Наденька. История одной дружбы

В Российской государственной библиотеке хранится 558 писем к Чехову от 155 жителей Ялты и других городов и селений Таврической губернии. Большинство из них просят Чехова о помощи в лечении легочных болезней. Но немало и курьезных эпистол. Один ялтинский чиновник сообщал писателю, что он задумал жениться, но нет денег. Если Антон Павлович не поможет материально, то свадьба не состоится, и, стало быть, именно Чехов разбил семейное счастье. Одна дама прислала Чехову свой опус и просила высказать мнение. Чехов ответил, сделал несколько критических замечаний. В ответ дама написала, что тот поступил неблагородно и занялся мелкими булавочными уколами. Третий адресат просил вернуть деньги, который Чехов якобы занял у него во время поездки по Кавказской железной дороги. Ясно, что кто-то представился знаменитым писателем, чтобы выманивать деньги у доверчивых людей. Светлое пятно — переписка Чехова с ялтинской жительницей Надеждой Терновской.

Известно, что весну 1899 года Чехов встретил в Ялте на даче «Омюр». В Ялту он приехал осенью 1898 года после резкого ухудшения здоровья и смерти отца. Планы на будущее были туманны, и потому, несмотря на прекрасную погоду, первые ялтинские месяцы были для Чехова тягостны. «Скука», «скучно», «скучаю» — то и дело жаловался он в письмах. В Ялте Чехов жил в качестве квартиранта в семье Иловайских на Аутской улице, неподалеку от пустыря, где потом была построена его собственная Белая дача. Хозяйка дома Капитолина Михайловна, чтобы развлечь его, да и ялтинцам сделать приятное, — приглашала их познакомиться с известным писателем. В круг ее приятельниц входили: Надежда Александровна Терновская, преподавательницы гимназии во главе с Варварой Константиновной Харкеевич, Софья Павловна Бонье, член Ялтинского благотворительного общества.

О своих отношениях с кружком ялтинских дам Чехов сообщал в письмах сестре: «В субботу я посылал в женскую гимназию к 12 часам бубликов, икры и всяких сладостей — это для классных дам и учительниц; все ели и потом благодарили в телефон. Играю в пикет с поповной» (15 февраля 1899 года). Чехов прогуливался с ними по Ялте и ее окрестностям, а в день своих именин 17 января 1899 года (по новому стилю 29 января) принимал поздравления в своей двухкомнатной квартире, расположенной на первом этаже дачи «Омюр». Встречи его с 18-летней Надей, дочерью ялтинского протоиерея Александра Яковлевича Терновского, создали ситуацию «жениха-невесты».

Чехов катался с Надей Терновской по Ореанде, Массандре «чаще, чем с другими»; по этому поводу в городе начались толки, и протоиерей стал даже наводить справки, что за человек Антон Павлович. Музыкально образованная, миловидная девушка, Надя пела и играла на рояле для Чехова. Обращаясь к сестре еще до окончания строительства дома с просьбой купить пианино, Чехов писал, что оно постоит пока в доме Иловайской. Но как и в чеховских литературных сюжетах, его встречи с женщинами, заставлявшие слишком наблюдательных знакомых думать, что он вот-вот женится, вплоть до 1901 года не оправдывали ожиданий. Так случилось и в этот раз.

В конце 1899 года, переселившись в собственный дом, Чехов снова упоминает «поповну»: «Была Иловайская с поповной. Поповна понравилась матери». Если в начале знакомства потенциальный «жених» приглянулся отцу девушки, примерявшему к себе роль «тестя», то теперь уже приглянулась предполагаемая «невеста» возможной «свекрови». Тайное желание матери, как и протоиерея, не ускользнуло от внимания Чехова, но сердца его не тронуло. Судя по письмам Надежды Александровны, за время общения с ней Чехов сохранял теплый снисходительно ровный тон старшего товарища. Ему было приятно с ней говорить по телефону, сделать к Пасхе подарок в виде большого деревянного яйца и т. д. Когда она, истая «фигнеристка», т. е.

поклонница певца Мариинского театра Н. Фигнера, поехала на его гастроли в Одессу, Чехов снабдил ее письмом к издателю газеты «Одесские новости» А.С. Эрмансу с просьбой помочь ей попасть в театр.

Сквозь подтрунивания Чехова над «невестой» неизменно сквозили доброжелательство и забота. Уезжая перед Пасхой надолго в Москву и уже зная, что Н.А. Терновская в Одессе заболела, Чехов не забыл оставить для нее у отца Александра «сверточек» с галстуком, которым ей, возможно, хотелось украсить свой летний наряд, и это внимание тронуло Надежду Александровну. О болезни ее Чехов сначала писал шутливо К.М. Иловайской: «У Надежды Александровны плеврит? Это от Фигнера. Очевидно, знакомство с литераторами гораздо безопаснее, чем с певцами». Но уже через месяц в письме к ней же продолжал: «Это нехорошо, что Надежда Александровна все еще болеет; нехорошо, потому что очень возможно, что плеврит еще не прошел. Я сам буду писать ей, а пока скажите ей в телефон, что я желаю ей скорейшего выздоровления, что болеть не ее дело, так как все эти плевриты, кашли, бессонницы составляют нашу неотъемлемую, высочайше утвержденную привилегию...» Тон еще полушутливый, но он выдавал тревогу человека, знающего по опыту личному и врачебному, чем может кончиться затянувшийся плеврит.

Шутки по поводу новой кандидатуры в «невесты» появились в письмах Чехова к родным в дни частых встреч с Терновской, т. е. в зимой 1898—1899 годов. Посмеявшись над возрастом старшего брата, он в пику ему писал о себе: «...Я же все еще молод и даже сватаю себе невесту». Позже мотив «невесты» перешел в переписку Чехова с О.Л. Книппер, встреча с которой открыла «последнюю страницу» его донжуанского списка и в конце концов привела Антона Павловича «под венец».

После декабрьского визита Нади Терновской, когда она «понравилась» матери Чехова, Мария Павловна, подружившаяся с актрисой Ольгой Книппер, в свою очередь, старалась подзадорить Ольгу Леонардовну. По этому поводу Ольга писала Чехову: «...Вы женитесь на поповне. Поздравляю, милый писатель, не выдержали все-таки? Дай Вам Бог совет да любовь. И кусок моря для нее, значит, купили? А мне можно будет приехать полюбоваться на семейное счастье, да кстати и порасстроить его немножечко...» Чехов ответил воображаемой сценкой между ним и «невестой»: «Я сообщил своей невесте о Вашем намерении приехать в Ялту, чтобы обманывать ее немножко. Она сказала на это, что когда "та нехорошая женщина" приедет в Ялту, то она не выпустит меня из своих объятий. Я заметил, что находиться в объятиях так долго в жаркое время — это негигиенично. Она обиделась и задумалась, как бы желая угадать, в какой среде усвоил я этот façon de parler, и, немного погодя, сказала, что театр есть зло и что мое намерение не писать больше пьес заслуживает всякой похвалы, — и попросила, чтобы я поцеловал ее. На это я ответил ей, что теперь мне, в звании академика, неприлично часто целоваться. Она заплакала, и я ушел». Ответ Ольги Леонардовны был таков: «Скажите своей поповне, что она может держать Вас в объятиях, так как "та нехорошая женщина" приедет ранней весной (т. е. вместе с театром в апреле) и не будет еще жарко, и Academicus не пострадает».

После февраля 1900 года «Наденька», «поповна» и «невеста» исчезли из переписки Чехова. К этому времени затянувшийся плеврит Н.А. Терновской вызвал открытый туберкулезный процесс, и шутить по ее поводу уже не хотелось. Разговорам о женитьбе Чехова на Наде Терновской не дали повода ни Чехов, ни сама она. Их родила ялтинская молва. Много лет спустя Н.А. Терновская, рассказывая своим взрослым дочерям о встречах с Чеховым, вспоминала его слова о том, что ему с ней «свободно и легко, потому что в отличие от других ялтинских барышень она не старается с ним говорить о литературе и казаться умной». Здесь ключ к личности этой девушки и к характеру ее отношений с Чеховым.

Надя Терновская и в самом деле не была обычной «антоновкой». Она не теряла чувства реальности при общении с известным писателем, не утомляла его, как другие. Пожалуй, Надя имела основание противопоставлять себя таким поклонницам Чехова, приглашая его погреться после Москвы ялтинским теплом в июне, когда там «антоновок» не будет. Но с чисто женской логикой продолжала насмешливо: «А, может быть, Вы оттого и не хотите долго здесь оставаться, что их не будет?» Конечно, доля кокетства в ее обращениях к Чехову чувствуется, но легкого, естественного, как прилив морской волны. Дорожа общением с Чеховым, она не переступала барьера. Она извлекла урок из того, что Чехов не ответил на посланные ею как-то фиалки, и припомнила по этому случаю евангельскую строчку о «гласе, вопиющем в пустыне». Но чтобы не показаться сентиментальной или ханжой, — ведь она была дочерью священнослужителя, — не без иронии заключила: «Как видите, и здесь не обошлось без Священного писания; видно, уж Вы такой "божественный" человек, что с Вами нельзя говорить другим языком». Это, кстати, наводит на мысль еще об одной теме, которая могла быть затронута в беседах Чехова с юной поповной во время их поездок в Нижнюю Ореанду. В «Даме с собачкой» (рассказ написан осенью 1899 года) описана сцена, где герои сидят на скамье недалеко от церкви и молчат, а море шумит и навевает мысли о вечном. Наверняка этот ключевой эпизод рассказа навеян поездками писателя с Надей Терновской.

Приведем тексты писем Н.А. Терновской к А.П. Чехову, которые раскрывают своеобразие отношений маститого литератора с молодой пианисткой. Первое из них — из Одессы «21 марта (1899). Многоуважаемый Антон Павлович! Только что приехала из театра; была во второй раз на "Евгении Онегине". Сегодня я положительно чуть с ума не сошла от восторга. Фигнер бесподобен, Яковлев тоже (Н.Н. Фигнер (1857—1918) — солист Мариинского театра в Петербурге; Л.Г. Яковлев (1858—1919) — певец (баритон), солист Мариинского театра. — Примеч. авт.). Меня здесь положительно засыпают вопросами о Вас; сегодня, например, целый час вела беседу о Вас с одним из преподавателей здешней гимназии. Он оказался Вашим горячим почитателем... Я думаю, на ялтинской телефонной станции удивляются прекращению разговоров № 33 (номер домашнего телефона Терновских. — Примеч. авт.) сдачей Иловайской. Вот-то Вы теперь отдохнете от моих разговоров! Ведь недаром же так усиленно выпроваживали меня из Ялты; я до сих пор еще чувствую себя обиженной этим Вашим настойчивым желанием переселить меня в Одессу; мы еще об этом поговорим при свидании. <...> Приехавши в Одессу, я прежде всего сильно простудилась, так что два дня просидела дома. Да и немудрено: погода здесь отчаянная — каждый день идет снег, и страшно холодно. Я думаю, что Вы до Пасхи не решитесь предпринять поездки на Север: ведь там еще, наверно, настоящая зима».

Наденька рассчитывала встретиться с Чеховым до его отъезда в Москву, но он уехал из Ялты 10 апреля 1899 года, расстроив планы поклонниц. Он был в Москве, затем в Мелихове. В Москве встречался с Ольгой Леонардовной Книппер, и она была гостьей в Мелихове. Накануне Пасхи в Москву и Лопасню полетели поздравительные телеграммы от обитателей дачи «Омюр». Вслед за телеграммой К.М. Иловайская шлет письмо, в котором рассказывает о болезни Наденьки Терновской, вернувшейся из Одессы: «...Ялта. 18 апреля. Многоуважаемый Антон Павлович. Черкните два слова, как поживаете. В Москве, говорят, холодно и совсем нехорошая погода. У нас 3 дня была буря, на Набережную нельзя было нос показать. Наденька как раз в это время приехала, ее с парохода на руках в карету посадили, худая, бледная; из Одессы выехала с температурой сорок, целую неделю у ней держалась такая температура, был и невроз. Подъезжая к Ялте, температура стала нормальная. Недешево ей обошлось увлечение Фигнером. Папаша страшно волновался, дал зарок ее не отпускать. Молодость, конечно, свое возьмет, и здесь она, вероятно, скоро поправится. Жду обещанную мне карточку».

Вернувшись домой, Наденька получила подарки от Чехова и на визитной карточке написала слова благодарности и поздравления с Пасхой: «Сердечно поздравляю, желаю всего лучшего и очень благодарю за любезность». Наденька, оправившись после болезни, 22 апреля 1899 года пишет Чехову теплое письмо, благодарит за пасхальные подарки, за оказанные ей знаки внимания и мечтает в этом письме о продолжении их дружеских отношений и совместных поездок в Ореанду:

«Многоуважаемый Антон Павлович! Поздравляю Вас с наступившими праздниками, желаю Вам всего того, чего Вы сами себе желаете. <...> В Ялте мне сразу стало лучше, и вчера я в первый раз ездила кататься в Ореанду на лошадях Конст[антина] Ивановича]. Конечно, вспоминала нашу последнюю поездку в Ореанду. Как только я приехала, папа мне вручил сверточек, который Вы мне оставили; я сразу догадалась, что это галстук, я его пока спрятала, а летом Вы меня увидите в нем, спасибо за память.

Вчера получила Ваше грандиозное "красное яичко"; так как я теперь еще все-таки больна и очень слаба, то не в состоянии была его поднять и должна была издали им любоваться.

Я очень и очень благодарна Вам за Вашу любезность и память обо мне, грешной. Я, право, этого не заслуживаю; постараюсь Вам как-нибудь отплатить, когда Вы будете в Ялте. Когда Вы намерены посетить наш благодатный Юг?»

Далее Терновская писала: «Как же Вы поживаете в Вашей любимой Москве? Вспоминаете ли, хотя изредка, Ялту и се обитателей? Думаю, что нет. У нас теперь прелестно. Если бы Вы знали, как теперь чудесно в Ореанде! Я вчера очень сожалела, что не художница, а то сейчас бы нарисовала всю эту божественную картину. Я теперь никуда не выхожу, только меня все катают, жаль, что Вас нет, вот бы покатались вместе!

Простите, что пишу так некрасиво; я еще недостаточно окрепла, и рука еще дрожит, когда пишу. Папа шлет Вам самый искренний привет, поздравление и лучшие пожелания...»

В сентябре и октябре того же года, уже находясь в Ялте, Чехов работает над рассказом «Дама с собачкой», и 30 октября отправляет рукопись в Москву, в редакцию журнала «Русская мысль». В рассказе есть такие строки: «Нашли извозчика и поехали в Ореанду. В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва, не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. <...> Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о своем человеческом достоинстве». При подготовке Собрания сочинений после слова «забываем» Чехов добавил: «о высших целях бытия».

Больше писем Чехову Наденька Терновская не посылала. История взаимоотношений с Н.А. Терновской нашла отражение и в другом чеховском произведении, которое Чехов, находясь на даче «Омюр», готовил к публикации в Полном собрании сочинений. Рассказ «Шуточка», впервые напечатанный в 1886 году в «Сверчке», показался автору заслуживающим внимания. Смысл «шуточки» в том, что слова: «Я люблю Вас, Надя», — рассказчик произносит каждый раз, когда шум ветра при спуске санок с горы почти заглушает их, и Надя не может понять, действительно ли это было признанием в любви. Сам в жизни охотник до мистификаций, Чехов при подготовке рассказа для первого тома Собрания сочинений очень изменил его.

В первой публикации «шуточка» героя над Надей кончилась благополучно: весной в ее саду снова зазвучали знакомые слова, и, когда она протянула руки навстречу ветру, чтобы упиться их сладостным ядом, герой выбежал из-за кустов... Чтобы избежать сентиментальной сцены счастливых объятий, автор на этом простился с читателем словами рассказчика: «Но тут позвольте мне жениться...» В этом случае мистификация оказывалась безвинной шуткой: герой, в самом деле влюбившийся в Наденьку, пожелал связать с ней судьбу. Счастливая женитьба венчает чеховские юмористические сюжеты, но позднее Чехов всячески обходит эту ситуацию. А.В. Амфитеатров вспоминает, как упрекали Чехова читатели и особенно читательницы: все его сюжеты, сетовали они, сводятся к тому, что герои были «молоды, влюбились, а потом женились и были несчастны». В этом контексте новый финал «Шуточки», написанный в 1899 году, представляется единственно возможным для художественного завершения сюжета: в отредактированном рассказе герой не вышел из-за кустов к Наденьке, а... пошел укладываться к отъезду из города.

В эпилоге (дописанном к тексту рассказа тоже в 1899 году) сообщено, что теперь Надя — мать троих детей и жена секретаря дворянской опеки, а катание на санках для нее — самое прекрасное воспоминание в жизни. Заключительная фраза: «А мне теперь, когда я стал старше, уже непонятно, зачем я говорил те слова, для чего шутил». В результате исправлений текста родилась так называемая вторая редакция рассказа, отличающаяся идейно-художественным решением темы. Таких произведений со вторыми редакциями у Чехова единицы. Если вернуться к мотивам авторской переделки рассказа «Шуточка», то нельзя обойти эпизод «шуточки» под знаком «невесты», который Чехов разыграл как раз в месяцы, когда его мысли были обращены к ранним сюжетам.

Вторая редакция «Шуточки», как определила чеховед Э. Полоцкая, была создана до 21 мая 1899 года. Полоцкая уточнила и скудные данные об отце и дочери Терновских в академическом издании Чехова. Она познакомилась с дочерью Надежды Терновской, которая жила на Новом Арбате в Москве. Звали ее тоже Надеждой. Надежда Афанасьевна Литвинович — работник ЦДРИ, педагог детского театра, автор многих работ на театрально-педагогические темы. Над ее кроватью висел портрет девушки в светлой блузе с черной бархоткой. Старинная высокая прическа, чуть наивное и вместе с тем сдержанное, как у курсистки, выражение лица. Портрет сделан неизвестным художником в 1901 году, когда Надя готовилась держать экзамен по классу фортепиано в Одесскую консерваторию. Это было через год с лишним после первой встречи Чехова с юной «поповной». Вот что рассказала дочь «поповны».

Надежда Александровна Терновская родилась в Ялте 29 июля 1880 года. После смерти матери и переезда брата в Одессу она осталась вдвоем с отцом в доме при церкви Иоанна Златоуста на Поликуровской горке. Отец ее Александр Яковлевич Терновский (1855—1927), родом из Смоленска, был митрофорным протоиереем и благочинным Ялтинского округа. Церковные должности свои он совмещал с педагогической — в качестве председателя уездного отделения Таврического епархиального училищного совета (Чехов был членом Совета, и в его архиве хранится 6 официальных приглашений 1899—1904 годов на заседания Совета за подписью А. Терновского). По инициативе протоиерея, вспоминает Надежда Афанасьевна, был построен в Алупке-Cape санаторий для неимущих священников России, больных туберкулезом. Был он, как выяснили крымские краеведы, членом Таврической ученой археологической комиссии, автором ряда статей.

Надежда Афанасьевна хорошо помнит мать, помнит дом деда, где всегда звучала музыка, хлебосольный, открытый для людей. Музыке Надя Терновская училась у Веры Ефимовны Голубининой (шуточное «m-me Голубчик» в письмах Чехова относится к ней). Образование Надя Терновская получила в Ялтинской женской гимназии, где начальницей была В.К. Харкеевич. Через два года после смерти Антона Павловича Надя Терновская вышла замуж за Афанасия Юлиановича Литвиновича, прокурора по уголовным делам. У них было две дочери: Надежда была старшая. Супружеская жизнь Литвиновичей была безоблачной, пока события 1917 года не разлучили их. Афанасий Литвинович эмигрировал в Югославию и надеялся, что семья последует за ним. Александр Яковлевич Терновский сказал дочери: «Если тебе важнее дети, то ты останешься у меня, а не поедешь к мужу. Ты можешь мотаться куда угодно, а детей я не отдам». И Надежда Александровна покорилась. Да и боялась, наверное, лишиться ялтинского воздуха, целебного для ее легких. До конца жизни она не выезжала из Ялты и перед наступлением фашистской армии на Крым сумела эвакуировать только дочерей, а сама не успела выехать и умерла в оккупации 2 июня 1942 года. Похоронили ее соседи на ялтинском кладбище.

На шутки Чехова о «невесте» и «Наденьке» после более близкого знакомства с фактами его жизни в Ялте невольно падает свет дальнейшей судьбы Надежды Терновской, чем-то, как оказалось, напоминающей судьбу героини «Шуточки» во второй ее редакции. Ведь и та Наденька вышла потом замуж, стала матерью троих детей, а прошлые встречи на катке были для нее «самым счастливым, самым трогательным и прекрасным воспоминанием в жизни...» Еще один пример пророческого дара писателя.

Добавлю, что автору этих строк довелось также встречаться с Н.А. Литвинович в ее московской квартире. По завещанию после ее смерти музей Чехова получил и живописный портрет Наденьки, и большой фотопортрет, и терракотовый кувшин, который особенно берегли в семье Терновских. Это был подарок знаменитого путешественника Н.М. Пржевальского, который привез кувшин из Центральной Азии. А урна с прахом Надежды Афанасьевны Литвинович обрела покой в могиле ее матери на старом ялтинском кладбище.