е) Честность

Высокий уровень нравственности объясняет истоки знаменитой крымскотатарской честности, нашедшей отражение в распространённой пословице Башкъасыны агълаткъан — озю кульмез («Заставил плакать другого — сам никогда смеяться не будешь»): «Всем известна их честность... сделки у них заключаются на словах, без всяких письменных обязательств. Вор у них также всеми презираем и есть явление очень редкое... двери в домах остаются постоянно, даже ночью незапертыми, а зерновой хлеб, зарытый на дворе, остаётся там до употребления совершено неприкосновенным» (Народы, 1880. С. 285).

Сохранялось это качество и в чуждом окружении: «Изумительная верность татар, попавших, полякам в плен, была общеизвестна. Они никогда не нарушают данного ими слова, и польский шляхтич доверит ключ от шкатулки с деньгами и драгоценностями молодому татарину-слуге скорее, чем кому бы то ни было», — было записано за век до аннексии Крыма (Seymour, 1855. P. 57). Но и через полстолетия после колонизации Крыма эта устойчивая черта национальной этики целиком сохранилась: «У них на полях оставались земледельческие орудия, скот, хлеб, конокрадства было вовсе не слыхать, в деревне оставались открытые хаты; а кругом их в неогороженных дворах лежало всё хозяйство, но не было слуху о похищении до размножения переселенцев. А возможно ли это дело на севере?» (Соколов, 1869. С. 223).

Наиболее ценилось данное качество в тяжёлых, экстремальных ситуациях (война, поход, оккупация), когда и честные, в целом, люди нередко поступаются принципами: «Татары — хорошие друзья в походе», записывал их шведский соратник в боях начала XVIII в. против России. «Они не то что не украдут ничего у своих спутников, но и пальцем [без позволения] ни к чему не прикоснутся» (Lagerberg, 1896. S. 80). Не изменилась нравственность крымцев и век спустя: «Горцы пользуются огромным доверием со стороны окрестных русских и им верят в долг и лес, и хлеб, и сено, не будучи знакомы лично и довольствуясь тем только, что покупатель татарин...» (Васюков, 1890. С. 216). «Я никогда не слышала о взломах, хотя и пожила в татарских деревнях, в непосредственной близости с татарами достаточно. Я никогда не видела дверей, запираемых на ночь; но они не колеблясь сорвут какой-нибудь овощ или нарежут веток для костра в соседнем саду, дадут лошади или волу попастись на выгоне соседа...» (Craven, 1885. P. 62). Видимо, это можно объяснить верой в то, что дары Божьи (в отличие от вещей, изготовленных человеком) равно предназначены для всех.

«Кого [крымские] болгары кроме себя любят — я не знаю», — говорит автор, много повидавший деревень и в степи, и в горах. «Татары ко всем относятся доверчиво и добродушно... а немцы и болгары нет! Говорю вам, живут для себя... ну а другого обмануть не прочь... Татары нет... не было примера, чтобы за татарином пропала когда-нибудь копейка. Удивительно честный народ!» (Васюков, 1904. С. 49). Известно, что в крымскотатарских домах всё самое красивое из вещей и предметов домашнего обихода выставляется для украшения помещения и ничего не прячется под замок. Русская княгиня сделала по этому поводу любопытное заключение: «Этот обычай объясняется честностью татар и совершенно непонятен русскому простолюдину, привыкшему запирать своё имущество и прятать всё своё добро как можно дальше от гостей и посетителей» (Горчакова, 1884. С. 13).

О том же обычае, точнее, традиции говорил немецкий этнограф: «Они никогда ничего не запирают, даже самые дорогие вещи, от незнакомых гостей; часто мы видели деньги под подушками, они оставались там и когда хозяин уходил на весь день, совершенно о них не беспокоясь; а в некоторых сёлах нам доверяли верховых лошадей без какого-либо сопровождающего, ничуть не заботясь о том, оставим ли мы их в назначенной деревне или нет. Там, где царит такая вера в человеческую честность, кто не уверится в беспорочности этого народа!» (Engelhardt, 1815. S. 41—42).

Соотечественника этого автора не мог не поразить крымский обычай слать деньги из города в город не почтой, а через обычных возчиков-арабаджилер. При этом суммы нередко бывали весьма значительны — тем большим было основание «использовать столь быстрый и надёжный способ перевода денет» (Grimm, 1855. S. 30—31). Точно так же путешественники отправляли свои чемоданы и другой багаж с конными татарами вперёд, в тот город, куда они могли прибыть и через день и через два: «При этом можно совершенно положиться на его (то есть посыльного. — В.В.) безукоризненную честность: не было ни единого случая, чтобы отосланные вещи пропали, как и случайно забытые на месте ночлега» (Montandon, 1834. P. 163).

Понятно, что всеобщая распространённость этого похвального качества сказывалась и на уровне преступности, сравнение которого с европейским было далеко не в пользу последнего: «Среди них и речи не может быть о воровстве. Поэтому не стоит и пытаться увидеть здесь, как почти в каждом городе Европы, длинные вереницы несчастных, закованных в цепи, которые бредут по дороге, ведущей на каторгу, и сам вид которых возмущает достопочтенных обитателей. А ведь у этих европейцев имеются школы, священники и прочие служители религии, исполненные священного рвения! Тем не менее, что мы обнаруживаем в среде этих самых цивилизованных народов? Склонность к злу, которую Рим со всеми его легионами священников, монахов, прелатов и кардиналов не способен устранить. Вот о чём стоит подумать, вот, что заставляет краснеть христианина, встретившего здесь (то есть в Крыму. — В.В.), наконец, святую истину (la sainte vérité). ...Что скажут, глядя на эту картину, философы наших дней с их перечнем человеческих достоинств? Да, добрые татары, ни один из вас не пал настолько, чтобы заслуживать кары, равной возмущающим душу наказаниям для наших преступников» (Besse, 1838. P. 216—217).