з) Контактность, гостеприимство

Свидетельства об этих качествах крымскотатарской этнопсихологии не менее многочисленны, так что поток их приходится искусственно вводить в какие-то разумные берега:

Голландский путешественник XVII в. находит эту черту крымских татар одной из основных: «Они очень гостеприимны (Zy zyn zeer gastvry)» (Witsen, 1692. Bl. 384); причём наблюдение это встречается на страницах его сочинения неоднократно. Веком позже итальянец возводит эту черту в степень «уникальной ценности» (l'opitalita e l'unicavirtu da essi apprezzata), очевидно, имея в виду другие европейские страны (Becattini, 1783. P. 25), а ещё через полстолетия оказавшийся в Крыму англичанин закономерно придёт к выводу, что «в любом доме ему неизменно дают всё самое лучшее — начиная с полотенец и кончая едой и помещением для сна» (Seymour, 1855. P. 234).

В смысле гостеприимства в Крыму ни для кого не делалось никаких исключений, в том числе и для иноверцев и даже для не слишком желанных пришельцев¹. Это особенно бросалось в глаза в сравнении с православными традициями. Выше говорилось о требовании киевского игумена Феодосия даже за один стол с западными христианами не садиться, а если уж так случится, то тщательно мыть после этих «еретиков» посуду. Но ведь по сравнению с более поздними староверами Феодосий вообще светским человеком мог считаться: те ревнители благочестия и посуду после такой трапезы побили бы и выбросили, как опоганенную. В Крыму подобные обычаи показались бы дикими: «Когда они встречают иностранца, то зовут его в дом, предлагая ему чашу для мытья рук, воду и чистое полотенце. Потом сажают за стол, предлагая мёд, катык, сливки, вареные яйца, жареную баранину, фрукты. После еды снова появляется чаша с водой и трубка с вишнёвым чубуком» (Clarke, 1810. P. 516).

«За своё гостеприимство татары, даже бедные, никогда не требуют платы... Гостеприимство оказывают они всякому путешественнику, хотя бы и иноверцу, и каждая безделица, принадлежащая [этому] гостю, почитается святыней, до которой никто не дотронется»! (Народы, 1880. С. 285). «Они чрезвычайно гостеприимны и охотно уделяют всё, что могут, путнику, независимо от его религии. Вообще в Крыму можно путешествовать если и не так удобно, то столь же безопасно и бесконечно более дёшево, чем в самых благоустроенных странах Европы» (Тунманн, 1936. С. 25; см. также в: Büsching, 1785. S. 323). «Они любят принимать у себя странников и проявляют своё гостеприимство с искренностью и сердечностью, которую вы тщетно попытались бы обнаружить у греков тех же мест...» (Famin, 1846. S. 29).

Причём законы гостеприимства распространялись далеко за пределы жилища. Можно сказать, что путник мог чувствовать себя как в доме гостеприимного хозяина на всей территории полуострова. Встречавшихся на безлюдье путешественников не только угощали кофе, но кормили и более основательной пищей — естественно, совершенно безвозмездно. Русский чиновник, впервые попавший в Крым, рассказывает, что, пройдя мимо отары, поднявшись на гору и спустившись той же дорогой, он был поражён, что за это время чабаны по собственному почину успели зарезать для него барана и приготовить угощение — естественно, бесплатное: «...и уставили целый стол из доброй воли. Вот нравящиеся сердцу угощения! Вот образчики неразвращённых нравов, и вот мирная страна прославленных в древности пастырей! Я довольно слыхал похвал государству и видал оному примеры; но должно отдать справедливость крымским татарам, что они как в нём, равно в бескорыстии и искренних услугах могут послужить примером многим просвещённым народам» (Сумароков, 1800. С. 153).

Некий немецкий журналист поднялся из Ялты в Дерекой, где познакомился с местными жителями: «Один молодой татарин-красавец, его звали Исмаил, выступил из группы пожилых земляков и спросил у меня по-русски, чего я желаю. И когда я ответил, что хотел бы осмотреть деревню и, в частности, его дом, он просто пошёл вперёд, указывая мне путь. Такое внимание и обходительность я и позже много раз встречал среди татар. Повсюду они просто вскакивают (springen herbei), с тем чтобы оказать помощь тому, кто в ней нуждается. И вот я уже сижу в ходе этой экскурсии на плоской крыше татарского жилища, на которой несколько человек заняты работой... А однажды после дня пути я вытаскивал из одежды колючки, а из обуви — набившиеся туда листья и веточки. Вскоре ко мне подошёл татарин и жестами предложил помощь в борьбе с колючками. И помог мне, а потом осмотрел свои руки и кивнул мне, как бы желая сказать: «А на ладонях у тебя не осталось заноз»» (Kohl, 1841. S. 194).

Этот же автор подчеркивает, что гостеприимство и готовность помочь путнику часто проявлялась в простой внимательности, которая для самих татар была совершенно привычной и уж тем более не заслуживала какой-то особой благодарности. «Другой раз я довольно быстро и неосторожно спускался на лошади по склону горы, где не заметил толстой ветви и наткнулся бы на неё носом, после чего она немилосердно проехалась бы по всему лицу, если бы её не заметил проходивший мимо татарин, который схватил правой рукой мою лошадь под уздцы. При этом он озабоченно покачал головой, как бы желая сказать: «Это могло плохо кончиться». Я как мог, поблагодарил его при помощи пантомимы за такую заботу о моей красоте. Вообще на земле татар тебя радуют тысячи маленьких знаков внимания, которые именно своей незначительностью свидетельствуют о деликатности и тонкости чувств этого народа» (Kohl, 1841. S. 194).

Известная английская путешественница вспоминает: близ Карасубазара «попалось нам до 20 лошадей, навьюченных вишнями; мы попросили их у татар, которые их везли; и нам невозможно было упросить их взять деньги; они шли из Судака» (Гутри, 1810. P. 122). Похожий случай был отмечен и в Альминской долине, где к прогуливавшимся иностранцам из садов выходили хозяева и предлагали прекрасные сливы, «не беря за это ни малейшей платы» (Brunner, 1833. S. 277).

Французский граф делает из этой черты татарского характера интересный вывод: Байдарские татары «принесли нам всё, чем они в состоянии были угостить нас, кислого молока и яиц. Вот в чём заключался наш обед, и эти бедняки ни за что не захотели что-либо взять за него». «Татары всё ещё сохранили во все времена отличавшее их гостеприимство. Это очень простой и добрый народ, и Россия извлекла бы из них более пользы, если по мудрой политике обращалась [бы с ними] кротко, вместо того, чтобы управлять ими с той суровостью, которая составляет основание её управления...» (Людольф, 1892. С. 195; 167), — эта запись сделана в 1787 г., когда захваченный Россией Крым всё ещё лежал в руинах, и в деревнях было очень голодно. О том же и в те же годы сделал запись немецкий купец, с удивлением отметивший, что он несколько дней жил у незнакомого ему крымского татарина, который сажал его за свой стол и кормил его лошадей, а при расставании не взял за постой «ни полушки» (Клеман, 1783. С. 94).

В этом смысле интересно сравнение татар с их новопоселившимися соседями-арнаутами. Прибыв в Судак, населённый после 1780-х гг. почти сплошь этими греками, русские путешественники «напрасно ожидали добрых татар, которые без нашей просьбы всегда приносили нам козлёнка или барашка или что другое... нынешние греки очень промышленны и всякую безделицу умея обратить в деньги, делают вид, будто во всём терпят нужду. Татары же, напротив, довольствуются тем, что даёт им природа... будучи в самом деле бедны, столько гостеприимны и бескорыстны, что, кажется, и употребления денег не знают» (Броневский, 1822. С. 118—119).

«Если же встречается татарский посёлок, то путника с полной любовью и гостеприимством снабжают безвозмездно всем, чем только могут, и ему крайне редко приходится терпеть обиду; действительно, татары, которые вне Татарии (имеется в виду крымскотатарское войско. — В.В.) как истые дьяволы... на родине кажутся ангелами» (Дортелли, 1902. С. 131—132). Напротив, хозяева дома считали делом чести защитить не только имущество гостя от воров, но и самого его от любого оскорбления, не говоря уже о насилии — очевидна их готовность пожертвовать при этом, если понадобится, собственной жизнь (if necessary, with their lives) (Spenger, 1836. P. 142), что, кстати, и поныне ощущается в любом крымскотатарском доме...

Выше говорилось о гостеприимстве крымцев традиционного склада, жителей глухих деревень, у которых, к тому же, как правило, «домы весьма скудны». Но то же можно было сказать и о достаточно светских обитателях торговых селений, людях весьма зажиточных и вовсе не патриархальных. Таким образом, это похвальное качество распространялось уже на всю нацию, превращаясь в просто-таки этническую черту:

«Здешние (то есть ускутские. — В.В.) зажиточные татары торгуют с Константинополем и от обращения с иностранцами очень приветливы и обходительны; почему всё кажет вид довольства и изобилия, всё живо и всё весело, даже женщины от нас не прятались. Добрые татары с усердием старались нас угостить, каждый хозяин дома предложил от себя, что имел лучшего, и когда мне понадобилась трубка, то один из них встал, принёс мне кисет табаку с тремя стамбулками (то есть трубками турецкой работы. — В.В.), а на вопрос мой, что стоют, татарин с важною (в XVIII в. это прилагательное имело значение исполненный достоинства. — В.В.) улыбкою положив руку на грудь и немного уклонив голову, отвечал мне: «Мы не имеем обычая брать с гостей наших за угощение, я приношу вам сей дар в знак памяти». Беседа таких добродушных людей была для нас занимательна и приятна» (Броневский, 1822. С. 111—112).

Вообще гостеприимство как исламская добродетель ставилось самими крымскими татарами «решительно не первое место», отмечает немецкий учёный. «Повсюду — от мурз до бедняков в заоблачных пастушьих хижинах — нас принимали с одинаковым радушием; и в деревнях, где никогда раньше не видели европейцев, наши подарки — по старинному обычаю — у нас отказывались принимать... А при прощании здесь в традиции дарить каждому гостю-путешественнику полураспустившуюся розу — этот обычай распространён повсеместно. Нам дарили цветы и в деревнях, которые мы проезжали, почти не останавливаясь. В Капсихоре, пока мы спали, хозяин принёс корзину первых в том году вишен и, отойдя в сторону, ждал нашего пробуждения. А при виде понятного нашего недоумения, стал с детской радостью бить в ладоши, смеясь и благодаря нас за согласие принять его дар. Мы нашли татар бескорыстно обязательными, участливыми, исполненными доверительности, что нас часто поражало» (Engelhardt, 1815. S. 38—41).

Сравнения, тем более не в пользу какого-либо конкретного народа или его свойств, читатель не всегда приветствует, но нижеследующее принадлежит не автору этих строк, а очень уж удалённому во времени коллеге. Собственно, речь идёт не о крымскотатарской, а великорусской (правда, на крымской земле) приветливости к гостю: у русского хозяина там же, в Крыму, путешественник «не нашёл даже добродушного гостеприимства, которым отличается наше отечество. Зашедший из России сюда промышленник, не сделавшись татарином, перестаёт быть русским» (курсив мой. — В.В.) (Муравьёв-Апостол, 1823. С. 199).

Очевидно, из всего, сказанного выше, становится понятно, что первоочередная забота в Крыму оказывалась путникам. «Узлы с оным [виноградом] отправлялись с нами без всякой платы. Здесь, равно и на всех других виноградних, [путникам] не возбраняется рвать винограда» (Сумароков, 1803. Т. II. С. 220). Уже упоминавшаяся английская гостья Крыма не забыла в письмах своих упомянуть о том, что «в татарском доме всегда есть отдельное строение, употребляемое для приёму путешествующих и чужестранцев, в котором хозяин оказывает учтивейшее гостеприимство» (Кравен, 1795. С. 284).

Но были не только частные, а и, так сказать, общественные центры гостеприимства, хотя и содержавшиеся на частные благотворительные пожертвования. Здесь имеются в виду особые дома-гостиницы с конюшнями при них, вроде ханов, но бесплатные. «Таких вольных домов находится великое множество в Крыму. Сии вольные дома учреждены от некоторых благородных фамилий, которые их содержат с великим попечением, чем самым и доказывают, до какой степени народ татарский простирает гостеприимство, оказывая оное вообще ко всем путешественникам. Сия добродетель делает их почтения и несказанной похвалы достойными» (Клеман, 1783. С. 94). В деревне такие приюты назывались одами, они сохранились многие десятилетия после начала колонизации, их посещали и иностранцы: «В целом татары справедливы, нетребовательны, трезвы и очень гостеприимны. В каждой деревне есть ода, где любой приезжий татарин или иностранец может бесплатно жить и питаться. Чаще всего оду сооружает и затем содержит самый богатый крестьянин села или местный мулла» (Haxthausen, 1847. S.433).

Если же в какой-то небольшой деревне оды не имелось, то благотворителя легко находили в соседнем селе (Montandon, 1834. P. 162), но чаще содержание гостевого дома, включая бесплатное питание, брала на себя вся сельская джемаат (la communa, по выражению итальянского путешественника), причём останавливаться здесь мог абсолютно любой приезжий, без исключения, подчёркивает тот же автор (Becattini, 1783. P. 24—25). Такие центры общественного призрения существовали издавна. Так, путешественник, попавший в Бахчисарай почти двумя веками ранее, застал здесь целых три больших оды, которыми пользовались отнюдь не только бедняки и нищие, но и вполне обеспеченные гости города. Очевидно, это было иногда удобно также и для бахчисарайцев — поесть, не возвращаясь для этого домой: «Месяцами и годами, утром и вечером, богачу и бедняку, старику и молодцу здесь даруют благодеяния. Прибывающие к ханскому дворцу обязательно утоляют голод и молятся за души прежних ханов» (Челеби, 1999. С. 51).

На обычный вопрос путешественника о ночлеге «Татары всегда отвечали: Добро пожаловать! Тотчас они начинали суетиться, чтобы доставить нам всё нужное. Таким образом принимали нас во всех татарских деревнях... Вишни начинали спеть, и татары всячески старались нам собирать их, хотя они ещё были редки. Вообще я не могу более выхвалить искренность гостеприимства, с каковым сии добрые люди, когда мы приехали к ним, принимали нас во всяком месте, где мы ни остановлялись, переменяли лошадей и брали нового проводника...» (Гутри, 1810. С. 88, 93—94).

Необходимо отметить, что это качество народного характера оказалось необычайно устойчивым. Даже спустя век после аннексии крымские татары (в особенности живущие вдоль берега между Алуштой и Судаком), как отмечал современник, «...сохраняют свои первобытные нравы: они очень гостеприимны, и не берут денег от проезжающих за ночлег и угощение» (Сосногорова, 1880. С. 170). «И горцы и степные пастухи дружелюбны, благовоспитанны и гостеприимны, за исключением случаев, когда их ожесточают их русские господа. Нам не встречалось деревни, где бы нас не накормили, не предоставили крова и корма лошадям, не беря за это ни копейки. Такое случилось единственный раз, но нас тогда приняли за русских. А когда истина выяснилась, то нас тут же угостили яйцами, топлёным маслом, нардеком или бекмесом» (Clarke, 1810. P. 582).

Неотъемлемо от гостеприимства такое качество или черта характера, как простая вежливость. Можно сказать, что она была важной частью этнопсихологического портрета крымских татар, — ведь даже в самые катастрофические моменты истории народа она оставалась безупречной. Так, в годы аннексии Крыма Россией, среди дыма пожарищ, развалин и крови, западный путешественник с удивлением отметил, что татары, общаясь с ним, внешне ничем не отличавшимся от захватчиков, «...везде обходились со мной очень вежливо, чего я не заметил у турок» (Караман, 1854. С. 1441).

Примечания

1. Собственно, крымское гостеприимство не ограничивалось приёмом, но включало в себя и гарантию полной безопасности гостя (или aman — араб.). Эту традицию выводят из кочевого прошлого арабских племён, когда без строгого соблюдения «амана» были бы просто невозможны экономические, личные и иные контакты между исламской областью (дар-аль-ислам) и находящимися за её пределами территориями (дар-аль-харб). Право «аман» сохраняло свою действенность и во время войн (Islam, 1991. Vol. II. P. 277). Этикет позволял гостю не оповещать хозяина о цели приезда в течение трёх дней; нарушение хозяином этого обычая влекло за собой полную утрату им своего престижа и авторитета среди соотечественников. Замечу, что кочевое прошлое звучало и в традициях городов Крыма, молодых сравнительно, скажем, с греческими полисами, где «существовало отрицательное отношение к негражданам и практиковалась экономическая и социальная дискриминация чужеземцев» (Оппенхейм А. Древняя Месопотамия. М., 1990. С. 63).