о) Семейная атмосфера

Основная проблема семьи, причём не только в Крыму или России, — это дилемма: человек существует для семьи, или же напротив, семья для человека. В первом варианте, более характерном для тоталитарных или деспотических государств, человек — понятие вторичное. Тут главное — песенное начало «жила бы страна родная, и нету других забот». В такой обстановке и семья как ячейка державного общества — весьма важный институт, ячейка государственного социума, и государство, стоящее на охране её, готово на самые слабоумные акции, вплоть до запрета не то, что абортов, но и разводов (такое наблюдалось в СССР в 1945 года и позже). Человек обязан хранить семью и служить ей, иначе он подвергнется если не судебному преследованию, то уж наверняка — общественному порицанию, да и внесудебным санкциям тоже (вроде невыпуска разведённых граждан СССР за государственную границу и прочее).

Второй вариант естественнее, оттого и понять его суть легче. Семья для человека — принцип, оптимальный для наиболее бесконфликтного, если не беспроблемного, существования. Здесь семья — не цель, а средство бытия. Что в точности соответствует одному из фундаментальных крымских (и мусульманских в целом) принципов: важна не столько некая цель, сколько средства для её достижения. То есть способы, принципы бытия, а в целом — модель жизни. Семья и была таким универсальным, проверенным веками средством. Кстати, сам термин этот — «средство» — не стоит принимать здесь в уничижительном ключе.

Цель может быть и утопичной, и предусматривающей отступления от морали, и так далее. Она — дело будущего, что отодвигает и расплату за преступления, сплошь и рядом совершаемые во имя её. Средство, напротив, присутствует здесь и сейчас. Оно постоянно актуально, оно ежеминутно проверяемо и легко доступно оценке в сегодняшней, а не утопичной шкале ценностей будущего. И именно принцип приоритета средств перед целями не позволяет человеку презирать нравственные нормы, оправдываясь очередной «святой» целью.

Можно, конечно умственно рассматривать этот прагматичный принцип как несколько принижающий священный институт семьи, как несколько её «инструментализующий». На практике же всё обстоит как раз наоборот. Первый вариант — принудителен, оттого и выливается как в дикие эксцессы семейного быта, так и в более спокойные, но оттого не менее страшные реалии, вроде равнодушного отношения к смерти супруга. Второй вариант, действительно инструментальный, далёк от идеализации (державной идеологии), доброволен, и оттого действие его предсказуемо, менее зависимо от эмоций («любил-разлюбил»), долговечно и, самое парадоксальное, скрепляет семью гораздо надёжнее, чем первый, вроде бы прямо нацеленный на это.

Очевидно, излишне добавлять к сказанному, что первый подход был характерен для великорусского, а второй — для крымскотатарского общества. Соответственными были и результаты. Большой знаток сельского быта, Глеб Успенский пришёл к выводу, что имперская податная единица, русский крестьянин, попросту не знал, «...что он может жалеть своих детей», умиравших безо всякого внимания сотнями, тысячами, «что ему, мужику, можно заботиться вообще о себе, о своей семье, жене, детях, [иначе] он бы давно заорал на весь мир...» (Успенский, 1956. Т. IV. С. 463). «Орать», конечно, можно было, да только никому это, как верно отмечено, и в голову не приходило. На такого оригинала не только соседи взглянули бы как на безумного. Сама память многих поколений предков, живших «как все православные», была бы этим бесспорно оскорблена. Как же решалась семейная проблема в Крыму?

Крымская семья. Капсихор, 1837 г. Литография братьев Gihaut (1844) по рисунку О. Раффе. Из собрания автора

Сказать, что «любовь татарки к своим детям не знает границ» (Народы, 1880. С. 294), значит ничего не сказать о крымской семье в целом. Поскольку это же качество отличало не в меньшей степени и мужчин. Русские гости, побывавшие в Куркулете (Южный берег Крыма), которых один из местных татар проводил до конца деревни со своей трёхлетней девочкой на руках, отмечали следующее: «Отличительная черта южнобережных татар, это их любовь к детям; у матерей она иногда доходит до крайних пределов; я никогда не видела татарской женщины без ребёнка на руках, которого она беспрестанно ласкает и целует, но и отцы часто нянчатся с детьми, и вообще татарские дети почти всегда прилично одеты и обуты, и видно, что у каждого из них есть своя обувь, своя шапка, а не как в русских крестьянских семьях, где мальчуган лет шести выступает в дырявом отцовском кафтане и в худых сапогах старшего брата» (Горчакова, 1883. С. 156—157).

Ещё одна зарисовка. Летний вечер в деревне близ Алушты. Женщины оканчивают доить скотину, мужчины, вернувшиеся с виноградников, курят трубки на плоских крышах своих домиков в тесном окружении детей, с которыми они ведут тихие, уважительные беседы вплоть до восхода луны (Webster, 1830. P. 56). Картина, в общем, нормальная для семьи и нашего, XXI века.

Но чтобы оценить её уникальность в описываемый период, следует вспомнить, что в конце XVIII — начале XIX вв. такую идиллию невозможно было увидеть не то что в России, но и на западе Европы. В ту эпоху с детьми не беседовали. Их в лучшем случае кормили и отдавали в обучение, а беседы велись лишь с равными, к которым детишки, увы, не относились. Неудивительно, что «крымское» отношение к детям поражало русских. Но оно было весьма необычным и для европейских путешественников: «Голых, оборванных, нечёсаных и грязных детей, что не редкость для других мусульманских и христианских стран, здесь нигде не встретишь», — удивлялись европейцы, раскрывая путевые блокноты (Milner, 1855. P. 365)¹.

Не секрет, что в крестьянских семьях, по крайней мере, стран Восточной Европы той эпохи, новорождённые далеко не всегда воспринималось как радость. Жизнь-то была небогатой, и ещё один рот отнимал и без того скудный кусок хлеба у других домочадцев. Отсюда, очевидно, и вышеуказанное, мягко говоря, прохладное отношение к детям в русских семьях, не говоря уже о более ужасной практике фактического детоубийства, весьма нередкой на селе. Вспомним хотя бы мать Катюши Масловой из «Воскресенья» Л.Н. Толстого, которая, ежегодно рожая по ребёнку, попросту не кормила его, пока он не умирал, и соседи этому отнюдь не удивлялись, как говорит признанный знаток русской деревни. И, скорее, к российской, чем к крымской семье можно было обратить мягкое увещевание великой Книги: «...не убивайте ваших детей от бедности — Мы прокормим их и вас...» (Коран, 6:152 (151)).

Ибо рождение ребёнка, особенно первенца, даже в самой бедной крымскотатарской семье воспринималось как огромная радость. Счастливые родители непременно устраивали праздничный пир для односельчан, и, если это был мальчик, то он становился отныне центром внимания всей семьи: ведь к нему постепенно должны будут постепенно перейти и опыт, и мудрость отца, и родовое имущество, но также и постоянная, на протяжении всей жизни, самоотверженная забота о младших братьях и сёстрах. Впрочем, радовались и девочке. И это была удача, запечатленная в крымской пословице: «Мужчина в семье — мощь и сила, а женщина — стадо и отара»!

Деревянные «ходунки». Фотоколлекция издательства «Тезис»

Конечно, детство не было безоблачным, как и вообще вся жизнь крымского татарина, несмотря на благословенный климат полуострова. Но и лишения, и трудности, неизбежные в крестьянской жизни, шли здесь на пользу, вносили свой вклад в гармоничное воспитание детей и молодых людей. «Их воспитала суровая дисциплина холода, опасности и труда, которая стоит всякой школы. Из этой школы не выйдет ни болтуна, ни лентяя, ни бездельника. Из неё выходят только сносливые (то есть выносливые, неутомимые. — В.В.) труженики» (Марков, 1995. С. 242). И ещё одно замечание — относительно уже упоминавшейся роли общин в нравственном климате города и деревни. Малыши с раннего возраста находились на глазах соседей, которые нередко делали им замечания, касавшиеся поведения, соблюдения обычаев и т. п. При этом дети (в том числе подростки и даже юноши с девушками) принимали во внимание мнения взрослых как родных отца или матери, что и приносило свои результаты. При этом неоднократно подтверждалась верность старинного крымского изречения: «Чтобы вырастить ребёнка, нужна целая деревня».

Тщательный уход, повседневная забота о гигиене и здоровье детей сказывались и на продуманности и удобстве в использовании окружавших малыша предметах быта, игрушках и т. д. «Приспособленная у них детская люлька и обращение в ней с дитятей может служить уроком русской матери. Красивая и забавная люлька устроена точёной продолговатой клеткой, которая утверждена на полукруглых ободках, отчего при малейшем толчке переваливается с боку на бок. В середине клетки натянута парусинка, на неё кладут матрацик, но и то и другое с вырезанной круглой дыркой, в которую вставляют горшок. На матрац кладут дитя и пеленают вместе с одеяльцем, матрацем, парусинкой и люлькой довольно крепко, чтобы дитя не ворочалось, отчего оно не марает ни себя, ни бельё, и всегда сухо. Укачивая дитя в такой люльке, поставленной на полу, прикосновением ноги, у матери остаются руки свободны» (Соколов, 1869. С. 203—204). Имелись и самодельные ходунки, правда, без колёсиков, как их стали изготавливать позже. Ну а крымскотатарская многодетность, также обращавшая на себя внимание современников, объяснялась в немалой мере исламскими принципами, согласно которым высшая ценность — человек. Вот общество и воспроизводило основное своё богатство в максимально возможной, то есть ограниченной лишь экономическим потенциалом, мере. Отсюда, из этой религиозно-гуманистической традиции и нынешнее неприятие мусульманскими массами идей ограничения деторождения посредством абортов и пр. Тем более что семья располагала, как упоминалось выше, на редкость чадолюбивыми отцами.

Европейские путешественники отмечали, что мужчины-татары крайне привязаны к семье и детям, они проводят дома всё своё свободное время и не тратят вне родных стен ни копейки (Koch, 1854. S. 42; Milner, 1855. P. 365). Это, конечно, некоторое преувеличение: а кто же тогда посещал кофейни? Но вот ещё одно любопытное замечание: «Все путешественники утверждают, что семейная жизнь [крымских татар] в высшей степени безупречна (almost unexceptionable), отличается гармонией между всеми членами семьи, любовью к порядку, трудолюбием женщин и преданностью дому мужчин... Уважение, которое жена питает к своему мужу, сравнимо лишь с отношением детей к родителям. Дети никогда не сядут в присутствии старших без разрешения, и при всяком подходящем случае они целуют руки отцу, матери и родственникам, испрашивая их благословения» (Milner, 1855. P. 365—366).

«Татары отличаются силой своих семейных привязанностей, своей любви к дому...» (Barker, 1855. P. 205). «Многие татары рассказывали мне о своей семье с истинным умилением (gewissen Rührung), о счастье и покое их семейного быта, о том, что каким тяжёлым ни стал бы их труд ради куска хлеба, но в семье находят они награду за всё; и в самом деле не слыхать здесь ни о жестоком, грубом отношении к женщинам, ни вообще о каких-то ссорах или конфликтах за невысокими этими заборчиками» (Remy, 1872. S. 67). «Никогда я не видела драки в татарской семье, никогда родители не бьют своих детей...», — записывала женщина, досконально знавшая не только Крым, но и Россию (Врангель, 1939. С. 18). И тёплые семейные отношения окрашивали все стороны крымской жизни: «Мне несколько раз случалось видеть, с каким дружелюбием члены татарского семейства делят между собою трапезу, и сколько раз приходилось мне заставать их за бедным их ужином, они всегда приглашали меня принять в нём участие» (Шатилов, 1857. С. 18). «Женщины разговаривали с нами весьма непринуждённо, безбоязненно; они и их мужья были взаимно в высшей степени внимательны (верны, преданны — most assiduous. — В.В.) во всех отношениях» (Buchan Telfer, 1876. T. I. P. 59). «Отношения супругов у татар лишены той суровой внешней холодности, которая так заметна на Кавказе» (Бонч-Осмоловский, 1925. С. 68).

Важнейший, на наш взгляд, результат воздействия такой семейной атмосферы на личность — воспитание детей в духе контактности, восприимчивости, терпимости, столь свойственных душе крымскотатарского народа. Недаром известная крымскотатарская пословица гласит: «Къуш ювасында коргенини япа» («Птица повторяет увиденное в гнезде»). Именно так, факторами семейной педагогики, объясняет современная этнопсихология развитие и противоположных качеств: не только взрослая жестокость по отношению к детям, но и простое равнодушие матери, увлечённость её иными жизненными интересами неизменно ведёт к развитию в юной личности эгоистических и агрессивных черт характера. Идеальными же полагаются такие семейные традиции, которые наиболее свойственны патриархальной крымской семье. Об исключительной роли матери в созидании тёплой семейной атмосферы будет сказано ниже. Но и мужской вклад в этот процесс был значительным.

Свято соблюдалась первая обязанность хозяина дома, предписанная Кораном (4:128 (129); 16:92 (90)), — быть одинаково справедливым ко всем. Обычной в Крыму была и нечасто встречающаяся в других местах «присущая не только женщинам, но и мужчинам (выделено мной. — В.В.) материнская заботливость, стремление поддерживать и лелеять детей, приучать их к непрерывному тёплому ощущению безопасности, защищать от агрессии и драк», отчего у ребёнка, а потом подростка «постепенно формируется личность добродушного, кроткого, восприимчивого взрослого» (Стефаненко, 1999. С. 110). То есть, с точки зрения исследователей и путешественников Нового времени, личность типичного крымца.

Примечания

1. Приведём очередное сравнение с русской деревней того же, Нового времени. Здесь матери, вынужденные сразу после родов выходить на полевые работы, оставляли грудных детей в люльке. Это было деревянное корытце без отверстия для стока мочи, устланное тряпками, в лучшем случае — соломой. Нежная детская кожа, естественно, прела. От этой боли и голода (мать, уходя, всовывала в рот ребёнку лишь тряпку с жёваным хлебом) дитя постоянно кричало, отчего, как правило, развивалась пупочная грыжа. Её лечили так: «бабка берёт овсяное дерьмо (то есть дерть. — В.В.) у лошади, прожимает сквозь тряпку, смешивает с молоком матери и поит этим ребёнка». В год-два ребёнок ползал повсюду, опять же без присмотра, и ел всё, что находил, — от комьев земли до собственных нечистот или помоев из корыта для свиней. На такие работы, как пастьба лошадей или копка картошки, детей отправляли с 7 лет, причём за любую провинность их жестоко били. Известная русская исследовательница в XX веке отмечала, что от такой жизни «в большинстве семей умирает более половины всех рождённых детей». Что же тогда творилось в XVIII-м, о котором идёт речь?! (Семёнова-Тянь-Шанская, 1914. С. 10, 12, 15, 22,24, 29, 57).