б) Выселение крымских христиан

К крымским христианам в последней трети XVIII в. относились главным образом армяне и греки. Последние подразделялись на румеев, сохранивших язык своей прародины, и урумов, давно перешедших на крымскотатарский язык¹. Имелись в Крыму также православные и католики, но поскольку они составляли от общехристианского населения ничтожное меньшинство, которого к тому же депортация не коснулась, их судьбы в данном разделе рассматриваться не будут.

Начало этого сюжета следует отнести к 1777 г., когда православный крымский митрополит архиепископ Игнатий² отправился в Петербург ходатайствовать перед графом Н.И. Паниным (глава Коллегии иностранных дел) о подчинении своей епархии имперскому Синоду, а не патриарху Константинопольскому, как это было издревле. Идея эта была изначально, по самой своей сути, подрывной. Ведь речь шла о подчинении части населения соседнего суверенного государства духовно-идеологическому управлению из России. Несмотря на это (точнее: именно поэтому) архиепископская мысль была схвачена, тут же развита и дополнена, получив абсолютно конкретную форму: «было решено переселить крымских христиан» (Кулаковский, 1914. С. 135).

Когда об этом сообщили на юг командующему, генералу А.А. Прозоровскому, тот ничего не понял и выразил в письме Г.А. Потёмкину своё отрицательное мнение по этому поводу, поскольку полагал, что местные христиане способны оказать неоценимую помощь России, оставаясь в Крыму вплоть до присоединения его к России (Дубровин, 1885. Т. II. С. 225). Это письмо интересно ещё и тем, что уже за 5 лет до аннексии Крыма о ней говорили, как о деле решённом. Факт весьма примечательный, как и реакция Екатерины на мнение А.А. Прозоровского. Она склонила к нему слух и приказала всячески крымских христиан оберегать и проявлять к ним всё возможное внимание (там же).

Позиция императрицы станет понятней, если мы учтём, что христиане представляли в Крыму политически значимую, а экономически влиятельную силу. Да и относительное их количество стало гораздо весомей после того, как от ханства отложилась его многолюдная заперекопская часть. Причина такой влиятельности чуть более 30 000 подданных хана становится ясной из экономической структуры Крыма тех лет. Попытаемся её обрисовать, хотя бы крайне схематично.

Значительная часть крымских татар, занимаясь скотоводством и земледелием, далеко ещё не избавилась от наследия системы натурального хозяйства. Другими словами, они использовали основную часть собственной сельскохозяйственной продукции сами, в домашней экономике. С другой стороны, те из крымцев, которые работали на внешний рынок, нуждались в торговом посредничестве крымских же христианских купцов — греков и армян. А местные христиане были заняты в производительном секторе экономики (десятки видов ремесла, рыбный промысел, перевозки сушей и морем, сектор обслуживания и так далее), поставляли товарный продукт и торговые услуги, получая при этом, естественно, значительно больший денежный доход.

Поэтому ханская (или любая иная) власть имела основания рассчитывать на максимальные налоговые поступления именно от них, а не татар. Но, кроме того, ещё были христиане, занятые в финансовой сфере, были в их числе рантье, были предприниматели, владевшие мастерскими, садами, виноградниками, отарами овец. В руках армян находилась почти вся внутренняя и внешняя торговля, а у греков — практически весь грузовой морской транспорт.

Исходя из сказанного, удаление христианского населения из Крыма означало бы не только резкое уменьшение основных видов налогов, но также таможенных и акцизных сборов. Оно было бы способно парализовать практически всю экономическую жизнь полуострова, кроме самого патриархального, консервативного и бездоходного натурального её сектора. Короче, государственная система должна была если не развалиться, то попасть в жесточайший кризис, который в условиях войны неизбежно ведёт к катастрофе и распаду всех системных связей. Не учитывать таких последствий депортации Екатерина, конечно, не могла.

Особенно ценной эта мысль была в условиях, когда Шагин стал подавать первые признаки неповиновения давлению Петербурга. Став, благодаря российской поддержке, ханом и, более того, получив освящение своего статуса из Стамбула, он ощутил собственную значимость и самостоятельность. И Екатерина, вынужденная Кючук-Кайнарджийским договором держать основную часть своей южной армии вне Крыма (за исключением кратких периодов народных восстаний против Шагина), никак не могла ввести в нужные ей рамки своего суверенного соседа. А тот вовсю пользовался политической и в особенности экономической независимостью, забыв, сколько ему перепало от российской казны в недавние времена.

Поэтому лишение его престола главных и, пожалуй, единственных подпорок — экономических, собственно крымских, хоть и христианского происхождения — становилось лучшим средством заставить его играть предназначенную ему роль российской марионетки. Для этого, как указывалось, было необходимо и достаточно убрать из Крыма христиан. Трудность здесь заключалась в том, что они культурно и экономически сроднились с крымскими татарами, говорили уже не на чисто греческом, а на крымско-румейском диалекте, где было много тюркских корней и малопонятном даже для греческих купцов, прибывавших в Крым с исторической родины этих крымских христиан (Хартахай, 1866. С. 153). Уже и одежда, и дома их, и кухня стали похожи на татарские. В целом же, пока они оставались полноправными подданными суверенного государя, то жили за спиной хана очень даже неплохо, и менять такой свой статус были абсолютно несклонны.

Выход из этого тупикового положения был найден генерал-фельдмаршалом П.А. Румянцевым. Весной 1778 г. он, не имея на то никаких инструкций или иных распоряжений, приказал генералу А.А. Прозоровскому начать «убеждать христиан, [в том, что] кто хочет», может ехать из Крыма с гарантией российской правительственной помощи на переезд и обустройство на новом месте (Дубровин, 1885. Т. II. С. 296). Это был не нажим, а предложение, которое если и не соответствовало тогдашним международно-правовым нормам, то максимально приближалось к ним. Поэтому Екатерина, ознакомившись с инициативой П.А. Румянцева (скорее всего, он всё же действовал по неофициальному указанию императрицы), задним уже числом её одобрила и предложила Г.А. Потёмкину обеспечить практическое выполнение проекта. По крайней мере, так выглядит эта история согласно существующим документальным материалам и переписке (ук. соч. С. 317—318).

Когда ободрённый П.А. Румянцев сообщил о таком ходе дела архиепископу Игнатию, тот, воспользовавшись праздником Пасхи (в 1778 году она пришлась на 23 апреля), обратился с к собравшимся в Успенском монастыре у Салачика христианским массам. Он сообщил им, что пора готовиться к исходу из Крыма. Такое пастырское слово грянуло как гром с ясного неба. Современники рассказывали, что вначале тысячами людей овладело оцепенение, а затем разразились стенания и слёзы, послышались и гневные крики протеста (Хартахай, 1867. С. 106). После чего слух о предложении Игнатия полетел дальше, он ширился как степной пожар, обрастая невероятными деталями, и вскоре ужас охватил весь христианский мир Крыма.

Так, в Гёзлёве к местному кападжи-баши Ахмеду-аге явилась толпа христиан с пространной письменной петицией, в которой среди прочего говорилось: «Пред сим греческий архиерей объявил кн. А.А. Прозоровскому, что вся райя желает идти в Россию. Но мы, подданные Его Светлости (то есть крымского хана. — В.В.), им довольны, и от предков наших платим дань своему государю; хоть саблями нас рубить станут, то не думаем мы куда-либо идти» (цит. по: Дубровин, 1885. Т. II. С. 278—279). Это была обычная для тех дней реакция крымских христиан на надвигавшееся несчастье, и она повторялась почти всюду, где имелись православные общины.

Да и в дальнейшем было невозможно побороть вполне понятное нежелание греков, да и армян тоже, менять вековой уклад жизни в благословенном, а главное, привычном Крыму на сомнительные блага жизни в пустынных, холодных и ветреных, совершенно чуждых крымчанам заперекопских областях. Не помогало и привлечение энергичным Игнатием к участию в своей пропагандистской кампании двух архимандритов, выписанных им из Иерусалима, — армяно-католического иерея Иакова и армяно-григорианского Маргоса.

Шагину пока ничего не сообщалось, по крайней мере, официально. Но вот в июле того же года обеспокоенные крымскотатарские кадии обратились к своему хану с декларацией, выдержанной в довольно жёстком тоне. В её вступительной части сочувственно сообщалось о нежелании крымских христиан покидать родину, к чему их усиленно склоняют «начальствующие греки» (имелись в виду православные священники, непосредственно подчинённые Игнатию). Эти люди, продолжали кадии, уверяют всех, что сопротивляться плану переселения бессмысленно, поскольку дело уже решено самой императрицей, а также по той причине, что якобы своих христианских «подданных крымский хан российскому двору уступил». Далее старики сообщали, что даже «некоторые из армянских попов с огорчением просили нас, чтобы от сей напасти их оборонить» (Дубровин, 1885. Т. II. С. 561).

Выслушав кадиев, Шагин обещал им немедленно подготовить письменную резолюцию для прочтения на местах, то есть в городах и сёлах Крыма. В этом письме он буквально выставил делегацию уважаемых людей на смех. «Вы, поверив такому беспутному слуху, Нам такое глупое доношение подавали!», — негодовал он. И вскоре издал даже специальный указ, обращённый к крымским христианам: «Услышав, что некоторые из вас движимое и недвижимое имение продавали и к отъезду колесницы приуготовили, сказывая, что российский двор от Светлейшего хана татарских подданных потребовал, и Светлейший хан будто уступил их российскому двору, и народ через это возмутили и беспокойствовали. Ради чего, кто сему причиной и кто вздумал налгать такие слова, беспокоить бедный народ и в такой страх привесть, повелеваем немедленно начальников сей выдумки нам представить» (цит. по: ук. соч. С. 562).

Создаётся впечатление, что хану, конечно же, давно знавшему о так называемых «слухах», было выгодно делать вид полной неосведомлённости до официального уведомления на этот счёт. В противном случае ему пришлось бы протестовать против такого беспардонного и, главное, губительного хотя бы только для национальной экономики вторжения во внутренние дела независимого ханства. То есть выступить против своей покровительницы, благодаря которой он только и держался на престоле. Если же Шагин согласился бы с её решением и одобрил его, то тем самым он навсегда утратил бы своих христиан, единственную группу подданных, которые всегда (в отличие от природных крымских татар) сохраняли полную лояльность хану, и это уже не говоря о неминуемом кризисе в экономике.

Ну а выжидательная, пассивная позиция, которую он избрал, могла помочь ему затянуть время до той поры, пока в действие не вступит какая-нибудь третья сила, не заинтересованная в начавшемся развитии событий и способная ему воспрепятствовать. Нельзя сказать в точности, на что именно рассчитывал хан, но известно, что недостатка в таких третьих силах-факторах тогда не было.

Например, Екатерина и её правительство серьёзно опасались мощного крымского протеста, который, среди прочего, мог привести к вмешательству в конфликт некоторые европейские державы. И ожидался этот протест именно от крымского хана и его подданных. А.В. Суворов, ставший с марта 1778 г. командующим Крымским корпусом (вместо А.А. Прозоровского, которого сняли за «мягкость» в подавлении восстания крымских татар!), полагал, что «последственное их (то есть крымцев. — В.В.) неминуемое негодование в большое сомнение приводит... и против целого народного волнования уже благовременно меры принять надлежит». Это слова из его письма Потёмкину от 17 июля 1778 г., не дождавшись ответа на которое новый командующий шлет через 5 дней в Бахчисарай, Шагин-Гирею, информацию, которой хан якобы до сих пор не имел:

«...императрица всероссийская... снисходя на просьбы христиан, в Крыму живущих, о избавлении их от предгрозимых бедствий и сущего истребления, которым огорчённые во время бывшего мятежа татары мстить им при случае удобно явно обещались... соизволяет переселить их в свои границы» (цит. по: Дубровин, 1885. Т. II. С. 583). Это короткое письмо любопытно тем, что одна фраза фельдмаршала вместила сразу три лживых утверждения.

Во-первых, христиане ни о чём царицу не просили. Во-вторых, никто им местью не угрожал (даже во время восстаний они были в безопасности). В-третьих, Екатерина не только не заботилась о крымских христианах, но и спокойно приносила их в жертву своей южной политике. Правда чуть позже, как только надобность в этих несчастных отпала, что, между прочим, потрясло и А.В. Суворова, закалённого в карательных акциях императрицы (1768 г., Польша).

Среди крымских греков и армян были люди, в силу своих весьма высоких знакомств и контактов лучше других осведомлённые и об истинном политическом положении Крыма, и о слабости их хана, и об обычае могущественной императрицы любой, самой кровавой ценой, используя самые низкие средства, осуществлять свои планы. Эти христиане, в основном близкие или к ханской, или к русской администрации, первыми поняли, чем кончится их тщетная борьба за право жить на родине. И первыми начали распродавать своё имущество, понимая, что вскоре начнётся неизбежное при любой эмиграции падение цен на него. Когда это стало общеизвестным, последовала столь же естественная цепная реакция: люди пришли в панику, поняв, что у них пропадёт нажитое всей жизнью, если они не успеют получить за него деньги, пока их ещё платят. И они продавали — всё!

В июле 1778 г., когда до начала назначенной русскими властями высылки осталась неделя, христиане сообразили, что нужно использовать последние дни, пока они ещё находятся в Крыму, под покровом мусульманского, а не российского неба, и что без их согласия, насильно, никто не посмеет гнать их через горы и степи прочь, за Перекоп. Они наконец-то поняли, что могут ставить русским свои требования. И они выдвинули эти требования, без гарантий выполнения которых попросту отказались сдвинуться с места. Согласно петиции, переданной ими в Петербург через канцелярию А.В. Суворова, царская администрация должна была обеспечить:

1) полную оплату оставляемого в Крыму имущества и всех дорожных расходов;

2) десятилетнее освобождение от податей и иные льготы на месте высылки;

3) вечную свободу от постоев, подводной и воинской повинностей (рекрутчины);

4) беспошлинные рыбные ловли на Азовском море.

В сопроводительном письме А.В. Суворов по собственной инициативе доложил, что три архиепископа, так много сделавшие для организации депортации, пока ничего не получили, и что надо бы им заплатить, ведь высылка, по сути, вся ещё впереди... Здесь любопытно, во сколько князь оценил труды этих провокаторов в митрах. Армянам он считал нужным дать по 5000 рублей, а Игнатию достаточно 3000 (Дубровин, 1885. Т. II. С. 559). Как нетрудно догадаться, А.В. Суворов прикинул, что бесконечно скомпрометировавший себя перед паствой первый зачинщик и так никуда не денется, а царскую казну беречь надо.

Царица уважила все требования греков и армян, а также просьбу А.В. Суворова насчёт гонорара пастырям. Нетрудно заметить, что при выполнении этих требований бывшие крымские христиане должны были перейти в совершенно уникальный для России разряд неподатных мещан и крестьян. И эта готовность Екатерины жертвовать всем, что понадобится для успешного проведения высылки, показывает, что проблема крымской депортации приобрела для неё первостепенную важность.

Когда роковой день приблизился, то последнюю попытку перед началом депортации предотвратить её, удержать своих соотечественников и добрых соседей в Крыму, снова сделал крымскотатарский народ.

В лице всё тех же своих кадиев и старейшин родов, крымские татары обратились к Шагин-Гирею со словами, которые вечно будут сиять в истории ханства:

«Мы не слыхали, чтобы правосудные государи изменили когда-нибудь своё слово; также мы не знаем, чтобы кто-нибудь из Ваших предков в угодность другим мог бы уступить своих подданных кому-нибудь другому. По сим соображениям мы опасаемся, чтобы Вы, причинив народу столько убытков и лишений, выпуском христиан не навлекли на себя проклятия татарского народа...» (цит. по: Хартахай, 1867. С. 111).

Трудно сказать, чего в этих скупых, горьких словах больше — абсолютного бесстрашия, поистине исламской любви к ближним или гордого чувства чести, к которому народ в последний раз призвал и своего беспутного владыку.

Но ошибся А.В. Суворов, ожидая от хана вооружённого выступления, ошиблись крымские старики, тщетно взывавшие к родовой чести чингизида Гирея. Накануне начала депортации, когда на улицах крымских городов и под окнами Хан-сарая уже стояли наготове 6000 телег для изгнанников, хан писал удивительное даже для него письмо, адресованное П.А. Румянцеву: «Всеприлежно стараясь угодить во всём Её Величеству, не поставлю себе происшествие сие огорчительным (то есть «оно меня не огорчит». — В.В.), будучи всегда орошаем беспримерными щедротами августейшей императрицы» (Дубровин, 1885. Т. II. С. 296). Это — один из тех случаев, когда документ не требует никакого комментария.

Высылка проводилась в последних числах июля 1778 г. Для крымских христиан она была тотальной: гарантия добровольности переселения стала первым, но не последним обманом для несчастных, поверивших оккупантам. В сёла, где часть жителей отказывалась грузиться на казённые подводы, выезжал Игнатий или его подручные, среди которых особенно выделялся своей недоброй энергией протопоп Трифилий Карацоглу, турок-выкрест, правая рука митрополита (Лашков, 1915. С. 42). И не было случая, чтобы посулами или прямыми угрозами они не добились бы своего, предстоящие сложности А.В. Суворов верно предусмотрел. При этом святые отцы использовали такое простое средство, как раздувание межэтнической вражды, временно «отключившись» для этого от слова и духа Евангелия.

В подготовленном Игнатием манифесте (обращении к верующим) шовинистические выпады пастыря достигли такого накала, что оскорбили даже солдатский слух П.А. Румянцева, приказавшего изъять этот грязный пасквиль из обращения, как содержащий «весьма непристойные и грубые изражения на татар» (Хартахай, 1867. С. 111—112; также: Дубровин, 1885. Т. II. С. 638)³.

От зоркого глаза другого российского экзекутора не ускользнул эмоциональный всплеск, так сказать, противоположного заряда, а именно в отношении мусульман к христианам. В эти трагические дни А.В. Суворов сообщал Г.А. Потёмкину: «Видя оных (то есть христиан. — В.В.) отправляемых, отзываются Татара, что теряют душу из тела» (Архив Воронцова, 1871. Кн. XXIV. С. 292). Вряд ли уподобление депортации разлучению духа и тела было значительными преувеличением. А.В. Суворов был человеком жестоким, особенно к нерусским. Но он не мог скрывать того, что в самом деле было. Ведь рассказывают, что встречались татары, чьих душевных сил не хватало на разлуку с близкими или родными людьми иной веры. И что они доходили до пределов, немыслимых для правоверных, отрицаясь от веры отцов и принимая христианство, после чего власти были вынуждены включать их в депортационные списки (Хартахай, 1867. С. 112). Повсеместно в татарских домах прятались их друзья-греки, а в Кефе и Гёзлёве жертвы депортации оказывали открытое сопротивление властям (Иванова, Маркова, 2004. С. 117)⁴.

В августе 1778 г. было вывезено 10 000 человек, с начала сентября ещё 20 000, а 18 числа А.В. Суворов, под чьей командой всё это свершалось, мог рапортовать П.А. Румянцеву: «Вывод крымских християн кончен! Обоего пола отправлено в Азовскую губернию 31 098 душ». Осталось на старом месте всего несколько сотен человек. Да и то лишь до 28 сентября, когда, как вспоминает очевидец, «в овраге Салачикском, в Успенском скиту... в последний раз сошлись изнурённые, одетые в рубище сыны Пантикапей, Феодосии и знаменитого Херсонеса... Христианам было как-то жалко и больно оставлять страну, где они жили так долго; им жалко было оставлять свои храмы, опустевшие дома, прах предков и небо, под которым они родились...» (Хартахай, 1867. С. 112).

Для этой последней молитвы на земле предков христиане Крыма не случайно избрали именно Успенский монастырь. Здесь, у бывшего села Майрум, была некогда явлена чудотворная икона Богоматери, ставшая причиной появления скита. Этот образ веками был национальной святыней крымских христиан и, — что могло иметь место только в Крыму — также татар, век за веком тепливших свои свечи перед кротким образом святой (Кулаковский, 1914. С. 124). И теперь жители соседних крымскотатарских сёл собрались у монастыря, но в храм не входили, стоя поодаль, и встревоженно переговариваясь. Что и понятно: мусульмане понимали, что икона, которую они считали и своей, вот-вот будет вынесена и навсегда покинет крымскую землю.

Совершенно понятно, что крымские татары не могли добровольно расстаться со своей Мирьемана, отчего икону пришлось увозить «не без затруднений и с большими предосторожностями». Тем не менее, крымскотатарские почитатели матери пятого великого пророка, Исы, неоднократно «пытались задержать даже на пути» её образ (ук. соч. С. 135). Проще было с проблемой домашних животных: некоторое количество лошадей и коров ушло с изгнанниками, кое-какой скот христиане раздали остававшимся соседям-татарам. Свиньи, которых также разводили армяне и греки, естественно, никому теперь в Крыму были не нужны, они разбежались по лесам и горам, говорят, что некоторые выжили и смешались с дикими кабанами.

И заключительная деталь трагической картины первой крымской депортации: свидетели сообщают, что вслед за бесконечными обозами, увозившими изгнанников на север, «последовали массы татар, горько оплакивавших разлуку, конечно не с целью остановить переселение, но по возможности облегчить движение их и проводить до пределов Крыма» (Кондараки, 1875. Т. III. С. 115).

О, если бы именно так отнеслись к жертвам депортации 1944 г. те, кому повезло остаться в Крыму!

Примечания

1. Румеи и урумы различались и чисто внешне. Первые принадлежали скорее к южноевропейскому антропологическому типу, тогда как у вторых отчётливо проявлялось «влияние восточноевропейского европеоидного населения» (цит. по: Озенбашлы, 2011. С. 5). Поскольку между обеими группами в официальных источниках различия не делалось, то и в этом томе они будут фигурировать под этнонимом «урумы» — по имени большей из них.

2. Этот иерей, сыгравший столь значительную роль в предыстории аннексии Крыма, по национальности был грек. В 1771 г. он прибыл в Крым в качестве местного митрополита и наместника патриарха Константинопольского (Латышев, 1913. С. 42).

3. Впрочем, прошло чуть более полувека — и у ещё одного православного иерея достало совести опубликовать не менее явную ложь о том, что крымские христиане уж и не чаяли, как вырваться «из-под ига татарского», и на призыв Игнатия «отозвалось сочувствие во всех концах Крыма; отовсюду поднялись тысячи и потекли за своим первосвященником, оставляя без сожаления (подч. мной. — В.В.) домы и земли, где родились и жили, оставляя священные гробы отцов и предков своих...» и так далее (Гавриил, 1844. С. 198).

4. Имели место и обратные случаи — христиане принимали ислам для того, чтобы остаться на родных местах. Таким образом только в Верхнем Керменчике уцелело от депортации шесть больших греческих семейств (Бертье-Делагард, 1899. С. 39).