в) Результаты депортации

На новом месте¹ «спецпереселенцев XVIII века» никто, конечно, не ждал. Близилась зима, а взрослых и детей выгружали под открытым небом. Известная история больших и малых депортаций: сразу же появились болезни, число больных множилось, стали шириться кладбища. Согласно некоторым подсчётам от голода, холода и болезней в этих лагерях на протяжении первого года изгнания погибло около 7000 человек, то есть почти четверть изгнанников (Clarke, 1810. P. 476). Поэтому кладбища росли быстрее, чем первые поселения, представлявшие собой сотни и тысячи землянок и примитивных хижин, едва заметных в пустой, безлесной степи. А западные публицисты утверждали впоследствии на голубом глазу, что «православные были рады найти прибежище в единоверном государстве» (Себаг-Монтефиоре, 2003. С. 243).

Но существует источник, в котором изложено противоположное мнение об этом трагическом событии: «Бедные христиане... большую нужду терпя от ненастья и не имея где жить, в своих кибитках (очевидно, в самодельных шатрах. — В.В.) ночевали, из которых некоторые простудивши себя от холоду померли... Протчие же все на открытом воздухе оставались, коим позволили всякому для себя, но без [чьей-либо] помощи, землянки делать; сии лишились всего своего скота и сами с печали не знают, что делать», писал администрации колонизованного края Игнатий, последовавший за своей паствой вон из Крыма, за Перекоп. К тому времени он получил от Святейшего Синода (естественно, с подачи Екатерины, нередко позволявшей себе такого рода чёрный юмор) совершенно фантастический сан «Митрополита Готфейского (то есть Готского. — В.В.) и Кафинского», тогда как ни в Кефе, ни в горной Готии христиан уже не осталось².

Очевидно, у Игнатия, даже в его новом сане, остались остатки если не христианской, то патриотической совести. Покидая навсегда Крым, он отправил А.В. Суворову и российскому резиденту в Крыму письмо, в котором изложил мучения душ — как собственной, так и крымско-христианских — и в котором грозил российским насильникам с высоты своего митрополичьего престола Божьей карой, отказываясь молиться за них: «Вы меня ввергнули в в пучину огня... я вас оставляю Божьему правосудию» (цит. по: Бертье-Делагард, 1899. С. 37).

Всего на депортацию было истрачено 230 000 рублей, сумма весьма умеренная. Страдали от этой экономии, конечно, переселенцы, в первую очередь депортированные дети. Весной следующего, 1799 года изгнанники сообщали А.В. Суворову, что «дошли до такой крайности, что имевшие прежде у себя (то есть в Крыму. — В.В.) хорошее пропитание, собирают ныне по миру милостыню, а другие отдают от голода вовсе за малое число денег или хлебы своих детей. От какового голоду и употребления в пищу варёных в воде отрубей много малолетних померло» (цит. по: Дубровин, 1885. Т. III. С. 152).

А.В. Суворов ознакомился с положением изгнанников на месте. Очевидно, оно было столь ужасающим, что дрогнуло и каменное сердце этого карателя (в Польше до сих пор, если в беседе промелькнет имя «Палач», то все понимают, о ком идёт речь). Того же года 29 апреля он пишет Потёмкину: «Соизвольте усмотреть недостатки, претерпеваемые переселенцами Крымскими в нынешнем их положении...» (Архив Воронцова, 1880. Кн. XXIV. С. 279). Этот документ — рекомендация всесильному вельможе, практически гражданскому мужу императрицы, от подчинённого, всегда строго соблюдавшего воинскую субординацию, но теперь не сумевшего её не нарушить. Причём впервые в жизни, да ещё столь явно и недвусмысленно! Остаётся сказать, что это его проявление заботы о депортированном малом племени было и последним. А то, что через почти полтора века Орденом Суворова I степени Кремль стал награждать генералов-руководителей очередной, уже крымскотатарской, депортации, кажется нам глубоко символичным...

Летом в поселенческих лагерях (деревнями их назвать было трудно) побывал уже упоминавшийся караим Азарья. Ему потребовалось немного времени для того, чтоб уяснить причину бедственного положения земляков: «Они стали биваком на поле, без крова и пристанища, потому что ген. Суворов не дал им той земли, которую они просили, за что хотели они возвращаться в Крым. Между тем от непогод, перемены климата и нездоровой воды появилась между ними смертность, которая истребила 12 тысяч душ» (Азарья, 1856. С. 129). То есть к этому времени погибла уже, без малого, половина от общего числа депортированных. Сохранилась песня Медэт!(На помощь!), очевидно, сложенная одним из переселенцев:

Медэт, медэт олсун, йери Йаратана!
Башымыза бир ал кельди — насын дурайэм?
...Налет олсун гъурбет эллин кярына,
Джан дайанмаз, дайанмайор о ахынен зарына.
Фелек тэ панджасы сыхты да белими, оф,
Догъуртамам белим, вай, белим, букюп тэ китэрим.
Кёзлеримдэн ханынен йашы, оф,
Тёкюп тэ китэрим...

На помощь! На помощь, Создатель земли!
На нашу голову пала беда — как нам устоять?
...Пусть будет проклята «выгода» этой чужбины,
Душа не выдерживает этих страданий!
Тиски судьбы сжали мою поясницу, офх,
Не могу я выпрямить спину, иду сгорбившись.
Иду я и льются из моих глаз, офх,
Кровавые слёзы...

(Цит. по: Озенбашлы, 2011. С. 17)

В ближайшие десятилетия положение улучшилось, но всё же продолжало оставаться крайне тяжёлым — сравнительно с условиями жизни на старой родине (Kardis, 1986. P. 57—74).

Другими словами правительство, шедшее на любые траты для успешного и полного проведения стопроцентной депортации, наглухо перекрыло финансовый кран по этой статье расхода, как только акция завершилась. Сравнение с 1944 г. напрашивается само собой, без какой-либо натяжки. Здесь нет никакого совпадения, скорее проявилась железная закономерность. Причём во всём, включая и процент погибших во время депортации и в первый год на местах высылки — сорок с лишним процентов в обоих случаях. И в обоих случаях — главным образом за счёт детской смертности.

Позднее на месте этих поселений возникло немало сёл и один город, Мариуполь. Он был назван, как уже говорилось в I томе, в память одного из городков близ Бахчисарая, Мариамполя, до депортации населённом в основном греками³. Собственно, в новых сёлах вблизи Мариуполя через некоторое время и остались, главным образом, одни греки. Позднее в Крым смогло вернуться всего тринадцать семей рыбаков, которых по велению Потёмкина перевели в Аутку и Карань (о них ниже). Да ещё двадцать семей садоводов и строителей, выписанных другими царскими вельможами (Паллас, 1793. С. 163). Эти последние получили огромные земельные угодья на месте южно-бережных крымскотатарских деревень, но без местных садоводов земля быстро приходила в запустение. Основная же масса депортированных греков так и осталась за Азовом. Но и через полвека, и ещё позже они, как сообщал современник, «не оставили своих тамошних (то есть крымских. — В.В.) привычек и обычаев; говорят и одеваются по-татарски. Язык греческой хотя знают, но не все...» (Гавриил, 1844. С. 203).

Крымские же армяне осели несколько восточнее, в Нахичевани-на-Дону. Это национальное меньшинство так и не вернулось на свою родину никогда, и этот факт нужно помнить. Он имеет большое значение для современных попыток представителей армянского народа требовать для себя статуса «коренного» этноса наряду с татарами, караимами и урумами.

Примечания

1. Основными местами заселения северного побережья Азовского моря стали низовья степных речек Кальмиуса, Кальчика и Калки (Подр. см. в: Переселение греков из Крыма в Азовскую губернию и основание Готфейской и Кафинской епархии // ЗООИД. Т. I. 1844. С. 201—202).

2. Как это бывает при почти любой депортации, мизерное число, буквально единицы жертв всё же ускользают «сквозь пальцы» своих мучителей. Так было и в тот раз: в Крыму осталось 288 христиан. То есть едва полсотни семей, разбросанных по всему пространству полуострова. Но, оставшись вдали от своего культурного круга, они были обречены на растворение в окружающей крымскотатарской среде (Маркевич, 1897. С. 14—17).

3. Поскольку эти греки в абсолютном своём большинстве говорили, как указывалось выше, на крымско-румейском диалекте, весьма схожем с татарским языком, то соответственно зазвучали и названия их деревушек на новой родине, вокруг Мариуполя: Керменчик, Салгир-Енисала, Камара, Богатырь, Константинополь, Жиндрень, Чермалык, Карань, Стиля, Бешуй, Ласпи, Кара-Коба, Сартана, Чердаклы, Кючук-Енисала, Гурзуф, Ялта, Эски-Кермен, Яни-Керменчик, Яни-Каракоба, Буга-Су, Кучюк-Ламбат, Биюк-Ламбат, Капсихор, Кара-Соба, Джемрек, Никита, Куру-узень, Улу-узень, Эски-Кермен, Качи-Кальон и др. (Гавриил, 1844. С. 201; Иванова, Маркова, 2004. С. 123).