6. Реакция Европы

Эта трагедия многих десятков тысяч человек, как и предшествующие ей события, не была секретом для международного сообщества. Вряд ли его могли ввести в заблуждение и демонстративные, якобы дружественные крымскотатарскому народу, шаги агрессивной женщины на петербургском престоле¹. Остаётся задать вопрос, как Европа реагировала на последние акции России?

Позиция европейских стран была частично подготовлена российской дипломатией в нужном ей направлении, хотя официальный Петербург и продолжал испытывать в этом смысле известные опасения. Но Екатерину ждал приятный сюрприз. Речь идёт прежде всего о Турции, от которой ожидалось объявление войны, как только аннексия Крыма станет свершившимся фактом — об этом говорит достаточное число источников (Бумаги Екатерины. С. 255, 263, 265, 266—267). Более того, в Петербурге уже обсуждался вопрос готовности Балтийского флота совершить переход к театру будущей войны в черноморском бассейне (Архив Воронцова, 1880. Кн. XXIV. С. 261—270). Но шли недели, потом месяцы, а Стамбул никак не реагировал. Ненамного более активными оказались позиции и великих держав Европы: Франции, Англии, Австрии и Пруссии.

Каждое из перечисленных государств имело собственную причину к такой необъяснимой пассивности. Но была среди них одна общая: для этих держав собственные амбиции и сиюминутные интересы казались в тот момент настолько важными, что ради них стоило закрыть глаза на уже становившуюся реальной опасность с Востока, грозившую европейской цивилизации. Конечно, аннексия Крыма никому из них не была по сердцу (как и менявшаяся силовая позиция России), но все великие державы, не сговариваясь, предприняли в этот период попытки обратить опасную перемену декораций на европейском театре каждая в свою пользу. Не ссорясь при этом, конечно же, со скорой на руку Екатериной. И если некоторые политики этих стран и заявили протест России, то эти выступления были вялыми и затеянными настолько явно для проформы, чтобы сохранить хорошую мину при эгоистической общей установке, что они не могли обмануть ни европейское сообщество, ни самого агрессора. И менее всего — Турцию, единственную державу, готовую тогда объективно защитить международную стабильность перед лицом столь беспардонного её нарушения. Но никто, ни одно европейское государство не предложило ей не то что военной, — даже дипломатической или экономической помощи, и Порта была вынуждена смириться с очевидной неизбежностью².

Собственно, в европейской политической системе тех лет доминировало три основных политических фактора. Первым, пожалуй, наименее важным, был союзный российско-австрийский договор 1781 г., предусматривавший взаимную гарантию неприкосновенности территории подписавших документы сторон, а также сохранение статуса кво в Польше, недавно перенёсшей два первых раздела — между российским, австрийским и прусским хищниками.

Вторым фактором был давний, глубокий политический антагонизм между Австрией и Пруссией. Последнее государство крепло день ото дня и уже тогда проявляло великодержавные (пангерманистские) устремления. Австрийский император Иосиф II Леопольд не без оснований смертельно опасался короля Пруссии, знаменитого своим бесспорным воинским талантом Фридриха II Великого. Кроме того, ещё в 1764 г. был подписан прусско-российский договор насчёт оборонительного союза. Но, в отличие от вышеупомянутого союза 1781 г., договор с Фридрихом содержал и явно наступательные статьи. Таким образом, две сильнейшие германские страны взаимно не столько уравновешивали, сколько нейтрализовали и дипломатически обессиливали друг друга. Тем самым они обрекали себя на бездействие, гарантировавшее Екатерине полную свободу рук и безнаказанность в регионах Восточной Европы.

Третий полюс внешнеполитической напряжённости Европы тех лет — ещё более традиционный англо-французский антагонизм. К томе же шла Война за американскую независимость (мир был подписан только осенью 1783 г.), снова и снова поднимавшая волны взаимной враждебности по обе стороны Ла-Манша, где воскресли распри предков, старые и совсем свежие обиды.

Именно такой постоянный, тлеющий и вновь вспыхивающий конфликт со старым противником и являлся для обеих враждующих пар (Англии — Франции и Австрии — Пруссии) той основной определяющей политической доминантой, о которой говорилось выше. Перед ней отступали на задний план даже те проблемы, что имели бесспорную и для всех очевидную тенденцию к разрастанию до общеевропейского (если не мирового, учитывая перспективный рост могущества российского агрессора) значения. Конкретно же такая позиция влияла на внешнеполитический курс упомянутых стран следующим образом.

В начале лета 1783 г. в Англии было принято решение о том, что если против России и её союзника Австрии выступит Турция вкупе с теми, кто её пожелает поддержать (в первую очередь имелась в виду Франция), то британцы будут сражаться на стороне Екатерины II. Резон здесь был в том, что неминуемый при таком повороте событий разрыв нормальных отношений между Австрией и Францией ослабит последнюю, а это уже было неплохо для англичан. И Англия, будучи крайне заинтересованной в сохранении традиционного господства Турции в Дарданеллах и на Босфоре, была даже готова на его ослабление, более того она пошла бы на раздел Турции. И всё ради одной навязчивой идеи, клонившейся к политической изоляции своего заклятого врага, соседней Франции.

В то же время Австрия, в общем-то честно соблюдавшая условия своего договора с Францией (ещё 1756 года), ощутила к концу 1783 г., что её французский союзник всё более откровенно пытается диктовать ей направление национального политического курса. Так, Версаль предложил Иосифу Леопольду разорвать все австро-русские отношения, если Россия захватит дунайские земли Турции с Очаковом включительно. Вена это проект отвергла, отказавшись заодно и от предложенной ей султаном поддержки в случае обострений с Петербургом. Последнее вполне объяснимо, так как именно в то время Леопольд вёл переговоры с Екатериной о грядущем разделе балканских владений Турции. Конечно, речь шла о шкуре неубитого медведя, но сам факт такого сговора показывает степень доверительности и даже близости его участников. Второй факт такого же рода: когда весной 1780 г. Екатерина открыла Леопольду свой план на «приобретение Крымского полуострова» (Записка, 1879. С. 385), это не встретило с австрийской стороны ни малейших возражений.

Французские дипломаты, имея в виду прежде всего интересы султана и недопущение Англии к проливам, пытались «добром» уговорить Екатерину отказаться от Крыма и Кубани. Когда же эти наивные уговоры кончились полным провалом, Людовик, для которого гораздо важней была опасность давно назревавшего англо-русского сближения, даже стал оказывать дипломатическое давление на Турцию в пользу России. В это трудно поверить, но факт остаётся фактом: его посол в Стамбуле Ш.Г. Вержен всячески содействовал признанию султаном аннексии Крыма (Бейдилли, 2006. С. 52).

Что же касается, наконец, самих турок, то поняв, Крым им не вернуть, если уж на уселась Россия, они сосредоточили максимум внимания на Кавказе, где русские наступали на Османскую империю столь же неотвратимо, как и на балканском театре: вспомним, что в 1783 г. царь Картли-Кахетии Ираклий просил (и получил) протекторат России над своей страной. Собравшийся в октябре того же года султанский диван рассудил, что война на два фронта, в которой Россию с Грузией наверняка поддержит Австрия, нецелесообразна. Тут же выяснилось, что начавшаяся ещё год назад реформа турецкой армии идёт далеко не так, как должно, что она далека от завершения, а войско ещё слабее, чем до её начала. Тут же было зачитано упоминавшееся представление французского посла Вержена, а за ним выступил и представитель Леопольда, предупредивший, что если Турция вновь двинется на Россию, то Австрия ударит на турецкие Балканы.

После этого решение дивана было само собой разумеющимся: отвоевание утраченного отложить до более благоприятного момента, а пока признать аннексию Крыма (Fisher, 1970. P. 138). Такое признание было документально оформлено актом 28 декабря 1783 г. / 10 января 1874 г.

Прошло ещё несколько неспокойных лет, и положения этого акта, окончательно поставившего крест на независимости Крыма, вошли в русско-турецкий Ясский трактат вечного мира и дружбы 29 декабря 1791 г. (ратифицирован 29 января 1792 г.). В этом договоре отразились весьма немаловажные для обеих держав сюжеты (например, уступка Россией туркам Молдавии и Бессарабии), но проблема Крыма всё же сохранила свою первостепенную, уникальную важность: в тексте договора она была рассмотрена первой (ПСЗ. Т. XXXIII, № 17 008).

Один из младших современников Екатерины, говоря о Европе, обманутой Россией, даёт ещё одно объяснение поразительному равнодушию к преступным деяниям царицы: «Не было ничего, в чём поздняя Екатерина упражнялась бы столь усердно, как в засекречивании истинной истории её собственного народа и разорённого состояния её империи. Это стремление явствует из всей её переписки с Вольтером, из всех инструкций её послам, из явной лжи, публиковавшейся её наёмными писаками» (Clarke, 1810. P. 434.). Обоснованно оправдать европейских политиков можно, конечно, лишь отчасти. Здесь всё верно, царица была на редкость лживой женщиной. Но это оправдание всё же недостаточно: не видит истины тот, кто не желает её видеть. В екатерининский период российской истории Европе было выгоднее поверить в августейшее враньё, чем встать на защиту тех же поляков или крымских татар.

Но платить приходится за всё, в том числе и за добровольно принятую страусиную позицию — вот чего не усвоили политики соседних с Россией стран. Раскаяние, впрочем, не заставило себя долго ждать. Прошло несколько лет, и Европа стала свидетельницей логического продолжения российской политики, вполне откровенно нацелившейся уже на Босфор и Дарданеллы.

Подводя итоги данному экскурсу в дипломатическую историю Крыма и остальной Европы, нужно признать, что Россия одержала победу и на этом фронте. Однако 1783 год не стал поражением для западных политиков, ведь Россия всегда поощряла тех, кто позорно капитулировал перед её дипломатией. Проиграли те, кто вообще не принимал участия в этой политической игре, а именно крымские татары.

Примечания

1. В своей переписке Екатерина не скрывала фальшивой изнанки таких акций. Так, по поводу издания по её указу Корана она цинично заметила, что пошла на это «не для введения магометанства, но для приманки на уду» новых подданных (Цит. по: Брикнер, 1972. С. 42). В основном, западная пресса на такие откровенные политические финты не «ловилась» и отражала крымские события довольно объективно. Пока известен лишь один случай, когда корреспондент английской газеты Джентльменс Мэгэзин извратил действительность в совершенном соответствии с российской пропагандой, описав присягу в вечной верности императрице, принятую в Карасубазаре как акт, совершённый мурзами и беями «с охотой и радостным сердцем» («with willing and gladsome hearts put themselves under the domination of her scepter for ever» — цит. по: Milner, 1855. С. 247). Хотя, как упоминалось выше, эта унизительная процедура носила сугубо принудительный характер.

2. В конце сентября 1783 г. Франция и Пруссия предприняли кое-какие робкие шаги, намекая остальной Европе, что неплохо бы организовать совместный отпор явной экспансии России. Но они оказались тщетными, хоть великие и малые державы континента были готовы оказать помощь Турции, если она возмутится нарушением баланса в Северном Причерноморье и объявит России очередную войну. Но султан Абдул-Хамид I отверг предлагавшееся ему диваном жёсткое решение крымской проблемы, как только до него дошли сведения о твёрдой решимости Иосифа II Леопольда Габсбурга поддерживать Россию в её черноморской политике (Себаг-Монтефиоре, 2003. С. 254).