в) Коренной народ в период аннексии

Жители больших и малых крымских селений гибли в процессе аннексии массами. Рассказы о том, каким испытаниям они подвергались во время войны и в последовавшее мирное время, передавались из уст в уста несколько десятилетий. Кое-что из этих описаний достигло и иностранных путешественников. Итальянец Бекаттини, прибывший на полуостров в год аннексии, практически бывший её свидетелем и не имевший возможности перечислить все виды насилия и унижений, которым подверглись крымские жители, делает вывод, что после прихода русских они стали несчастнейшими (miserabilissime) из детей человеческих (Becattini, 1783. P. 4).

Ему вторил английский путешественник: «Если бы я детально поведал хотя бы о половине тех кровавых насилий, ссылок, грабежей и варварства, проявленных русскими по отношению к попавшим в их руки жителям Крыма, то... моему рассказу невозможно было бы поверить» (Clarke, 1810. P. 467). Русские могли убить муэдзина на минарете просто так, чтобы он не беспокоил возглашением азана проезжавшую мимо императрицу (см. ниже), что тогда говорить о простых людях... Для Г.А. Потёмкина «было безразлично, какие законы при выполнении его приказов будут нарушены, какие убийства совершены, какие моральные правила растоптаны. Его главными помощниками и фаворитами были мошенники, авантюристы, подлецы, паразиты: беспринципные люди, обладавшие способностью снискивать его покровительство» (Ibidem).

Те, кто пережил эти месяцы и годы, кто остался в живых после окончания военных действий, в огромном количестве эмигрировали. Число покинувших историческую родину в ходе аннексии крымских татар точно не подсчитано, поскольку соответствующие ханские чиновничьи структуры были разрушены или разрушались, а русской гражданской администрации здесь ещё просто не существовало. Однако зарубежные современники, находившиеся в Крыму в эти годы, могли сделать собственные подсчёты, основанные на опросах местных жителей, мулл, кадиев и т. д. Один из таких независимых статистиков утверждает, что только к 1782 г. из Крыма «50 000 человек уже выехали, а целые деревни близ Балаклавы заявили о своём намерении последовать эмиграции, им в этом дана полная свобода, так как [русские] чувствуют, что слишком больших трудов (viele Mühe) будет стоить склонить их под новую форму правления, которую тут готовятся вводить» (Baert, 1798. S. 65).

Пытались бежать и степняки-ногайцы.

Российские авторы, опиравшиеся на собственные подсчёты, называют убыль местного населения только в результате эмиграции этих лет (то есть до начала Второй турецкой войны 1787—1791 гг.) в количестве около 70 000 человек (Б-нъ, 1856. С 42). Главной причиной этого исхода, как говорилось выше, стала экономическая, психологическая, религиозно-нравственная катастрофа общенародного масштаба, связанная с событиями войны и оккупации. Но была и вторая причина, не столь заметная: как в военные, так и в послевоенные годы российские власти и их добровольные пособники из казаков, солдат и переселенческого русского населения¹ вольно или невольно создавали такие условия жизни для коренного народа, которые однозначно указывали крымским татарам единственный выход, один путь — пересечь российскую границу. Как отметил голландец, проживший на полуострове не один месяц (1788—1789 гг.), уцелевшие после войны, сравнительно «немногие татары должны были или вымереть, или выехать (of uitsterven, of aftrekken) из Крыма» (Woensel, 1790. Bl. 228).

Но, видимо, неполного исхода было мало. И уже тогда стала готовиться общественная почва для близящихся Великих эмиграций. Современные Екатерине публицисты так оценивали эту надвигающуюся (надвигаемую!) демографическую катастрофу доселе невиданного масштаба: «потери мы в этом не видим никакой; напротив, удалением своим в пределы Турции, крымские фанатики развязали руки русскому правительству...» (Op. cit. Bl. 43).

Результаты самого первого, сравнительно ещё небольшого исхода, были видны и без статистических подсчётов. В Кефе, «заслужившем, благодаря своей населённости название Малого Константинополя, в настоящее время насчитывается 488 татар, в том числе 276 женщин, около 700 армян, немного греков и евреев» (Ромм, 1941. С. 48). Татары окрестных деревень также сильно пострадали, «отдав землю другим народам. Среди прочих из внутренней России сюда переселилась масса евреев, а эти бедные люди, которые как бы рождены только для торговли... принуждены здесь, к своему величайшему отвращению, заниматься сельским хозяйством» (Koch, 1854. S. 27). Информация о причине, по которой этот крупнейший в Причерноморье город был буквально стёрт с лица земли, просочилась наружу и попала даже в иностранные издания: «Кефе разорили для того, чтобы татары её оставили, так как им в дальнейшем было не разрешено проживать в портовых городах, из которых Кефе был главным» (Lyall, 1825. P. 368).

Сразу после аннексии власть издала запрет на проживание крымцев в городах, что также имело катастрофические последствия для самой модели жизни этой части народа. Вытесненные в массе своей из Кефе и городов Южного берега в степи, «крымские татары оказались как бы изгнанными из рая, их заставили вернуться к кочевому образу жизни, вместо мёда, яиц, масла, фруктов, всё, что у них есть теперь, это — мажары с запасом старого сыра» (Clarke, 1810. P. 581).

А вот состав жителей на 1780-е гг. в Еникале: здесь «помимо гарнизона... живёт очень небольшое количество жителей и среди них ни одного татарина; все они либо греки, либо арнауты» (Ромм, 1941. С. 51).

Старый Крым, 1786 год: «Несколько татарских семей ещё живут тут, но они просят разрешения выехать, им дадут паспорта» (Ромм, 1941. С. 47). Так и случилось. Через четверть века следующее свидетельство: «Старый Крым всё ещё в руинах, здесь живут только армянские торговцы, в 200 домах, в каждом доме — лавка» (Holderness, 1821. P. 3).

На подъезде к Карасубазару «вправо и влево по дороге виднеются развалины деревень; по всей вероятности, местность эта, которую природа постаралась так украсить, была населена, но война, признающая только поля, покрытые трупами, разрушает дело рук человеческих и всё превращает в развалины» (Ромм, 1941. С. 44).

То же — в предместьях Ахтиара: «Инкерманская долина очаровательна; во времена татар она была возделана и в ней обитало множество жителей, но русские по-видимому завладели всем лишь затем, чтобы всё уничтожить, и в этой некогда столь плодоносной долине в настоящее время остались только одни следы, одни развалины селений, служивших их главным украшением» (Людольф, 1892. С. 192—193).

Варварски была «преобразована» Байдарская долина: разрушены чешме и водоводы, вырублены сады и лес. ««А зачем же вы приехали? — с грустным видом спросили они (то есть крымцы. — В.В.) меня, — здесь смотреть уже не на что!» Таков был их ответ, и он печально подействовал на меня; в этих немногих словах он напоминал о том, чем были татары, о том, чего они лишились!.. Вообразите себе только то впечатление, которое деспотические распоряжения должны были производить на прежде бывших свободными людей!» (Людольф, 1892. С. 194, 195).

У Судака «в ограде крепости ютились татарские сакли, но после занятия Крыма русскими несчастных принудили выселиться из ограды, и в настоящее время их можно видеть в ущелье... Там они долго не останутся — 37 семей уезжает в Анатолию. Им не позволяют рубить дрова в лесу, опустошают их сады, они не могут мирно пользоваться их плодами; естественно, что они уходят искать покоя и безопасности в другое государство. Русская казна получит при этом 98 садов или виноградников. Из двух других мест уезжает 23 семьи» (Ромм, 1941. С. 46). Ещё через несколько лет ранее цветущий город окончательно превратился в «деревню с несколькими татарскими домишками» (Lyall, 1825. P. 339).

Бахчисарай и после окончания войны был «очень велик... Этот некогда цветущий город имел 40 000 жителей, но в настоящее время едва ли наберётся тысяч 6, и количество это с каждым днём убывает; бегство это нельзя не заметить, потому что жители, тотчас же после завоевания покинувшие своё несчастное отечество, не только увезли с собой всё, что у них было лучшего, но и с бешенством в сердце разрушили и самые свои жилища...» (Людольф, 1892. С. 163)

Внешний вид Гёзлёва говорил, что «война нанесла ему чувствительные удары; от крепких стен, его окружавших, и высоких при них башен остались в редких только местах повреждённые оных части, видны основания срытых домов и опустелые мечети...» (Сумароков, 1800. С. 158). «Сейчас (то есть в 1800 г. — В.В.) это — жалкие остатки от некогда цветущего города, которые служат примером результатов русского управления; дома разрушены, улицы запущены, великолепные мечети, некогда служившие его украшением, лишены кровель, минареты упали, коренные жители изгнаны или убиты, осталось несколько раболепствующих офицеров полиции и таможни, да одинокий татарин, куривший свою трубку среди руин и глядящий на окружавшее его разорение. Прекратилась вся торговля, зерно так поднялось в цене, что нечего и думать об его экспорте, а шерсть, кожи и сено запрещены к вывозу. Короче, торгового города более не существует. Если когда и придёт сюда какое-то судно, то только по неведению о коммерческом упадке, о взяточничестве и коррумпированности местных властей» (Clarke, 1810. P. 577).

Бельбекская долина, точнее, её нивы, виноградники и сады более не возделывались и не обрабатывались — это было бессмысленно в ситуации всеобщего бегства. Проезжий не мог не отметить этого: «она почти не возделана и всюду являет следы прежних разорённых жителей. Мы переменили лошадей в Дуванкое, татарском селении, некогда весьма обширном, а теперь состоящем всего из нескольких саклей...» (Людольф, 1892. С. 162).

В устье Отузской долины у Кара-Дата «прежде находилась татарская деревня с мечетью и прекрасным фонтаном». От неё остался только «источник при развалинах деревни Кара-Даг, на скате горы, хорошо выложен камнем, он берёт начало из-под горы и бьёт чистым холодным ключом...» (Паллас, 1793. С. 207).

В целом же «уменьшение населения здесь чрезвычайное, произведений этой страны, которые идут на прокормление 20 или 30 тыс русских, недостаточно для их потребления» (Людольф, 1892. С. 168), — и это говорилось о некогда цветущей крымской экономике, способной прокормить миллионное население полуострова и материковой части ханства, часть жителей Стамбула и вдобавок вести широкую торговлю собственными продуктами сельского хозяйства ещё с дюжиной стран!

Крымские татары прекрасно понимали, кто́ виной великой трагедии в жизни народа и опустошения их родины. В народных преданиях остались суровые оценки незадачливости (чтобы не сказать хуже) хана Шагина, безжалостности Долгорукова и Суворова, звериного сердца Екатерины. Впрочем, насчёт отношения к ней новозавоёванного народа царица могла не иметь особых заблуждений. За исключением нескольких десятков ренегатов, к ней никто из беев или мурз на поклон не пошёл. Что же касается менее знатных татар, то об их отношении к завоевателям лучше всего говорило поведение их в ходе знаменитого «шествия в Тавриду» Екатерины.

Примечания

1. Темы русификации Крыма посредством переселения на полуостров славян (русских, украинцев, сербов, болгар и т. д.) коснёмся ниже, в специальном разделе. Здесь же отметим, что начало этому организованному демографическому сдвигу было положено именно во время достопамятного «шествия» царицы: «В этом же году переселено было из екатеринославской губернии в Крым около семи тысяч русских людей» (Андриевский, 1892. С. 20).