г) «Шествие в Тавриду» Екатерины

Достопамятный приезд императрицы в Крым ни в коей мере не являлся обычным путешествием правительницы по собственным весям с целью простого ознакомления с малоизвестной для неё землёй и людьми. Этот вояж преследовал прежде всего ясную внешнеполитическую цель: европейским странам он должен был «продемонстрировать, что присоединение сделано навсегда» (Марцинковский, 2003. С. 26). То есть это был акт политической легитимации¹ завоёванной территории. Но одновременно решалось и несколько задач, так сказать, «домашнего характера». В самой идее свозить стареющую, но оттого не менее властную и всемогущую женщину «на юга» был кровно заинтересован её бывший фаворит Г.А. Потёмкин — этим он намеревался вернуть себе прежнее, то есть безграничное расположение своей покровительницы. Сама Екатерина, кроме чисто человеческого желания увидеть баснословно прекрасный край, наконец-то оказавшийся под её властью, конечно же, ощущала, что без такой поездки Крым не будет выглядеть органичной частью её владений в глазах соседей, как и собственных подданных (в том числе крымских).

Поездка эта готовилась три с лишним года (Брикнер, 1872. С. 3). Заранее был составлен и отпечатан путеводитель для участников, строились путевые дворцы и роскошные «палатки», по чертежам великого Антонио Ринальди тесались камни под столбы-памятники «екатерининских вёрст», спрямлялись дороги, строились мосты. Г.А. Потёмкин сажал деревья и талантливо практиковал масштабное моделирование, знаменитые свои деревни будущего. Но гораздо тщательнее прорабатывался вездесущим князем человеческий фактор этого столь же необычного, сколь и грандиозного проекта. Императрица должна была увидеть не просто покорённый, силой принуждённый к послушанию народ. Г.А. Потёмкин поставил перед собой сверхзадачу: «матушку» должны были встретить верные, искренне любящие её новые подданные! И это не должно было укрыться, естественно, от иностранных наблюдателей.

По указанной выше причине демонстрации «народного» характера встреч императрицы, такие манифестации было необходимо организовать. Само участие местных жителей, всего населения, в протоколе встреч, с одной стороны, должно было свидетельствовать о полном принятии им новой, российско-православной действительности, в которой татары нежданно оказались, и живым символом которой являлась сама императрица. С другой, в такой демонстрации были заинтересованы мурзы, недавно ставшие российскими дворянами и стремившиеся сохранить за собой политическое и социальное положение, каким оно было при ханах. Ярким свидетельством искусственности этой демонстрации стала якобы крымскотатарская инициатива посещения Екатериной Крыма.

Здесь светлейший князь превзошёл сам себя. Он попытался создать видимость, что конечным пунктом путешествия императрицы на юг был вовсе не Крым, а Киев. И вот туда-то, в православную столицу древней Руси и отправились в марте 1787 г. (естественно, по «собственной воле»!) делегаты, долженствовавшие представлять весь крымскотатарский народ. Ими были новоиспеченные коллежский советник Темир-агъа и коллежский асессор Мегметша, симферопольский предводитель дворянства Абдул-Вели-агъа, некий мирза Ибрагимов (именно так, русифицированным на скорую руку именем, его представили спутникам Екатерины) и секретарь дворянского собрания Гуссейн-мирза Ширинский. И эти достойные люди нижайше засвидетельствовав нижайшее почтение своей владычице, пригласили её посетить их древнюю родину (Миранда, 2001. С. 131). В ответ Екатерина не только изъявила своё согласие, но пригласила их к себе на обед, а также презентовала им и их соотечественникам шесть перстней, стоимостью от 150 до 600 руб. — в соответствии со статусом одаряемых чиновников (Ибнеева, 2006. С. 167).

То есть со стороны крымскотатарской элиты было достигнуто полное приятие нового положения Крыма, чему были свидетелями все иностранные спутники императрицы в её путешествии. Осталось продемонстрировать столь же тёплые чувства. Проще всего, конечно, было бы выставить вдоль высочайшего маршрута принаряженных пейзан с хлебом-солью (неважно, насколько задуманный ритуал соответствовал бы мусульманским традициям)². Но такие демонстрации мало кого могли ввести в заблуждение, а князь, надо отдать ему должное, всё, за что он ни брался, делал качественно. И он нашёл талантливое решение этой задачи: по местности, ещё столь недавно враждебной, императрица будет следовать не просто с минимальной охраной, но в окружении вчерашних врагов, причём вооружённых до зубов! Екатерина по достоинству оценила предложение князя, пойдя для этого и на риск собственной безопасности — два старых партнёра стоили друг друга.

Не вдаваясь в подробности ритуала встречи царицы (он неоднократно описан), отметим более важное. А именно состав «туземных отрядов, общее число всадников в которых достигало 1000 человек. Конечно же, в большинстве своём это не были крымские татары. Как можно было дать оружие в руки и допустить непосредственно к августейшей персоне людей, у которых по её вине погибли или были высланы ближайшие родственники? Здесь не только рядовые аскеры, но и мурзы с беями (для которых имело смысл услужить новой правительнице) могли не сдержаться... Поэтому Г.А. Потёмкин принял простое решение: «матушку» будут охранять как бы татары, а в действительности их можно и подменить.

Поэтому в одежду крымскотатарских воинов наряжали кого угодно. Тут годился любой, кто мог держаться в седле — балаклавские греки, их жёны (две сотни пышнотелых «амазонок»), какие-то цыгане, даже казаки, тем более, что среди последних были нередки вполне «татарские» и тип лица, и посадка на коне. Впрочем, была какая-то часть и крымских татар — из ренегатов, не первый год державшихся «русской партии». Эту сборную команду весьма тщательно подготовили: на всём протяжении возложенного на неё непривычного и непростого задания не отмечено ни одного, даже пустячного сбоя или простой неловкости. Остались довольны не только царица, но и её венценосные спутники. А искренность их восторженных высказываний по этому поводу (сделанных принимавшей стороне) подтвердилась, хоть и весьма нескоро, но стопроцентно. После них остались воспоминания, не предназначенные к публикованию. Но, что гораздо важнее, их отзывы содержали именно те выводы, к которым их подталкивал своей акцией князь Григорий Потёмкин.

Спустя более столетия после достопамятного «Шествия» мемуары одного из её участников, принца Нассау-Зигена, были всё же опубликованы. В них имеются свидетельства тому, что император Иосиф II Австрийский «много говорил о внутреннем смысле этой татарской охраны» и о том, «насколько это может способствовать и подвинуть окончательную цивилизацию страны». Сам автор мемуаров вспоминал: «Мы встретили отряд татар, назначенных сопровождать и охранять Императрицу. Я не видел ничего красивее. За отрядом следовал татарский полк, тоже очень эффектный. Те ли это татары, что так возмущались при мысли о дисциплине? Теперь им доверяют охрану императрицы и она спокойно находится среди тысячи татар, готовых защищать её» (Л.С., 1895. С. 2).

От Иосифа Австрийского, союзника Екатерины, внешнеполитически содействовавшего захвату Крыма, естественно ускользнула уже упоминавшаяся выше безобразная сцена расправы с бахчисарайским муэдзином только из-за того, что он обеспокоил царицу своим азаном. То есть возглашением призыва на молитву, который раздался с минарета самой прекрасной мечети города — знаменитой Ешиль-Джами, о которой говорилось выше. Старик был застрелен на глазах свиты и иностранных гостей, прямо на минарете, вряд ли он даже успел осознать перед смертью, в чём заключалась его вина. Английский гость Крыма записал несколько позже, что случившееся — «совершенно невероятный факт, способный пробудить у английского читателя сильнейшее сомнение, но это действительно имело место, но я лично беседовал с несколькими свидетелями, оказавшимися вблизи» (Clarke, 1810. P. 467).

Более поздний автор отмечает, что в мечети, где свершилось такое злодеяние, люди больше не могли молиться. Безвинная мечеть была оставлена верующими, заброшена, «остаётся в запустении и постепенно разрушается» (Ливанов, 1875. С. 48). Такую вот память оставила по себе в Крыму путешествующая российская дама...

Участвовавшие во встрече императрицы крымские мурзы и согнанный к пути следования народ должны были, как и в других подобных мероприятиях, публично заявлять о своей лояльности и преданности, что способствовало бы «легитимации самодержавной власти и тем самым усилению её политического ресурса» (Ибнеева, 2003. С. 117—118). Однако, как видно из вышеизложенного материала, нужного эффекта достичь не удалось, он едва ли не стал противоположным.

Во всяком случае, об этом свидетельствуют замечания некоторых участников блестящего путешествия русской императрицы, оказавшихся более объективными, чем принц Нассау-Зиген, или просто более внимательными наблюдателями. Так, их поразила реакция на шествие Екатерины горожан Крыма. В частности, когда она проезжала по улицам Бахчисарая, то из ремесленников и торговцев, сидевших у своих мастерских и лавок, не встал никто, никто не отдал поклона, «некоторые с отвращением отворачивались» (Сегюр, 1865. С. 210—211). Вот где имело место истинное, а не «потёмкинское» отражение чувств и мыслей порабощённого народа. И австрийский император Иосиф II Леопольд, ещё находясь в пределах Крыма, заметил: «Что ни делает Императрица для здешнего населения и какие льготы она им ни предоставляет, нет ни одного [крымца], особенно из стариков, кто бы не рад был уйти из-под новой власти» (Цит. по: Романовы и Крым. М., 1993. С. 11).

Тем не менее Екатерина на протяжении всего пребывания в Крыму старалась, скрепя сердце, делать всё возможное, чтобы привлечь к себе расположение крымцев. Она раздавала деньги бахчисарайским дервишам, делала пожертвования мечетям, о чём незамедлительно сообщалось сопровождавшим её в поездке иностранцам. Однажды на обед в их присутствии были приглашены крымский казиаскер Сеид Мемет-эфенди и муфтий Мусалаф-эфенди, причём они, уже состоя на российском жаловании, не могли бы отказаться от приглашения, даже если бы захотели. Но, оба, скорее всего, были польщены августейшим вниманием. Такой вывод напрашивается сам собой: уже после отбытия гостей из Крыма к Г.А. Потёмкину по собственной воле отправились тот же казиаскер Сеид Мемет-эфенди и надворный советник Батыр-ага с просьбой о позволении воздвигнуть памятники императрице в Симферополе и Екатеринославе (Ибнеева, 2006. С. 171, 173). Впрочем, такая просьба вряд ли могла исправить общее впечатление от «шествия», на заключительной стадии которого Екатерине было подано около 100 прошений о позволении эмигрировать (там же).

К слову, и сам Потёмкин, организовавший маскарадную встречу Екатерине, не питал особых иллюзий насчёт отношения крымскотатарских масс к оккупационной власти. В ноябре того же года, а именно когда возникла опасность турецкого десанта на берега Крыма, он распорядился депортировать всех береговых татар вглубь полуострова, а частью — и за Перекоп.

Примечания

1. Под этим определением «...понимается процесс обеспечения политического и социального порядка на основе распределения символического капитала» (Ибнеева, 2003. С. 103). При этом сам церемониал путешествий российских монархов (их в истории было немало) был предназначен к созданию неких мифов вокруг фигуры того или иного государя, например, о его «народности», то есть, об атмосфере всеобщего обожания подданных, в том числе и иноверцев.

2. Такое во время «Шествия» тоже было. А «для поклона» императрице людей сгоняли издалека. Так, в Судак с этой целью были доставлены татары с обширной территории от Керчи на востоке до Чонгара на северо-западе (Ибнеева, 2006. С. 167).