4. Иностранная колонизация Крыма

Среди некоторых учёных существует мнение, что в ходе «воссоединения» с Россией Крым никакой колонизации не испытал. То есть её якобы не могло быть уже потому, что в отличие, скажем, от Кавказа, здесь «не было захвата чужой земли», а была... «борьба русского народа за возвращение своих исконных земель» (Надинский, 1946. С. 20, 60). Неизвестно, идёт ли здесь речь о Тмуторокани, возможно, и о скифах, которых данный автор считал предками русских, — тезис этот Надинский никак не разъяснён. Думается всё же, что при исследовании периода конца XVIII — первой половины XIX в. большую роль, чем выяснение, кем были предки коренного крымского населения, играет суть проводимой российским правительством «крымской» политики — экономической и национальной, чем мы и займёмся.

Напомним, что первая акция такого рода, заметно изменившая этнический облик края и проведенная правительством типично колонизаторскими, насильственными методами, свершилась ещё до того, как утихли военные действия. То есть в годы захвата Крыма (имеется в виду депортация крымских христиан).

За первой депортацией последовали многие другие искусственные демографические сдвиги. Выше говорилось уже о частном, помещичьем переселении крепостных на крымские земли. Но гораздо большее демографическое значение имела государственная колониальная политика. Цель этой политики не являлась секретом, о ней писали в газетах: «Для упрочения русского владычества во вновь присоединенном крае необходимо было заселение его чисто русскими людьми...» (СЛ, 1887, № 3). Правительство стало наделять землёй отставных солдат-великороссов, а также переселять в Крым их жён, или женщин, предназначенных им в жёны. Оседали такие полуискусственные семьи в специально создаваемых поселках — в Симферопольском уезде это Подгородняя Петровская, Мазанки, Курцы, Мангуш, Зуя, Бия-Сала, Верхние Саблы и Владимировка; в Феодосийском — Изюмская, Елизаветовка; в Евпаторийском — Уч-Абламы, Степановка. Проводилась эта довольно деликатной природы операция, как и принято в России, то есть с отвратительной грубостью и полным равнодушием к объекту административных акций, то есть к простым людям страны. И, как это чаще всего случалось, завоз этих новых людей, причём именно таким образом, эхом отозвался на судьбе Крыма, его природы и, в конечном счёте, его коренного народа:

«Со всего государства велено было собрать солдатских жён и отправить к мужьям. Под присмотром привезённые в Крым женщины, коих мужья давно померли, разбираемы были солдатами, коим тотчас давались отставные и снабдение от казны, и лишь объявить (sic) желание поселиться на землях к тому определённых в Крыму. Взяв незнакомую... жену, получа всё, что крестьянину иметь надобно, оставшись на свободе безо всякого присмотра, предавались они распутству, и большая часть исчезла... Бродяги, промотавшие данное им снабдение, не жалея ничего, истребили лучшие деревья, продавая всё, что можно. Потом они же ввели в обыкновение всякие мошенничества и скверные дела» (Мертваго, 1867. С. 180).

Как упоминалось выше, более успешным было переселение на полуостров «новых» армян (то есть не из коренных, которых депортировали) и столь же новых греков. Не поддаётся учёту число оседавших ещё с 1780-х гг. в Крыму евреев. Точнее, «еврейских девок», которых поставлял в качестве будущих жён военному и гражданскому русскому населению полуострова некий Шмуль Ильевич. Этот оборотистый делец получал за каждую девицу вознаграждение. Правитель области В.В. Каховский писал одному из своих подчинённых по поводу этого необычного вида иммигрантов: «намерение их таково похвально... вы хорошо зделали, обещавши еврею за каждую привезённую в Тавриду девку по 5 рублев...» (Письма, 1881. С. 317).

Тогда же была сделана попытка заселить Крым ещё одной необычной когортой: какими-то «наёмными» (очевидно, получившими подъёмные деньги на переселение) крестьянами из захваченных при Екатерине земель Польши, а также беспаспортными бродягами, собранными там же. Эта попытка окончилась конфузом, так как «наёмные» «...частым своим воровством были общим для жителей наказанием. Столь велика была нужда в работниках, что владельцы долгое время терпели делаемые ими кражи, для того только, чтобы иметь рабочих людей. Наконец, правительство вынуждено было пожертвовать частною пользою владельцев общей безопасности [ради], приказав помещикам их выгнать... Уже несколько лет как они сделались редки, ничего не слыхать о воровстве, но нужда в работниках до того увеличилась, что владельцы нередко желают и о бурлаках» (Герман, 1808. С. 172—173). Напомним, что в XVIII — начале XIX вв. последний термин означал «бродяга», «гулящий человек».

Ненамного более продуктивным в экономическом отношении был завоз в 1787 г. и в ближайшие годы на полуостров 4 000 заштатных церковников, в основном в Симферопольский и Феодосийский округа (Лашков, 1897. С. 129).

Вторую волну переселенцев составили государственные крестьяне и снова инородцы: на р. Конской, близ Знаменки, осело 3000 старообрядцев из Новгорода-Северского; около Топлы, Орталан и Старого Крыма селятся армяне; близ Аутки — часть вернувшихся из-за Азова греков (садоводы и мастера-строители, которых какое-то время использовали для возведения прибрежных дворцов знати; потом они все почти стали рыбаками), тогда же, с 1803 г. начинается переселение болгар, главным образом в Восточный Крым (Фадеев, 1897. Ч. I. С. 48)

Степь между Перекопом и Симферополем в 1840-х гг. Картина К. Боссоли. Копия из коллекции издательства «Тезис»

Но великорусская экспансия XVIII — начала XIX вв. тем и отличалась от предыдущих эпох расширения и захватов, что все колониальные ресурсы собственно России и Малороссии были исчерпаны. Державе попросту не хватало людей для хозяйственного освоения и охраны захваченных территорий¹. Поэтому Петербургу пришлось продолжать освоение чужих земель чужими же руками. На новозахваченные территории из года в год селили приглашённых из-за рубежа колонистов самого пёстрого происхождения. Это и была третья волна колонизации. О том, сколько крымскотатарской земли при этом пошло под колонии и хутора, сказать трудно. Имеющиеся в распоряжении исследователя цифры (из числа достоверных) весьма разрозненны. Но и они могут помочь составить общее представление на этот счёт.

Итак, только в первое десятилетие XIX в., и только для немцев было выделено 180 000 десятин крымской земли (Дённингхаус, 1999. С. 113). Собственно, это было продолжение немецкого заселения Причерноморья, начатого Екатериной II «...с целью показать русским, как можно успешно вести одновременно [домашнее] хозяйство и земледелие» (Зюсс, 2007. С. 153). Тогда немцы Вюртемберга и Швейцарии, сильно оголодавшие в результате Семилетней войны, последовавших эпидемий и неурожаев, хлынули в Россию бурным потоком.

Далее, французам, Рубье и Вассалю, собиравшимся разводить в неведомой им «Тавриде» каких-то особо тонкорунных овец, правительство выделило (на двоих!) 30 000 десятин крымских выпасов, 100 000 рублей деньгами и предоставило корабли для перевоза овечьих отар из Испании. Но и это был не предел широкой российской щедрости за крымскотатарский счёт. Чуть позже, в 1828 г. «герцогу Ангальт-Кётенскому по высочайшему повелению была отведена земля... в количестве 48 987 десятин на условиях устройства образцового хозяйства, в особенности тонкошерстного овцеводства, с уплатою притом правительству определённого (по 25 коп. с десятины) поземельного налога с тем, что по выполнению со стороны владельца условий земля делается его полной собственностью». Герцог не поленился выполнить столь «трудные условия», честно заплатил 12 500 рублей годового налогу, после чего с чистой совестью распродал с неба свалившуюся на него землю, положив в карман 525 000 рублей (Чеглок, 1910. Вып. I. С. 34).

Впрочем, раздавали землю не только иностранным колонистам. Было разрешено вернуться на бывшую родину давно бежавшим за рубеж раскольникам и другим сектантам. Но их оказалось немного, и снова в Крым пошли «чистые» иностранцы — Меннониты из Эльбинга и Данцига (их заехало более полутысячи человек), затем немцы из Петербурга, Нассау, снова Вюртемберга и Баварии. Именно в тот период немцы основали старейшие свои колонии: Розенталь, Герценберг, Нейзац. Наконец, в 1810 г. из Турции были приглашены на жительство плотники и каменщики (Заселение, 1890, № 27). Были в этой пёстрой толпе гагаузы и молдаване, болгары и эстонцы, латыши и итальянцы, румыны и даже какие-то голландцы из нижненемецких земель, тут выбирать не приходилось, годилось всё...

Во вкладе каждой национальной диаспоры в перемены, начавшиеся в Крыму, едва этот пёстрый поток хлынул через Перекоп, разобраться трудно, особенно по прошествии столь долгого времени. Однако, по счастью, тогда же был опубликован краткий, но всеобщий обзор непосредственного и беспристрастного свидетеля всему происходившему и в результате иммиграции получившемуся. «Все татары — мирные, не терпящие агрессивности, гостеприимные люди; их обычаи пасторальны, крайне редки случаи любого рода жестокости или насилия. И я всегда предпочитаю найти приют в их скромных хижинах, чем у какого-нибудь иностранного колониста. Многие из них — бывшие дезертиры или бродяги, собранные сюда со всех концов Европы; да и вообще христианская часть населения в Крыму — это настоящий бродячий зверинец [complete menagerie]. Их честность или способность к уважению человеческих законов отнюдь не улучшили беглые русские крепостные, которых здесь не ловят; не лучше и помещичьи крестьяне — русский [барин] не в состоянии исправить раба, который только и думает, как бы уйти от него без разрешения» (Spenger, 1837. Vol. II. P. 109).

Так, в результате демографической политики России, в Крыму сложился «новый человеческий фактор». Но иногда значение иностранных иммигрантов оценивается как однозначно положительное для экономической культуры полуострова, его природы и т. д. Это тоже, по меньшей мере, не совсем верно. Даже немцы, народ трудолюбивый и аккуратный, не могли органично влиться в местную среду обитания, да этого и требовать нельзя было ни от них, ни от кого другого. Во всяком случае, в первые десятилетия своего пребывания в Крыму у немцев и урожай был меньше, чем у татар, чуть ли не вдвое (и это в плодородной долине Карасу), да и леса, и без того поредевшего, они много загубили, вырубая подчистую весь подрост в окрестностях Зуи (Шмальц, 1840. С. 432, 440).

Как считали современники, именно эта неспособность вести рентабельное хозяйство (какой бы причиной она ни объяснялась), довела Крым до стабильного падения численности населения, до его обезлюживания уже в мирное время. «Дело не только в эмиграции и насильственных высылках — сюда ведь [взамен] устремлялись немцы, греки, русские. Но реальностью стал простой факт: эта земля неспособна прокормить, на сегодняшний день, несмотря на достаточную поливку, такое число народу, здесь нужно что-то делать с землёй...» (Spenger, 1837. Vol. II. P. 109). Замечу, что скорее, с новыми хозяевами надо было что-то делать, земля-то ведь осталась прежней, сказочно плодородной крымской землёй, ранее кормившей и полтора и два миллиона коренного народа вместе с процветавшими итальянскими колонистами в придачу. Да и сам автор приведённых строк признаёт это: «Ведь ещё недавно этот край процветал во всех смыслах, повсюду заметны останки этого рая, это если даже не слушать рассказов о потрясающем воображение благосостоянии той эпохи» (Spenger, 1837. Vol. II. P. 118).

Отчасти причину этого перенаселения ограниченной территории полуострова объясняет современный исследователь, немец по происхождению. Упомянув о том, что немцы-переселенцы с екатерининских времён вполне освоились в новой среде обитания, он продолжает: «Развитие немецких колоний в Причерноморье до начала Первой мировой войны можно обозначить тремя признаками: быстрый рост [немецкоговорящего] населения из-за высокой рождаемости, громадный экономический подъём... и невероятное расширение земельной собственности за счёт скупки земель у русских помещиков и в противоположность нехватке земли у бедствующего русского² крестьянства» (Зюсс, 2007. С. 153).

Главная улица Бахчисарая. Гравюра О. Раффе. Копия из коллекции издательства «Тезис»

Между тем наиболее последовательные из колонизаторов настаивали на продолжении депортации коренных крымчан — на сей раз мусульман. Причина при этом выдвигалась не политическая, как ранее, а чисто культурного плана (запомним это!). Уже в 1804 г. утверждалось, что для окультуривания края «потребен миллион народа ремесленного и торгового, не мусульманского вероисповедания, вечно враждебного просвещению» (цит. по: Никольский, 1925. С. 23). Да и раньше, ещё при жизни Екатерины II князь Г.А. Потёмкин планировал переселить в Крым англичан. Об этом начались переговоры с Лондоном, но английское правительство соглашалось передать России не тех, кто мог изъявить добровольное желание оставить страну предков, а подданных королевы, на родине не совсем желательных. Петербург согласился и на это, и проект близился к осуществлению, когда тревогу забил российский посол в Англии, князь С.Р. Воронцов.

В августе 1786 г. он направил письма первым лицам империи, в том числе вице-канцлеру И.А. Остерману и обладавшему огромным влиянием А.А. Безбородко. В них он сообщал Екатерине вещи, о которых она не могла не знать. То есть это была прямая критика решения императрицы (через несколько лет князь позволит себе и более серьёзные выпады, уже против агрессивной внешней политики Екатерины — см. ниже). Посол предупреждал, что если не отказаться от потёмкинского проекта, то возникнут тяжёлые проблемы: Россия готова «примать здесь в ссылку и каторгу осужденных, да ещё скитающихся по Лондону арапов...», то есть убийц и других преступников вместе с неграми-бродягами. Понятно, продолжал князь, что «Аглицкое правление готово выдавать оных всем, кои их примать желают... здесь правление даёт ещё награждение всем частным людям, кои сих извергов из Англии вывозят. От здешней стороны предложено о том было императору (Австрии. — В.В.), но сей государь отказался принять в свою землю людей, на каторгу осужденных, а Ея Императорское величество на то согласна». В случае осуществления проекта, заключал посол, «По всей Европе узнают, какими уродами селится Таврическое царство, где между тем надо будет с трудом охранять старых поселян от сих разбойников, кои, не зная никакого ремесла, ниже хлебопашества, должны будут по привычке и необходимости питаться старым своим ремеслом, то есть воровством и мошенничеством» (Архив Воронцова, 1876. С. 406—407).

Очевидно, подействовало именно последнее соображение, опасение «просвещённой монархини» предстать перед цивилизованным миром в облике автора чудовищного эксперимента над крымскотатарским народом. Скрепя сердце, она согласилась с доводами С.Р. Воронцова, спасшего, таким образом, Крым от ещё одного (после заселения Южного берега греческими головорезами-арнаутами) испытания кровью.

Интересно что к ещё одной попытке пополнить население Крыма иммигрантами был причастен сын посла, князь М.С. Воронцов. Несколько позже он не устоял перед соблазном оживления крымской хозяйственной жизни посредством завоза грамотных и трудолюбивых иностранцев. Но это были, действительно, знающие специалисты, а не африканские дикари и не каторжники. Князь решил «завести образцовое рыболовство, для чего и были выписаны рыбаки из Мальты, но они нашли для себя климат Евпаторийского уезда слишком холодным и вскоре возвратились на родину» (Ханацкий, 1867. С. 214).

Некоторые помещики претворяли программу русификации в жизнь, не дожидаясь указов из столицы. Так, губернатор Тавриды А.М. Бороздин переселил в «своё» село Саблы тысячу русских крепостных, а крымским татарам отказал в аренде, после чего те были вынуждены покинуть свою землю и жилища. Зато новые крепостные работали на помещика не узаконенные 15, или 100 дней, как стало с недавних пор, а, по старинке, 150 дней в году и больше (Никольский, 1925. С. 23, 25).

На Керченском полуострове, как говорилось выше, появились селения архипелагских греков, участвовавших в подавлении русскими войсками крымскотатарского сопротивления в годы после завоевания Крыма. Очевидно, из внимания к их заслугам этим грекам-иммигрантам, в отличие от коренного населения, впоследствии были даны особые привилегии: свобода от податей, постройка жилища за казённый счет и т. д. (ПСЗ, № 14 284). Им даже предоставили право беспошлинной торговли с заграницей (ПСЗ, № 14 473), а постоянная материальная поддержка для них равнялась 136 000 руб. в год (Загоровский, 1913. С. 31).

Подобные привилегии, превосходящие помощь для колонистов других наций³, были не случайны. Здесь воплощалась идея создать «из греческих батальонов противовес крымским татарам», выражалось «стремление противопоставить торжествующее христианство потерпевшему поражение магометанству», а это вылилось в «жуткие методы обращения новых поселенцев-греков с татарами, в неподражаемые по жестокости насилия, совершаемые ими над татарскими жёнами и детьми. Ещё и сейчас сохранились старые татарские песни, отражающие эту полосу русификации края и горькую долю татар в эти трудные годы, вызвавшие массовую эмиграцию татар в Турцию» (Корсаков, 1883. С. 5).

Иностранная иммиграция имела весьма неоднозначные последствия. Некоторые переселенцы, вроде мальтийских рыбаков, весьма быстро вновь покинули Крым. Заселение других, например, болгар, не оказало какого-либо серьёзного влияния на демографическую ситуацию полуострова. Наконец, третьи (имеются в виду прежде всего немцы) благодаря своим особым этнопсихологическим качествам смогли оставить в истории Крыма более глубокий след. Так, русские крестьяне-переселенцы, ощущавшие себя брошенными в совершенно чуждую им природную и культурную среду, бежали на родину или топили горе в вине. Немец же, как только он более или менее осваивался на новом месте, начинал строить где-нибудь поблизости ещё один хутор, предназначенный для родственника или друга, который незамедлительно и выезжал, правильно понимая перспективы, открывавшиеся на крымских чернозёмах для трудолюбивых, трезвых и бережливых хозяев. А через некоторое время и сам принимался готовить почву для соотечественников, желавших переехать к Чёрному морю (Ханацкий, 1867. С. 213). Вот так и возникали обширные немецкие колонии, которые благодаря взаимной поддержке и трудовой солидарности их обитателей к концу XIX в. заняли обширные территории бывших татарских земель.

Примечания

1. Стихийной колонизации в Крым почему-то не получалось. Именно сюда людей приходилось завозить, а не ждать, когда они воспользуются разрешением на переезд в завоёванную «Тавриду». Особенно заметным было такое отсутствие энтузиазма на соседней Украине. Иностранные современники писали в те годы: «И украинцы также никак не могли решиться на такую перемену [в своей судьбе], потому что большинство людей любит свою родину. Украинцы же, кроме того, населяли чрезвычайно плодородную землю, пользовавшуюся до того исключительными свободами и привилегиями, производящую к тому же хлеба в изобилии» (King, 1788. S. 218).

2. То есть немецкое крестьянство на тех же землях, но без знания местных природы, климата и пр., ушло далеко вперёд от аборигенов, которых Екатерина пыталась научить хозяйствовать на немецком примере (см. выше). Видимо, немецкая наука не пошла впрок ни крепостным, ни, после 1861 г., свободным земледельцам южной России. Славяне по-прежнему уступали свои земли толковым, трезвым и работящим чужеземцам вплоть до 1914 г., когда российские немцы были подвергнуты первым репрессиям по национальному признаку.

3. Начиная с 1804 г. немцам оказывалась некоторая помощь в виде ссуд деньгами, а также зерном, скотом, сельскохозяйственными орудиями. Кроме того, им предоставлялись налоговые льготы на протяжении 20 лет (Дённингхаус, 1999. С. 113).