10. Наступление на ислам

Хотя в правительственных документах, относящихся к аннексии Крыма, неоднократно упоминалось о равноправии всех подданных Екатерины в бывшем ханстве, невзирая на веру, на деле обстановка складывалась иначе. Прежде всего, в неравное положение были поставлены высшие по сану вероучители губернии. Так, если муфтию было положено казённое содержание 2000 рублей в год, то митрополиту Готфейскому Игнатию — 3000, несмотря на то, что у первого паствы набиралось до 150 000 человек, а у второго — всего 30 000, и это уже не говоря о сложности миссии мусульманина в православном царстве, что не представляло проблемы для его российского коллеги (Ливанов, 1875. С. 21).

В целом же приведённые в предыдущем параграфе факты говорят о всеобщем, коренном неравноправии христианского и мусульманского населения Крыма. Особенно ярко оно проявлялось в случаях перемены веры. Переход крымцев в христианство не только поощрялся, но нередко и проводился более или менее насильственно. Так, дело№ 5 (1795 г.) Архива таврического губернатора озаглавлено: «О случившихся неудовольствиях при приведении в веру христианскую протопопом Сауром турецкой колонии» — здесь название дела говорит само за себя. Наоборот, принятие любым крымским христианином мусульманства рассматривалось как уголовное преступление (Кричинский, 1919. С. 45). Ранее этого в Крыму не было. Запахло кровью...

Наступление на ислам велось и экономическими средствами. Крымские жители выплачивали так называемый «мирской сбор». Он равнялся 95 копейкам с души в год, превосходя, таким образом, два других крупнейших вида налогов — подушную подать (72 коп.) и общественный сбор (50,5 коп.). Средства, складывавшиеся от мирского сбора, предназначались на местные, мирские, общественные нужды, в том числе на ремонт старых и строительство новых храмов. Логично было бы предположить, что в городах и сёлах с преобладающе мусульманским населением эти деньги должны идти на строительство мечетей, но на деле было далеко не так. Например, в растущих Ялте и Алуште не было достаточно вместительных мечетей. Тем не менее мирской сбор их общин шел на строительство весьма недешёвых православных церквей (общая стоимость 70 200 руб.); те же, по сути мусульманские деньги пошли на каменную ограду симферопольского собора Александра Невского и так далее (Лучицкий, 1882. С. 623).

Историки мало обращают внимания на значение перенесения столицы края из традиционного духовного центра Бахчисарая в Акмесджит, ставший к тому времени провинцией как в культурной, так и экономической жизни коренного народа Крыма. Между тем этот грубый сдвиг этнокультурного и духовного центра, осуществлённый не только вне зависимости от воли нации, но и вопреки ей, сам по себе обладал огромным отрицательным зарядом, ударившим прямо в нервный центр этнической психологии. Впрочем, и в старой столице духовная жизнь к середине XIX в. уже не могла сравниться с прежней. Причём по той же искусственной причине: вышеупомянутые гонения на ислам, физические репрессии против служителей религии, высылки их за пределы Крыма не могли пройти даром. Упадок был даже чисто количественный: к этому времени в Бахчисарае на 37 действовавших мечетей приходилось всего 9 хатипов и 28 мулл (Haxthausen, 1845. S. 412).

Наконец, стоит перечислить новые, чисто экономические тяготы и нарушения моральных норм, обрушившиеся на крымских татар в последние перед Крымской войной годы. По мнению Перекопского предводителя дворянства С.Х. Лампси, в 1850-х российские власти были непосредственно повинны в:

«Воровстве и растрате из общественных запасных магазинов собранного среди поселян хлеба;

Неупотребительной раздаче его [крестьянам] для посева;

[Много]численных поборах на укомплектование Лейб-гвардии Крымскотатарского эскадрона;

Растрате сборщиками казённых податей;

Растрате членами Волостных и сельских управлений и их писарями поселенских денег и случившихся воровствах из казённых сундуков;

Раздаче селянам [-переселенцам татарского] скота после войны;

Притеснениях Волостными головами и несокрушимой их власти;

Использовании Татарских селян для работ в казённых лесах; для исправления дорог; для сопровождения пересылаемых в Становые квартиры арестантов и дачу обывательских для них подвод; для исполнения сельской почтовой гоньбы натурою, независимо огромного для этого денежного сбора;

Ежегодном по два раза падеже скота, против чего радикальные меры принимаемы не были;

Постоянном несвоевременном взимании податей и повинностей, для удовлетворения которых поселяне вынуждены занимать деньги под отяготительные проценты или в зимнее время наниматься на летние работы;

Назначении из татар проводников, которые часто и на продолжительное время отрываются от своих занятий, иногда даже в рабочую [то есть страдную. — В.В.] пору, в постоянных действиях землемеров с поселенскими плугами и рабочими;

И, наконец, в обиде от административных распоряжений Палаты Имуществ, образовавшей чисто судебное, а не хозяйственное управление» (РГИА. Ф. 651. Оп. 1.Д. 471. Л. 3—5).

Суммируя не только эти факты, но и всё, сказанное в этом очерке выше, мы должны признать, что на протяжении всего периода между аннексией и Крымской войной татары подвергались со стороны колониальных властей всестороннему угнетению: культурному, экономическому, религиозно-идеологическому, психологическому и национальному.

Причины возникновения и развития этой политики достаточно ясны. Национальное угнетение и экономическое неравноправие крымцев были средством укрепления русского владычества за счет аборигенного населения. Религиозные преследования имели, конечно же, не столько идеологическую, сколько социально-экономическую основу. Мы говорили уже о фактическом установлении в аннексированном Крыму крепостных порядков. Однако формально крепостное право, основанное на законоположениях о личной зависимости крестьян, полицейских и судебно-исполнительских функциях помещиков по отношению к крепостным и т. д., короче, той системы, что ряд веков была общей для стран ост-эльбской Европы и России, в Крыму установлено не было. И невозможным это было из-за ислама, запрещающего одному мусульманину владеть другим и брать за аренду «ушур» более 1/10 или вообще вымогать плату за выпас скота — трава принадлежит Аллаху! (Щербаков, 1940. С. 14; Законодательство, 1850. Passim.). А крымские татары (и крестьяне, и мурзы) были народом весьма религиозным и шариату преданным. Именно потому столь яро и стремились захватчики ослабить влияние ислама и местных патриархальных, в основе своей демократичных и гуманных традиций, что они вкупе мешали царизму насадить в Крыму собственные порядки.

Остается сказать, что проводил эту политику порабощения через национально-религиозное угнетение чрезвычайно пестрый контингент русских помещиков, жандармов, военных, полиции, крупных и мелких чиновников, во главе которых стоял сам царь. Но активную помощь колонизаторам оказывали крымские ренегаты, о которых мы выше упоминали и о которых будем говорить и в дальнейшем: без них, как выразился А. Платонов, «народ неполный».

Конечно же количественно эти последние составляли исчезающе малое меньшинство. Возникает вопрос: а как реагировал на национальное утеснение весь народ? Оказывал ли он сопротивление царским колонизаторам в период перед Крымской войной? Увы, мы вынуждены признать почти полное отсутствие у татар этого периода политической активности. Что удивляло даже отдельных чиновников, которые отмечали «притеснения, насилие, самоуправство, отказ в должной справедливости и защите, жадность и невнимание начальства, которому вверена вся их (то есть крымских татар. — В.В.) жизнь, и высокомерный деспотизм в связи с каким-то тупоумным религиозным презрением» (Левицкий, 1882. С. 603). Между тем объяснение этому историческому факту весьма просто.

Напомню, что крымская мусульманская община не имела духовенства, организованного в жёсткую систему, крепкую своей вертикальной соподчинённостью, как это было в православной церкви. Когда эта система была, по сути, разрушена антиисламскими акциями имперской власти, сельские джемаат, вся крымская умма в целом оказались лишёнными какой-либо защиты от дальнейших посягательств враждебного крымским татарам государства, во власти которого они оказались. А они повторялись снова и снова, на протяжении всех лет великорусского господства над коренным народом Крыма. Какой выход мог быть в такой ситуации? Стихийно было найдено два пути спасения. Первый — спасаться бегством за рубеж. Второй, для оставшихся — замкнуться в тотальном консерватизме, как единственной возможности этнического и духовного самосохранения.

Это последнее было «бегством в этничность», самосегрегацией, духовной и культурной изоляцией, всемерным сопротивлением интеграции в новой, становящейся господствующей культурно-психологической среде. Самозамыкание крымских татар выражалось, среди прочего, в инстинктивном неприятии языка захватчиков, нежелании приобщаться к речи, более свойственной осквернителям святынь, чем правоверным. Такое упорное нежелание знакомиться со всё более распространяющимся средством общения затянулось, вопреки явным неудобствам языковой изоляции, на многие десятилетия. Даже в XX в. было немало старых, глубоко верующих людей, совершенно незнакомых с русским языком. Заметим, что там, где татары пользовались более или менее равными правами с православными их соседями, где нормально функционировали мечети, а мусульманские издательства выпускали духовную и историческую литературу (например, в столичном Санкт-Петербурге или Москве), знание русского языка среди них было почти стопроцентным.

В Крыму же стала суровой необходимостью стратегия выживания и свойственная ей модель поведения — самогерметизации, формирование особого типа идентичности, именуемой в науке «репульсивной» (оборонительной), что вообще характерно только для народов, подвергающихся наиболее жёсткой, репрессивной дискриминации (Малахов, 2001. С. 122). То есть пришлось прибегнуть к средствам, органически противным всему этнопсихологическому складу характера такого открытого, общительного и терпимого народа, каким традиционно были крымские татары. Понятно, что, вынужденно ступив на этот путь, этнос утратил многие, если не все, из возможных перспектив своего будущего. А его культура, лишённая живых связей с окружающим миром, начала разрушаться сразу, с первых лет порабощения...

Конечно, это не означало, что народ столь же быстро начнёт утрачивать все свои добрые качества, что столь же радикально станет меняться его система ценностей. Хорошо знавшие Крым люди и в XIX в. подчёркивали поразительную склонность крымских татар «к молчаливому долготерпению, естественному последствию их фаталистических верований: чему быть, тому не миновать, татары, тихие и кроткие по нравам и обычаям, обусловленным благорастворенностью климата и чудным плодородием страны, безропотно переносили все несправедливости и обиды, и в протяжении долгого ряда лет, протекших между присоединением Крыма и последнею войною (1853—54), едва ли можно указать между татарским народонаселением хотя на один случай неповиновения (курсив мой. — В.В.) или строптивого сопротивления начальству и властям. Если и проявлялись случаи какой-либо важности, то они прекращались скорее, нежели вспыхивали, никогда не обнимали целые массы, но ограничивались единицами, а главное, имели всегда подстрекателями или тайною пружиною своего появления людей нетатарского происхождения. Смело можно сказать, что всякий другой народ, будь даже наше русское народонаселение, не перенес бы без ропота или явного сопротивления и десятой части обид и несправедливостей, претерпенных татарами, которых однако ж не только люди низших слоёв администрации или местного управления, но и лица, влиятельные по значению и занимаемому месту, без всяких убеждений, считали вредными и дурными...» (Левицкий, 1882. С. 603—604).

Сопротивление отмечалось, и неоднократно, но оно было пассивным и выражалось почти исключительно эмиграцией за пределы империи¹. Мы рассмотрели и будем рассматривать далее более или менее подробно лишь крупные волны эмиграции, связанные с резким ухудшением положения народа. Однако нужно учесть, что были и малоизвестные отливы населения из Крыма — например, в 1812 г.

Примечания

1. Отмечен лишь один, имевший место в 1813 г., случай активного неприятия крымскими татарами национальной политики правительства за указанный период (впрочем, сказанное можно отнести и ко всему XIX веку). Да и то, имеется в виду не вооружённое сопротивление насилию над Крымом и его народом, а изолированное и быстро угасшее «волнение среди татар Махолдурской, Чоргунской и Акмечетской волости по поводу формирования конного полка, потребовавшее посылки отряда в 1000 человек» (Крым, 1930. С. 110).