в) Вклад крымских татар в оборону Крыма

В первые же дни после объявления войны таврический муфтий Сеид-Джелил-эфенди обратился к мусульманам Крыма с воззванием. Духовный наставник говорил правоверным, что они «должны быть искренне преданы царю и отечеству и для них не щадить ни крови, ни жизни» (Материалы, 1871. Вып. 1. С. 252). Указание муфтия, обладавшего непререкаемым авторитетом, исполнялось почти буквально. Крымцы с готовностью свозили на приёмные пункты всё необходимое для армии, прежде всего продукты питания и фураж. Впрочем, вряд ли это было выражением одного только послушания муфтию. Ранее, ещё при входе армии в Крым, «татары в прибрежных селениях везде радушно встречали казаков, особенно в д. Дерекое Ялтинского и Кутлаке Феодосийского уездов... Большое радушие обнаружили и ногайцы дер. Кульчик и Мустапой. То же было и в Перекопе. Государственные крестьяне — татары Перекопского и Евпаторийского округов сделали пожертвования деньгами, хлебом и скотом на 3700 руб. Кроме того, татары деревень Ишунь, Айбар и Трёх-Аблам пожертвовали улучшенной пищей на 7000 руб. ...Радушно угощала войска также Керчь с прилегающими к ней аулами»» (Маркевич, 1905. С. 6—7, 8).

В то же время городские муллы и имамы обратились к русским властям с выражением своей готовности всячески поддерживать их в борьбе с Турцией. Иногда указывается, что, возможно, эта инициатива была связана со ставшим им известным, действительно уже готовым планом правительства о депортации всех крымских татар «в одну из отдаленных губерний» (Дубровин, 1900. Т. I. С. 285). На этот раз осуществлению программы высылки крымцев помешала десантная операция союзников, и большинство мусульман было оставлено в покое. К тому же есть сведения, что инициатива мулл была вызвана не страхом перед депортацией, а инициативой, имевшей совсем иные корни, скорее верноподданнического характера¹. Вскоре выяснилось, что отмена депортации стала великим благом, истинным спасением для действующей армии, поскольку крымские татары стали источником постоянной помощи русским войскам.

Первая военная зима была необычно снежной, а наступившее в марте таянье вызвало такую распутицу, что практически прекратилось снабжение войск даже сеном. «Доставка сена из дальних селений была совершенно невозможна, а ближайшие деревни давно уже истощили свои запасы. Тем дороже были теперь такие пожертвования, как, например, Армяно-Базарского мещанина — татарина Джумама Бурмамбетова, пожертвовавшего 800 пудов сена, несколько татар пожертвовали по 1 скирде сена... Необыкновенное усердие и даже самоотвержение выказали при переправе № 4 и 5 лёгких батарей из Мелитополя [через Сиваш] государственные крестьяне-ногайцы... Байтемир Кабардинов и жители того же аула Ислям Газы Шаманаев, Койлу-бай Сеит-оглу и Джилькайдар Маультеев, в продолжение целого дня, в свирепый ветер и холод, не выходили из воды, служа проводниками при следовании этих батарей в глубокой воде на протяжении более полуверсты» (Маркевич, 1905. С. 7—9).

Для татар северной части бывшего Крымского ханства не было, конечно, секретом, что их соотечественники с Южного берега и северо-западных степей подвергаются казаками и солдатами жестокому насилию. Не сегодня-завтра аналогичные репрессии могли быть начаты и против них. Но невзирая на мрачные предчувствия татары, продолжали оказывать помощь «своим», в первую очередь раненым: «...в Симферополе в феврале 55-го татары деревень Котур и Конбар оказали сильное и неусыпное содействие в отводе квартир и предоставлении удобств, добровольно и охотно оказывая помощь раненым, в особенности в деревне Конбар мурза Ислям Джаминский а в деревне Комур поселянин Сеит Мамут Бекир-оглу. Они отдали добровольно лучшие помещения в домах, постели, одеяла, простыни, помогали сносить больных и разносить им пищу. Некоторые татары Евпаторийского уезда были впоследствии представлены к получению медали за усердие. Агаджан-мурза Караманов (дер. Шули) получил золотую медаль на Владимирской ленте» (Маркевич, 1905. С. 30—31).

Байдарская долина во время Крымской войны. Английская гравюра в Illustrated London News. Из собрания музея Ларишес

В 1855 г. руководство Симферопольской гимназии отказалось разместить в своём здании раненых. В то же время крымские татары продолжали отдавать для этой цели собственные дома. Штаб-ротмистр Селамет-мурза Крымтаев отдал свой двухэтажный дом под больницу. Дом штаб-ротмистра Аргинского вместил 40 человек, не меньшее число раненных русских солдат и офицеров вместилось в симферопольский дом М. Балатукова. Небогатые крестьяне деревень Ялантук, Буюк Мамчик, Когенлы, Бешуйла, Бек-булатчи, Джага, Китай Перекопского уезда, деревень Киабак, Экибаш, Менлерчик Евпаторийского уезда и других теснились в домах соседей, отдав свои под лазареты (ук. соч. С. 43—44, 47).

Можно привести и другие сведения о различном отношении к нуждам армии крымцев и российских официальных и частных лиц. Раненные солдаты страдали от накожных паразитов, а российские гражданские власти установили в Симферопольской общественной бане таксу военного времени (35 копеек серебром!), причём платить за помывку должны были сами раненые, у которых часто не было таких денег. Тогда «бахчисарайский мещанин Девлетша Мустафа-оглу отдал свою баню с отоплением и водой для больных», такой же выход был найден в Карасубазаре, где «купец Халиль Ахмет-оглу Касап и городской староста Смайл Мемет-оглу построили баню» для раненных солдат (Там же. С. 65, 99).

Вообще проблема с российскими ранеными была серьёзной, причём не только по объективным причинам. Российские эвакуаторы завозили несчастных «прямо в обывательские дома и сваливали кому попало, не осведомляясь после, жив ли, умер ли. Мне показывали сараи, — пишет свидетель, — где вповалку на голой земле, лежали смертельно раненные. Солома была роскошь не для всех. Все публичныя здания и множество частных завалены были раненными, оставленными не только без лечения, но и без помощи, без присмотру» (Марков, 1995. С. 119). О чём говорить, если на вторые сутки после Альминского сражения летом 1854 г. крымский помещик, ротмистр Али-бей Хункалов сообщил, что несколько сотен «раненых за р. Бурлюком забыты и просил доктора и санитаров». Так он спас около 500 человек русских солдат (Маркевич, 1905. С. 38).

Весьма тяжкой была подводная повинность, отвлекавшая массу рабочей силы и скота из разорённой крымскотатарской деревни. Нехватка фуража для отправлявшего эту неотложную военную обязанность рабочего скота вела к массовому его падежу. Очевидец подсчитал, что вдоль дороги Бахчисарай — Джанкой в среднем на 1 версту приходилось 120 трупов татарских волов и лошадей (Дубровин, 1900. Т. II. С. 358). Кроме того, «кое-где валялись и тела умерших в дороге погонцев». Только в окрестностях Симферополя в январе 1855 г. пало около 3000 голов рабочего скота (Маркевич, 1905. С. 192—193). Для уборки этой падали также использовались крымцы и цыгане, согнанные в особые «команды».

«Российский мыльный пузырь лопнул!» Из английского журнала Punch за 3 октября 1854 г.

Современники утверждают, что уже к весне 1855 г. «край был совершенно истощён, и в особенности пространство между Севастополем, Симферополем и Евпаторией». Разноплемённые враги брали крымские города и раньше, на протяжении всей их истории. Новым, что принесла эта война, стало явление, для крымской земли неслыханное: по улицам городов и сёл побрели нищие-татары (Гафури-ага, 1888. С. 10), взрослые и малыши! Кстати, как утверждали российские историки, именно по этой причине — хищнического разорения Крыма и непосильных повинностей с татар, ранее создававших экономическую основу тыла, — «Севастополь должен был пасть сам собой» (Дубровин, 1900. Т. II. С. 360; см. также в: Дубровин, 1900. Т. III. С. 25). Теперь это был вопрос времени.

Особо следует сказать о материальной помощи крымских татар армии в течение второй половины войны, когда особенно явным стало безвыходное положение, в котором оказалась масса русских военнослужащих, главным образом по вине администрации — как гражданской, так и военной. Упоминание всех мелких пожертвований заняло бы слишком много места, поэтому назовём самые значительные вклады. Крымские татары Евпаторийского уезда пожертвовали в этот период 3000 рублей и имущества на 700 руб. Карасубазар с окрестностями выделил для подвоза раненых и военного имущества 4205 бесплатных подвод, а также 5428 пудов сухарей, 3500 тачек для фортификационных работ и 500 конных бочек для подвоза воды. Один только полковник Г.Р. Гербель, командовавший подвижным конным парком, получил безвозмездно 2500 татарских лошадей и 968 телег, общей стоимостью около 80 000 рублей (Маркевич, 1905. С. 104, 110, 112).

Заперекопские ногайцы также не остались в стороне. Они пригнали в Дуванкой под Севастополь 940 голов рогатого скота стоимостью 16 000 руб серебром; пожертвовали подвод с лошадьми на 15 000 руб.; а когда из-за преступной бездеятельности и воровства царских интендантов кавалерийские лошади оказались без амуниции, то крымские татары подвезли и нужное число сёдел — 963 штуки (Романюк, 1904. С. 46).

Наконец, есть сведения о том, что крымские татары принимали и непосредственное участие в военных действиях. Речь идёт о личном составе Лейб-гвардейского крымскотатарского эскадрона. В тяжёлые для российской армии месяцы блестящие столичные лейб-гвардейцы были брошены в мясорубку Севастопольской страды и исполнили свой солдатский долг наравне с другими оборонцами (Акчокраклы, 2004. С. 8). Кроме того, в обороне Севастополя принимали активное участие два крымскотатарских дивизиона — факт, странным образом не отмеченный ни одним историком Крымской войны (Когонашвили, 1995. С. 151).

Надгробия над могилами турецких военачальников, павших в Крымской войне. Двор Гёзлёвской Хан-Джами. Фото автора

Итак, мы рассмотрели экономическую и военную стороны жизни татарских масс в годы войны; обратимся к политической. Попробуем узнать, не было ли среди них, как уверяет нас П.Н. Надинский, «измены» трону и отечеству. Начнём с того, что сама постановка вопроса об измене угнетенных аборигенов своим колонизаторам весьма проблематична, идет ли речь о русско-крымских или, скажем, англо-индийских отношениях в прошлом веке. Во всяком случае, автор не решился бы выдвигать столь серьёзное обвинение, не снабдив его понятными оговорками. Впрочем, полемика на эту тему увела бы нас в сторону от основной темы. Поэтому ограничимся той самой истиной, что познается в сравнении. Выше мы видели, как сильна была настроенность против войны российского населения, в том числе и крестьянства, как откровенно выражались там даже не пацифистские, но явно пораженческие настроения. Приведем на этот счёт ещё один пример, последний. В одном из писем Н. Чернышевский говорит:

«Я жил во время войны в глухой провинции, жил и таскался среди народа и смело скажу вам вот что: когда англо-французы высадились в Крым, то народ ждал от них освобождения: крепостные от помещичьей неволи, раскольники... — свободы вероисповедания...» (Чернышевский, 1950. Т. VII. С. 102). Поразительное свидетельство: народ предпочитал свободу победе в войне, падение крепостничества — захвату новых земель и племён!

Увы, столь современным мышлением население Крыма не обладало. Татары не выразили, по словам свидетеля войны, «ничем своего недовольства против наших властей», «они были кротки и умеренны» и «во весь период Крымской войны не заслуживают ни малейшего упрёка» (Раков, 1904. С. 22, 39). Может быть, они боялись единственно жестоких законов военного времени? Отнюдь, нет. Когда в сентябре 1854 г. при изменении обстановки на фронте русская администрация сбежала во главе с губернатором из столицы края, «уступив свою власть татарам», то... ничего не произошло. Разве что возникла некая сумятица среди крымцев, не знавших, кому теперь оставлять подать: «Никто ничего не знал, большинство городов лишилось своих чиновников» (Дубровин, 1900. Т. I. С. 294—300). Впоследствии вернувшиеся в Симферополь и устыдившиеся собственной трусости чиновники и мещане обнаружили, что «все татары и другие мелкие жители (очевидно, «нацменьшинства». — В.В.) вели себя так благоразумно и прилично, что возвратившись из предпринятого путешествия — нашли всё в целости, нетронутым, как оставили незапертым, в нарочно открытых комодах и сундуках...» (Завадовский, 1885. С. 174). Более того, крымские татары, оставшись без власти, по сути в межфронтовой полосе, как и ранее, «по обыкновению отбывали без малейшего побуждения все земские повинности...» (Раков, 1904. С. 39).

Впрочем, единичное «политическое» выступление татар всё же было: один крымский землевладелец сообщает, что они «сильно избили» помещика Веснинского, который жестоко их притеснял в довоенное время (Стулли, 1894. С. 497, 499). Но это, конечно же, не было национальным выступлением. «Едва ли была бы на их месте какая-нибудь другая народность столь незлопамятна, имея такие возможности к мести», — раздумчиво завершает свой пассаж этот известный в своё время знаток деревенской жизни.

Так говорили те, кто всю войну провел в Крыму. Петербургские же публицисты подняли в эти годы шумную клеветническую кампанию против «изменников-татар», подхваченную шовинистическими кругами российской провинции. Однако верить этим измышлениям могли лишь там, где не знали крымских татар. И если в России, как замечает Е. Марков, сам факт «измены» был «вне всякого сомнения», то в Крыму, продолжает он, «я не встречал ни одного старожила, который не презирал бы от всей души этих гнусных нареканий на татарина, сделавших несчастие целого края. В один голос говорят, что без татар мы пропали бы в крымскую войну: все перевязочные средства и все припасы были исключительно в их руках» (Марков, 1902. С. 103).

Примечания

1. «Кадий Сеит Абдулла-эфенди... пригласил магометанское духовенство Симферопольского уезда, не участвовавшее в натуральной повинности (то есть, освобождённое от неё положениями Духовного ведомства. — В.В.), к пожертвованиям, и было выставлено 460 подвод» (Маркевич, 1905. С. 8)