в) Судьба новых эмигрантов

В ходе очередной войны с Турцией военных действий в самом Крыму не было. Тем не менее даже те, что велись за морем, повлияли на положение крымчан довольно заметно. Выше уже упоминалось о судьбе добруджинских крымскотатарских эмигрантов, которые бежали от войны к Стамбулу и далее в Анатолию. Теперь эти две переселенческие волны крымцев схлестнулись на берегах Босфора, что не облегчало положение ни одной из них. Именно в конце 1870-х гг., уже после заключения мира, пользуясь послевоенной сумятицей, в частности, кампанией обмена пленными (по взаимной договорённости о свободном отпуске их), в Турцию нелегально бежало неустановленное количество крымских татар призывного возраста под видом пленных турок. Этим потоком занялся имперский Департамент полиции. В 1878 г. в Крым выехали его эмиссары, но слишком поздно. Каждый, кто действительно хотел, уже успел воспользоваться этим, на краткое время приоткрывшимся, выходом на волю (РГИА, Ф. 1286. Оп. 39. Д. 133. Л. 6).

В связи с новой эмиграцией (она шла практически непрерывно и позднее, хотя после 1893 г. наблюдался некоторый спад, вызванный решением сохранить Крымский дивизион) в Крыму активизировался процесс перехода земли от крымских татар к русским, немцам, армянам. В то же время ухудшилось положение безземельных крымцев. Раньше для них было проблемой найти незанятый участок и договориться об его аренде. Теперь, в последние годы XIX в. возросла арендная плата, причём настолько¹, что никакая, даже самая напряжённая работа на снятых участках, более себя не окупала. И снова исподволь началась агитация со стороны чиновников за эмиграцию, и не без успеха: в 1895—1897 гг. поднялась её новая волна. Пока не выяснены точные цифры этой демографической драмы. Однако, судя по официальным документам, она была весьма значительной. Достаточно сказать, что в начале 1890-х гг. под угрозой оказалась вся экономика Крыма, опиравшаяся, как и раньше, прежде всего на татарские трудовые руки.

Здесь имеется в виду тот факт, что во время последнего всплеска эмиграции XIX в., отмеченного в 1893 г., Таврический губернатор был крайне обеспокоен тем, что не только степные уезды (как в 1860-х гг)., но и предгорные и даже горные могут остаться без рабочих рук и очутиться в полном запустении. Поэтому он направил в Петербург, в императорскую Канцелярию, довольно панический «Всеподданнейший отчёт за 1893 г. о стремлении, принявшем большие размеры, переселения в Турцию татар Бахчисарая, Симферопольского и Евпаторийского уездов» (РГИА. Ф. 1263. Оп. 2. Кн. 5115. Л. 797—822). Документ довольно красноречивый и убедительный, но не повлекший за собой, насколько известно, никаких последствий: в Крыму всё осталось по-прежнему.

Своего пика переселение достигло несколько позже, на рубеже веков, когда в Крыму стало известно о создании так называемой Противомусульманской лиги России. Говорили, что цель этой организации — насильственное обращение всех татар в православие. Не спасла положение и публикация об истинных задачах этого, в самом деле, необычного союза (КВ, 1901, № 95); ей просто не поверили, скорее она подлила масла в огонь. Кроме того, тогда же Крым облетела весть о том, что бывший российский консул в Санторине полковник Анастасиев, осевший на постоянное место жительства в Евпатории, ходатайствует в Петербурге о «передаче здания Хан-Джами православному населению для устройства храма» (РГИА. Ф. 468. Оп. 43. Д. 508. Л. 11—11 об.). К счастью, прошение это было благоразумно отклонено, но слух о нём успел ещё более обострить конфликтную ситуацию.

Очередная эта эмиграция отличалась от предыдущих тем, что если ранее крымские татары, собираясь за море, догадывались, что там жизнь будет нелёгкой, то теперь, с оживлением почтовой переписки и участившейся реэмиграцией, сведения об отчаянно тяжкой судьбе беглецов в Турции стали совершенно точными и достоверными. Возвращенцы из-за моря рассказывали, что, к примеру, на местах расселения их в Месопотамии «им была отведена только земля. Им не дали ни [сельскохозяйственных] орудий, ни скота, ни помещений. Они стали голодать и принуждены были вернуться на родину» (Тавричанин. 14.01.1906). Далее, о том же писал Терджиман, а стихотворения С.А. Озенбашлы, где этот поэт касался темы эмиграции, были настолько убедительны, что оказали прямое влияние на массовый исход его земляков — поток беженцев, как выясняется, вскоре уменьшился, причём заметно (Керимов, 1999. С. 5)².

Другими словами, трагедию пытались предотвратить или хотя бы смягчить те, кто в силу своего образования и положения мог знать, какие мрачные перспективы ожидают переселенцев. Это были главным образом крымские татары. Из русских их единомышленников можно назвать всего нескольких человек — на многомиллионное население империи. Да и те были, в основном, газетчиками, не обладавшими и подобием реальной власти. А административные структуры империи не делали в этом направлении ничего, чтобы хотя бы замедлить исход за море. Для этого не требовалось даже проводить какие-то дорогостоящие реформы. Достаточно было успокоить страсти, связанные с оскорбительными армейскими порядками, да попросту продемонстрировать, пусть даже на словах, свою заинтересованность в крымскотатарских подданных или, по меньшей мере, своё неравнодушие к проблеме эмиграции. Как признавал в своём докладе от 08.09.1875 г. директор департамента Касоговский: «Ход дела указывает, что всякий раз, когда правительство заявляло своё требование о прекращении переселения, оно, если не прекращалось немедленно, то заметно ослаблялось; так было в 1784 году, после указаний, хоть и ошибочных, генерала И.А. Игельстрома, в 1804 году после указа генералу [А.Г.] Розенбергу, и в 1861 году после командировки князя [В.И.] Васильчикова» (цит. по: Озенбашлы, 1926 «а». С. 101).

Ситуация усложнялась тем, что, единожды решившись на выезд, семья уже не могла вернуться в случае смертной нужды назад в Крым — об этом гласил один из пунктов паспортного регламента 1902 г., где было «положено не препятствовать желающим оставить Россию, однако с обязательством обратно не являться». Это было вопиющим нарушением национального равноправия, неоднократно торжественно провозглашавшегося на территории империи. Получалось, что подданный любой национальности, в том числе иностранец, в том числе турок, мог беспрепятственно приехать на постоянное жительство в Крым. Татарин же, даже натурализовавшийся за морем, то есть ставший таким же турецкоподданным, этого права лишался навсегда, только потому, что речь шла о возвращении на историческую родину (Терджиман. 21.10.1902; 03.11.902), совершенно аналогично советским положениям о спецпереселенцах Крыма на протяжении десятилетий после депортации...

Напомним, что ещё с эпохи Уложения царя Алексея Михайловича (1649 г.) всем, желавшим по собственной надобности выехать за границу, повелевалось «...бить челом Государю в Москве, а в городах — воеводам о проезжей грамоте, и без неё не ездить» (Уложение, гл. VI «О проезжих грамотах в иные государства»). При этом само собой разумелось, что выезд этот временный, то есть, самого переселения в другую страну (собственно, эмиграции) не предусматривалось. В последовавшие века положение ни в чём, по сравнению с этими средневековыми обычаями, не изменилось. Российское законодательство, как и в доимперские времена, не предполагало бессрочного нахождения царских подданных за рубежом и не определяло нормальный порядок выхода из русского подданства. Поэтому согласно более современному закону «Уложения о наказаниях» (ст. 325) сам выход из имперского состояния считался преступлением («нарушение верноподданнического долга и присяги») и наказывался лишением всех прав, состояния и вечным изгнанием (подр. см. в: Тудоряну, 2000. С. 10—11).

Другое дело, что в Крыму на эту статью ранее смотрели сквозь пальцы, в общем-то понимая, что крымские татары были связаны тысячами нитей с «ближним зарубежьем», ведь на румелийском и анатолийском побережье проживала масса родственников и друзей, эмигрировавших с исторической родины. Да и на сезонные заработки ездили как крымцы в Турцию, так и турки — в Крым. Теперь эта практика стала ущемляться, и чем дальше, тем жёстче. Наконец, император, христианнейший и даже канонизированный позднее во святые Николай II впервые в истории Крыма лично запретил возвращаться на полуостров коренным его жителям, раз уж они его покинули! Если же они всё же возвращались на свой страх и риск, то дальше карантинных завшивленных бараков их не пускали — это ведь не турки были, а исконные крымцы, они ведь завтра снова в очередь на землю стать могут! «Они уволены из русского подданства и выпущены из России без права возврата по Высочайшему повелению... Теперь эти несчастные могут быть вновь водворены в Крыму только по Высочайшей милости, иначе им грозит принудительное выселение в ту же Турцию», — писала крымская пресса тех лет (Терджиман. 29.12.1903)³. Этот запрет стал подлинной катастрофой для народа, он послужил непосредственной причиной множества человеческих трагедий.

После первых случаев самоубийств репатриантов в Симферополе (люди приходили в отчаянье, узнав, что им придётся возвращаться на пустынные плоскогорья Анатолии ещё более обнищавшими) практика насильственной депортации за рубеж была неофициально приостановлена. В прессе появились сообщения о первых «невозвращенцах из Крыма»: в 1905 г. большие семьи Силивата Шемшидина-огълу и Курт-Бекира Курт-Бегина-огълу из Демерджи были оставлены на родине в покое (Тавричанин. 14.01.1905). Но затем насильственное возвращение в Турцию возобновилось.

Таким образом, для тех, кто, эмигрируя, не хотел сжигать за собой мосты, оставался один выход: брать временный выездной паспорт, якобы для свидания с родственниками. Но и этот путь был крайне ограничен: к турецкому консулу выстраивались многотысячные очереди, а работали чиновники никак не быстрее современных сотрудников ОВИРа... Поэтому, когда очередной эмигрантский транспорт достигал Золотого Рога, то встречавшие на пристани своих земляков первым делом спрашивали: «Вы каторжники или поселенцы?». Первое означало категорию беженцев без права возврата, второе — наличие в кармане приглашения на родственный визит. Заметим, что такая «поездка в гости» стоила денег, и немалых: от 15 рублей с человека за пребывание в Турции в течение полугодия на 1900 г. такса поднялась в последующие года до 25—75 рублей в полугодие — деньги по тем временам огромные. Оттого и бросали крымские татары свои временные выездные паспорта в море, зная, что всё равно таких денег они никогда отдать не смогут (Тудоряну, 2000. С. 12—13, 55).

Понятно, что положение «каторжников» было самым тяжёлым, так как турецкие власти могли делать с ними всё, что угодно, не опасаясь никаких жалоб или расследований насилия над этими бесправными бедняками. Бахчисараец Максум-аджи Халил прислал своему родственнику, известному мастеру Селиму-уста письмо из Стамбула, где сообщал, что всех, кто прибыл в столицу, «гонят в Азию», то есть на бескрайние пустынные анатолийские плоскогорья, там оставляя «без всякой помощи, [живите] как хотите. На просьбу отвести землю местное начальство спрашивает приёмные свидетельства на переселение. У кого такого нет, задаётся холодный вопрос — «разве вас из России гонят, а сюда кто-то зовёт?» Эмигранты среди степи устраивают шалаши из рваных войлоков, одеял и прочего хлама...» (Терджиман. 14.03.1903). Картина, знакомая до боли.

О тяжести жизни в Турции тех лет кроме писем и рассказов возвращенцев свидетельствовала армия безработных турок-сезонников (то есть прибывавших дополнительно к постоянно живущим в Крыму подданным султана). Эти оборванные, голодные люди брались за любую работу, так как на родине не было вообще никакой! (Терджиман. 15.09.1903). И тем не менее исход крымских татар продолжался, в основном из степной части, больше всего из Евпаторийского уезда, причём уезжали не только бедняки, помиравшие голодной смертью, но и люди далеко не самые нищие. Почему, зададим себе вопрос? Как отвечали сами татары, «С сухими горят и сырые дрова... уходили и уходят частью и такие татары, которые сравнительно обеспечены. Тут, несомненно, играют роль родственные связи с уходящими...» (Терджиман. 15.10.1901).

В то же время встречались отдельные группы крымских татар, совершенно несклонные к эмиграции. Это, прежде всего, горцы, которые, как и в былые века, оставались в родных деревнях до последнего. Жили они, конечно, бедно, но их мелкие участки, сбор лесных плодов с орехами не давали умереть с голоду. Но и некоторые степняки, имевшие достаточное имущество, никуда не уходили. Такими же «усидчивыми» оказывались степные муллы, которых и царская, и затем большевистская историография и публицистика дружно выставляли как злоумышленных националистов-русофобов, пастырей, уводящих многочисленные стада верующих за собой, в единоверную Турцию. Оказывается, и в самых растревоженных исходом уездах «прочно сидели помещики-мурзы, помещики-челебии и помещики-вакфоеды, то есть муллы-духовники, вовсе не тяготея к турецкой стороне». Очевидно же было, что эмиграцию «питает недоля, лишения, необеспеченность, а не воля [то есть настроения, связанные] с антипатиями и симпатиями... Грачи и те имеют свои гнёзда, а мы не имеем, говорят эти бедняки» (Терджиман. 15.10.1901; 15.12.1901).

А темпы эмиграции тем временем только росли. Согласно официальному отчёту, предназначенному для императора, только в течение 8 месяцев 1902—1903 гг. из губернии убыло за рубеж 12768 человек. При этом деревенские угодья были проданы за бесценок — в среднем по 11 руб. десятина. Так полностью, до последнего бедняцкого чаира ушла земля деревень Биюк-Янкой (8000 дес), Чердаклы, Тобень-Эли и Карда-Эли (1388 дес), Аян (1116 дес), Азен (500 дес), Чукурча (300 дес) и так далее. (РГИА. Ф. Библ. I отд. Оп. 1. Д. 95. Л. 271).

Отчитываясь за 1903 г. другой губернатор Таврии, Трёпов, сообщал: «Татарское переселение возникло в 1903 г. с прежней силой и вскоре достигло громадных размеров: с каждым пароходным рейсом отправлялось до 600—800 человек татар... В отчёте за 1902 г. я указывал, что с родного гнезда татар гонит бедность, доходящая порой до нищеты... Удобным моментом воспользовалась бессовестная земельная спекуляция. Не гнушаясь никакими приёмами, вплоть до подстрекательства к переселению, она начала буквально расхищать земли переселенцев. Я предложил записку Министру финансов правильно организовать покупку освободившихся земель, чтобы этим путём создать необходимый земельный фонд для устройства малоземельных крестьян и прекратить ограбление уходящих татар. К сожалению, записка эта... не имела никаких результатов... Ни одна десятина земли от выселившихся в Турцию татар не приобретена Правительством и не послужила для разрешения наболевшей проблемы здешнего землепользования: устройства малоземельных крестьян» (РГИА. Ф. Библ. I отд. Оп. 1.Д. 95. Л. 253 06. — 254).

Некоторые местные чиновники попытались было бить тревогу по поводу продолжавшегося массового бегства за рубеж, но их одернули сверху: в эмиграции были заинтересованы влиятельные слои общества, которые этого и не скрывали (Щербаков, 1940. С. 43). Что же изменилось с 1873 г., когда власти ещё удерживали татар? Судя по всему, дело было, главным образом, в упомянутом троекратном увеличении населения Крыма за 30 лет. Теперь на полях и в садах уже хватало рабочих рук, надобность в татарском крестьянине отпала, исчезновение подобного «балласта» с крымской земли было бы для российских колонизаторов только желательным... К счастью, вскоре темпы эмиграции несколько замедлились. Этому было несколько причин: просветительная деятельность патриотически настроенной татарской интеллигенции, распространение либеральных и демократических идей, слухи о скорой раздаче земель крестьянам и, наконец, глубокие сдвиги во всей общественно-политической ситуации в Крыму, которые история связывает с событиями 1905 г.

Выше говорилось о том, что многие журналисты последних десятилетий XIX в. пропагандировали такой выход из грозившей тотальной эмиграции⁴, как расселение их на вакуфных землях (К, 12-15-17.06.1888; А. Р-ъ, 1887. II; Путник, 1903 и др.). Действительно, этот выход использовался, но крайне незначительно — из десятков тысяч обезземеленных семей вакуфной пашней пользовалось только 860 (К, 12-15-17.06.1888). И, с точки зрения меньшего зла, конечно, стоило бы предпочесть именно такой выход: в выборе между раздачей (возможно, временной) вакуфной земли и полной эмиграцией народа, навсегда уходившего за море, конечно, предпочтительнее был бы первый вариант.

Но в том-то и дело, что в этом не был заинтересован никто:

— ни Духовное мусульманское управление, не желавшее терять своё, если говорить прямо, достояние;

— ни казна, откровенно и целеустремлённо переводившая через Вакуфную комиссию крымскотатарскую землю в казну или раздававшая её переселенцам-христианам;

— ни даже сами крымские татары, до последнего надеявшиеся на исполнение царских (ещё екатерининских и более поздних) обещаний, не смевшие посягать на вакуфы, основанные их предками и во многом ради святой этой цели себе отказывавшие...

Так закончилась последняя из Великих эмиграций крымских татар XVIII—XX вв. (исход за рубеж на завершающей фазе Второй мировой войны был многократно меньшим). По некоторым подсчётам только на территории бывшей Оттоманской империи оказалось в общей сложности свыше миллиона коренных крымцев, не считая почти четверти миллиона заперекопских ногайцев (Williams, 2001. P. 228; Brandes, Sundhausen, 2010. S. 445). В настоящее время это число возросло по естественным причинам до 5—7 миллионов.

Таким образом судьба крымского народа оказалась совершенно уникальной: этнических крымских татар за рубежом живёт не в десятки, а в сотни раз больше, чем на исторической родине.

Примечания

1. Арендная плата за десятину в год (руб.)

(Щербаков, 1940. С. 13)

2. В том же направлении работал издававшийся в Карасубазаре в начале 1900-х гг. А. Медиевым Ватан хадими. И эта газета, и Терджиман последовательно пытались снизить уровень крымскотатарской эмиграции. Работа эта велась ими практически поодиночке. Она была не только самоотверженной, но и тяжёлой. Ведь им противостоял весь административный аппарат, нескрываемо заинтересованный в росте эмиграции. Уже в 1902 г. губернатор новороссийский доносил: «Считая невозможным и даже бесполезным удерживать насильно татар в подданстве русском и в пределах империи, я в то же время признавал бы весьма желательным приобретение оставленных ими земель в русские руки.

Для лучшего осуществления сего было бы крайне желательным, чтобы Крымский банк оповестил через государственное посредство местное татарское население о желании своем покупать земли и при этом объявил свою цену. Я убежден, что этим будет сделан действительный шаг к дальнейшей колонизации Крыма...» (цит. по: Щербаков, 1940. С. 43).

3. Несколько опережая события, отметим, что и через десяток лет, непосредственно в преддверии Первой мировой, когда уже пора было сплотиться для нового напряжения сил, такого понимания нужд своих подданных царь не проявил. Когда Земское собрание Таврической губернии подало в 1913 г. «Всеподданейшее ходатайство о разрешении обратного принятия в подданные России эмигрантов-татар», оно было отклонено. Причём 02.10.1914 г. это решение лично утвердил Николай II (РГИА, Ф. 1276. Оп. 17. Д. 230. Журн. ст. 1345). Это была прямая дискриминация крымских татар по сравнению с христианскими эмигрантами, которые даже при утрате паспорта получали «свидетельство о возвращении в Россию», стоившее впятеро дешевле выездных документов, то есть всего 3—4 рубля (Тудоряну, 2000. С. 55).

4. «Нынешняя татарская эмиграция в Турцию есть как бы только начало предстоящего великого переселения татар в обетованные земли...» (Путник, 1903).