б) Введение рекрутчины для крымских татар

Переходя к проблеме обязательной военной службы или земельного закабаления крымских татар, как главным причинам очередной большой эмиграции, напомним, что эти новые реалии обрушились на народ, издревле свободный, никогда в своей истории не знавший ни крепостного рабства, ни рекрутчины. Этот удар был нанесён внезапно и со всей мощью: если к такого рода нововведениям крестьян России приучали веками, постепенно закручивая гайки, то в Крыму коренному народу просто не дали опомниться. А ведь для него такие реалии были не менее страшны и невыносимы, как если бы великорусский этнос безвинно приговорили бы, скажем, к поеданию лягушачьего или собачьего мяса, к насильственной реформе норм женской нравственности и т. д. И хотя первое не ужаснуло бы французов или китайцев, а второе — некоторых представителей Крайнего Севера, но для русских-то это было бы не менее дико, более того — не менее невыносимо, чем для крымских татар — рекрутчина... Нововведения были не просто чужды, они были непонятны и страшны до такой степени, что отвращение к ним пересиливало любовь к родине и ужас перед жизнью на чужбине¹.

Очевидно, правительство давно понимало всю неприемлемость рекрутчины для ряда народов империи и делало для них понятные исключения. Так, в армию до самого конца царского режима не брали не только подданных из великого княжества Финляндского, но и никого из десятка среднеазиатских народов и племён. Поэтому реакция на такое неслыханное нарушение старинных прав и гарантий была вполне предсказуема: с рекрутчиной просто физически не могли согласиться самые выдержанные и спокойные, к тому же поевшие эскадронного хлеба на своём веку крымскотатарские ветераны. О том, что это означало для парня из крымской деревни, какие при этом возникли проблемы, рассказывал в интервью репортёру столичной газеты один старый алуштинский отставник-эскадронец:

«Татарское население нисколько не прочь нести Царю службу. В прежнее время служили по 2 года, теперь служим по 4. Мы уже свыклись, сжились с неизбежной воинской повинностью, и не Царская служба нас страшит. Нет, вот что страшно: татары-новобранцы попадают одиночками в разные русские полки, в совершенно чуждую им обстановку. Ни требования Корана, ни обычаев, привитых с детства, эти татары исполнить не могут без риска быть стеснёнными, оскорблёнными и даже осмеянными чуждыми им людьми. Положение татар-одиночек в войсках невыносимо тяжёлое, и оно, можно сказать, вдвойне увеличивает тяготы воинской повинности... Положение значительно улучшилось бы самым простым путём, если бы татары-новобранцы попадали в войска не одиночками, а хотя бы небольшими группами, и конечно, лучше всего, если бы они попадали в расположенные на юге полки, здесь и население, и сами войска более знакомы с татарским бытом, здесь обычаи татар и законы Корана не кажутся такими странными... Вот почему так безгранично дорога была нам промелькнувшая в царствование Александра II мысль о сформировании татарского полка в центре нашей родины — Бахчисарае» (НВ. 16.03.1903).

В эти годы народ сложил песню, в которой проклинал тех местных чиновников, что первыми в Крыму подписали приказ о наборе в армию:

Пусть рухнут стены казарм,
Спина Чубукчи пусть дугою согнётся,
Бахчисарайский Аджи Ибрам
Пусть в могиле своей перевернётся

(Цит. по: Озенбашлы, 2005. VIII. С. 7)

Как указывалось выше, угроза общевойсковой службы для крымских мусульман была актуальной уже в момент аннексии (иначе Екатерина не давала бы соответствующих гарантий)² и в первой четверти XIX века. Эта опасность не утратила своей остроты на протяжении всех прошедших десятилетий, не случайно слухи об отмене особого положения для коренного народа Крыма года возникли гораздо раньше осуществления реформы. Впрочем, не исключено, что их распускали искусственно, так как слишком многие из приближённых ко двору и военному министерству были заинтересованы в крымскотатарской эмиграции.

Власти прекрасно знали, на что шли. Генерал-губернатор Коцебу в 1873 г. записывал: «При недавнем объяснении нашем [с царём] в Ливадии, по случаю возникшего между крымскими татарами стремления к переселению за границу, в виду ожидаемого закона о всеобщей воинской повинности, генерал-губернатор заявил мысль свою, что в видах успокоения крымских татар и облегчения для них воинской повинности, полезно было бы призываемых на службу татар назначать в отдельный отряд, не распределяя новобранцев по различным частям войск» это «было бы самым действенным средством к прекращению возбуждённого между крымскими татарами брожения». Далее Коцебу объяснял, что крымцы «не страшатся воинской повинности как таковой» и опасаются лишь того, чтобы новобранцы их не рассеивались по разным местам, так как иначе «они стеснены были бы в в исполнении духовных треб и вообще правил их веры». В то же время назначение их именно в конницу «совершенно совпадало бы с собственным желанием татар...» (цит. по: Мартьянов, 1887. С. 2). Тем не менее, несмотря на то, что правящие круги были хорошо знакомы с проблемой, что они знали, чем грозит нарушение царской гарантии, они на это нарушение сознательно пошли.

Указ о всеобщей воинской повинности был опубликован 1 января 1874 г. И тут же началось бегство мусульман Крыма от этой, ранее неслыханной, а теперь ставшей реальностью угрозы оскорбления веры предков. Тут же, как по заказу, у берегов Крыма появились турецкие фелюги, с них спускали шлюпки, на которых турки стали ходить вдоль удобных отмелей под видом охоты на дельфинов, но на деле — для погрузки крымскотатарских эмигрантов, перевоз которых приносил гораздо больший доход. К весне Крым покинули первые 300 призывников, большинство с семьями, а губернская канцелярия уже была завалена прошениями о выдаче паспортов на выезд. Очередной великий исход стал набирать обороты. Но ещё ранее, практически сразу после опубликования манифеста от 1 января 1874 г. народ сложил песню, в которой лучше, чем в записках современников, отразился весь ужас крымских мусульман перед военной службой в армии неверных:

Сады, потом отцов наших вспоенные,
Видать, Крым родной нам не достанется,
Сиротливо нам вслед глядят. От царя постылого пощады не жди.
Матери в слезах Аллаху молятся — Сыновья, видать, домой не воротятся,
Сыновей в солдаты забрать хотят. От страданий, Аллах, их храни.
Солнце взойдёт, перекатываясь, Вершины гор родных в тумане,
Горе растёт день ото дня. Под гнётом гяуров Родина стонет.
Пожалей, Аллах, тебе молимся, Сердце словно в кровавой ране,
Сохрани от несчастий этого дня. Спаси нас, Аллах, душа наша стонет.
В медресе уроки окончились, Журавли в родном небе курлычат,
В деревнях зачитали Указ. День за днём несут чёрные вести.
Словно острым ножом сердце вынули враз. Манифестом народ весь измучен,
Спаси нас, Аллах, от царской бестии.

(Олесницкий, 1910)

Ещё позже, уже в начале XX в., когда рекрутчина стала более привычной, народ, тем не менее, продолжал слагать песни аналогичного содержания и неугасшего эмоционального накала: к оскорблению армией невозможно было привыкнуть. Вот одна из них, в ней отразилась печаль молодых парней, покидавших Крым на долгие три года:

Ak-mecid yuli cakil tas
Atin da naili at
Biylki yasim un sekiz
Üc yuldan salda

Bahçasaray kan saray
unda yattim bir talay
stavay saldat degende
küz jasini tiyalmay

Kitecekmiz küyümden
Kal sauluknen
Sil küzinin yasini
Al yauluknen

Asadan keliy pristavlar
Aklimi algan
Basimdaki kalpagim alip
Sapkasin salgan.

Улицы Акмеджида вымощены,
И конь твой тоже подкован.
В этом году мне — восемнадцать
Три года быть мне солдатом

Бахчисарайский Хан-сарай.
Там в последнюю минутку
«Вставай, солдат», они сказали.
Слёз нельзя было унять.

Мы покидаем наше село,
Будьте счастливы!
Утри слёзы с глаз
Своим алым платком.

Снизу приходят вербовщики,
Я почти лишился разума...
Они отнимают мой къалпах
И швыряют мне [солдатскую] шапку.

(Цит. по: Какик, 2001. S. 311—312)

Царь прекрасно понимал, что «волнения между Татарским населением произошли главнейшим образом вследствие издания новаго закона, подчиняющаго Татар отбыванию воинской повинности, от которой оне до сего времени были свободны» (Высочайшее распоряжение; цит. по: Воронцов, 1906. С. 439). Поэтому, зная, чем чревата идея ухода татар из Крыма, Александр II немедленно отправил на Юг князя С.М. Воронцова, генерал-адъютанта и сына покойного фельдмаршала, о котором, как говорилось выше, крымцы сохранили самую добрую память. Князь объехал Симферопольский, Феодосийский, Ялтинский и Евпаторийский уезды, лично встречаясь с семьями будущих призывников, беседуя с юношами и со стариками.

При этом выяснилось, что татарским парням угрожает тотальная рекрутчина: «...все 20-летние будут ежегодно поголовно забираемы в солдаты, что, кроме того, всё мужское население до 40-летнего возраста будут обязаны нести службу и т. д.» (Воронцов, 1906. С. 439). То есть местные чиновники распространили среди крымскотатарского населения информацию о гораздо более жёстком призывном режиме, чем это предусматривалось на самом деле. Причина этой фальсификации была проста и столь же легко объяснима особыми свойствами российской бюрократии. Чиновники пошли на этот шаг, ожидая практически от всех татарских семей взяток или платы за оформление миграционных документов, что должно было принести им необычно крупный доход.

И в самом деле, оказалось, что ещё до приезда С.М. Воронцова они успели собрать таким образом 10 000 руб. только за написание просьб о выезде за рубеж. Заодно князь выяснил, что сигналы о каких-то турках, агитировавших крымчан за массовый исход, дошедшие до Петербурга, фальшивы: «Каких-либо внешних подстрекательств к выселению не замечено», — докладывал он в Петербург (там же. С. 440). Это была обычная практика имперских чиновников на местах, искавших своей прибыли. Такую «утечку» информации в колонизованных Россией регионах сознательно допускали «местные чиновники и писари... и которая часто искажалась (целенаправленно запущенными. — В.В.) слухами, чтобы в большей степени совпадать с ожиданиями» этих кровопийц (Верт, 2005. С. 56).

Кроме того, им были отмечены и некоторые побочные причины к эмиграции, о которых он также счёл нужным доложить: «Татары в значительном большинстве не имеют собственной земли; они живут десятинщиками на землях помещичьих и казённых, отдаваемых в аренду, и терпят большие притеснения, в особенности от арендаторов казённых земель». В связи со всем вышеупомянутым С.М. Воронцова не должно было удивить, что «...в некоторых местах татары полагают даже, что правительство само желает их ухода наподобие 1861 года» (ук. соч. С. 440. 441, 442).

С.М. Воронцов, как мог, разъяснял крымцам истинное положение вещей, и ему удалось в какой-то мере успокоить народ. Сложнее всего было в Феодосийском уезде, сёлах Туак, Ускут и других, где прошениям о выезде уже был дан ход и нужно было добиваться их возврата. Князь обещал, кроме того, от имени верховного командования добиваться создания особых крымских мусульманских частей типа лейб-гвардейского крымскотатарского эскадрона, где даже форма будет близка к национальной одежде, а воинов постоянно, в праздники и будни, будет сопровождать мусульманское духовенство.

Как позже писал генерал-адъютант Д.А. Милютин, действительно «имелось в виду установить для них такие облегчения, которые соответствовали бы их образу жизни и понятиям», о чём, кстати и Александр II, находясь в Ливадии, лично объявил «представителям татарского населения Крыма... и на первое время предполагал образовать отдельный эскадрон в пределах Крымского полуострова с тем, чтобы они имели полную возможность исполнять все правила их веры и сохранять образ жизни, соответственный их религиозным требованиям. При этом имелось в виду даже форму обмундирования эскадрона применить к национальной их одежде» (Мартьянов, 1887. С. 2).

Миссия С.М. Воронцова и прямое обращение царя к крымским татарам приостановили начавшуюся эмиграцию: императора знали мало, но князю верили, хотя он выдавал (скорее всего, из лучших побуждений) желаемое за действительное. Впрочем, прибыв в Петербург, он, в самом деле, решил довести дело до конца и подал докладную (выдержки из неё цитировались выше), где указывал, кроме того, что для прекращения эмиграции необходимо, чтобы крымские чиновники прекратили запугивать татар. Князь указал далее, что если не принять немедленных мер, то массового исхода избежать не удастся: у татар настолько «бедственное положение... что выселение из пределов России представлялось их воображению делом, могущим только улучшить положение» (цит. по: Мартьянов, 1887. С. 2).

Далее, князь предлагал Александру:

1) отрезать степным татарам наделы из казенных земель в рассрочку;

2) провести ряд дорог, чтобы связать судакские деревни с Алуштой, Феодосией и Карасубазаром и сделать возможным вывоз винограда из горных районов;

3) возвратить отобранные в 1838 г. у татар лесные «дачи» (то есть участки, изначально выделенные казной в пользование горным крестьянам);

4) рассмотреть накопившиеся жалобы на произвол земельных ведомств, посягающих на татарские участки и дома;

5) возобновить, в соответствии с законом, свободную выдачу паспортов паломникам наравне с подданными-христианами, и оставить управление вакуфами у мусульманских общин.

(Донесение С.М. Воронцова императору от 14 апреля 1874 г., цит. по ук. соч.).

Надо сказать, что Александр внешне отнёсся к предложениям С.М. Воронцова сочувственно, и даже дал тому ряд обещаний. Но хватило этого сочувствия на проведение в жизнь лишь одного, выше не упомянутого пункта этой программы, а именно насчёт крымцев, у которых были средства на то, чтобы явиться на призывной пункт с собственным конём. Таких счастливчиков, понятное дело, немногочисленных, направляли в мусульманский эскадрон³. Что же касается всех остальных обещаний, то они остались на бумаге. Не было исполнено даже самое простое из них — об исключении из рациона солдат-мусульман свинины и возможности совершения намазов, для чего было бы вполне достаточно завести в смешанных частях отдельный, крымскотатарский котёл. Не менее важным было требование соблюдения исламских обрядов при жизни и после смерти военнослужащих-мусульман⁴. Но и в 1905 г. татары обращались с такой просьбой к самому Председателю совета министров С.Ю. Витте (Терджиман, 29.03.1905), из чего видно, что проблема по-прежнему оставалась нерешённой. И. Гаспринский утверждал, что государство не имеет права вмешиваться столь беспардонным образом «в духовную и бытовую жизнь подчинённых народностей» (Терджиман. 05.04.1905), но обращения эти оставались тщетными и тогда и позднее...

Понятно, что купить коня и на свой счёт отправить сына в мусульманский батальон стоило недёшево, и столь зажиточные хозяева среди крымских татар были в абсолютном меньшинстве. Кроме того, уже изданный закон о воинской повинности и устав, никем не переведённые своевременно на крымскотатарский язык, также служили источником недоразумений. Так, среди крымского населения ещё в 1874 г. разошлись слухи о том, что в армию будут забирать всех 20-летних парней для несения двадцатилетней же службы. Люди не могли себе представить, кто в таком случае будет ухаживать за стариками, попросту зарабатывать для них хлеб насущный. К этим рассуждениям прибавилась ещё одна, специфически «степная» проблема. Если горные татары имели кое-какие наделы, то основная масса степняков жила десятинщиками на землях помещиков и казны, это были самые горькие бедняки, которые знали одно: служба в армии окончательно подорвёт их хозяйство, попросту убьёт стариков, а эмиграция таит какие-то неведомые возможности, и уж во всяком случае в Турции хуже не будет, так как хуже уже некуда...

Поэтому прекратившаяся было эмиграция вновь возросла: началось повальное бегство семей, в которых были рекруты. До конца 1874 г. бежало за рубеж 500 человек с семьями, притом без паспортов, незаконно, на турецких фелюгах, отходивших по ночам из Евпатории, Судака, Севастополя и Гурзуфа. И поток этот продолжался месяц за месяцем, его не смогло остановить даже исполнение осенью 1874 г. обещания об учреждении крымскотатарского эскадрона (150 человек на своих конях — капля в море!). Этот исход приобрёл и новые черты: если раньше за море уходили, в основном, степняки и горцы, то теперь снялись южнобережные крымцы, причём сотнями семей, главным образом из Гурзуфа, Кизилташа, Капсихора, Туака и Ускута.

Береговая полиция пыталась пресечь нелегальный выезд, в ночных беглецов стреляли, уже были смертные случаи (Вольфсон, 1940. С. 195), но отчаявшихся людей ничто не могло остановить. Далее, в отличие от степной глубинки Южный берег был на виду как у российских «курортников» (от скорых на руку публицистов до светской элиты), так и иностранцев. Поэтому очередное бегство из империи практически моментально получило нелицеприятное отражение в западной прессе, что было болезненно воспринято царским двором и близкими к нему кругами (Williams, 2001. P. 185). Новая эмиграционная волна улеглась лишь в 1875 г., да и то поневоле: началась очередная война с Турцией и свобода передвижения по морю была ликвидирована.

Но до этого десятки тысяч мусульман успели выехать, тем более, что им «повезло»: государство предоставило беженцам возможность отправиться за море на пароходах. Впрочем, дело здесь было не в крымских татарах, а в совпавшей по времени волне черкесского переселения. Эти жители Прикубанья стали жертвой планомерной агитации (ею руководил генерал Кондохов) с целью освободить плодородные долины для заселения их русскими. При этом многие десятки тысяч черкесов должны были как можно быстрей оставить пределы своей бывшей родины. С этой целью их направили через Тамань в крымские порты, главным образом Феодосию, откуда как черкесов, так и татар должны были вывозить современные пароходы.

Однако моряки при всём желании не могли справиться с огромными толпами беженцев, запрудившими порт осенью 1874 г. К тому же какому-то чиновнику пришла в голову мысль пропускать всех выезжающих через карантин, что ещё более замедляло отток людской массы. Вскоре у людей стали кончаться деньги, попытки продать бедную одежду были бесполезны. А когда наступила зима, то между переселенцами, для которых никто не приготовил даже элементарных бараков, начались болезни (оспа, тиф), обморожения и т. д. Утверждают, что в страшную зиму 1874—1875 гг. на феодосийских улицах погибло 75% населения (Озенбашлы, 2005. VIII. С. 7). Возможно, именно в эти зимние месяцы был сложен ещё один «Дестан о Кефе» (Kefe destani), отрывок из перевода которого здесь приводим:

Несмотря на дождь и ветер,
Погнала нас судьба на чужбину.
Карантин месяцами людей косил,
Гибли люди, продав последнее.

Сомкнув навсегда усталые веки,
Умирали взрослые, дети
Кровь горячая в жилах застыла,
Народ погиб в когтях карантина.

(Цит. по ук. соч. С. 7)

Но пароходы всё же доставляли оставшихся в живых до турецких портов. Худшая судьба постигла тех, кто, не выдержав пытки карантином, тайком пробирался на турецкие фелюги, многие из которых берега не достигли — что, впрочем, было обычным явлением и в прошлую великую эмиграцию...

Примечания

1. Именно рекрутчина была основной причиной бегства некоторых татар за рубеж уже на второй год после аннексии, ещё до начала первого великого исхода. Когда в 1784 г., то есть уже после запрета на выезд, была задержана группа татар, бежавших из Крыма без разрешения, то «они единогласно объявили... намерение их уйти за море было не от чего инаго, как опасаясь военную службу» (РГВИА. Ф. 281. Оп. 1. Д. 66. Л. 32).

2. Между прочем, такое явное нарушение царского обещания-гарантии естественно влекло за собой аналогичную свободу крымского народа от долга верности престолу, иных подданических обязательств. Но кроме политической реакции на российское клятвопреступление — а им и являлся отказ властей от соблюдения гарантии, данной Екатериной (от имени своего и своих наследников) — у крымцев становились неизбежными и психосоциальные метаморфозы. Обещание сохранить все национальные обычаи и традиции, в том числе индивидуальную свободу, давало некогда гарантию сохранности этнического общества, неизменности социального взаимодействия внутри его, обеспечивавшегося обычаями и нормами. Нарушение же такой гарантии, как известно, неизбежно «влечёт за собой ответную психологическую реакцию... ведёт к росту недоверия, двоемыслия и цинизма». Ведь только обычай и норма «обеспечивают устойчивое, добровольное и сознательное сотрудничество людей» (Ерасов, 1998. С. 97, 105). То есть выход из-под власти царя-клятвопреступника, эмиграция, были просто-таки необходимы в видах спасения этнического сообщества крымских татар.

3. Пункт о религиозных свободах в армии был выполнен уже новым царём, да и то частично: Повелением Николая II от 20.10.1903 г. в войсках «для совершения треб солдат-мусульман, а где их, духовников не имеется, назначались бы штатные муллы к частям войск» (цит. по: Терджиман. 15.09.1903). То есть, войсковые муллы дозволялись только в безвыходных ситуациях. Нормой это положение так и не стало, по крайней мере, на тот момент.

4. Именно эта проблема продолжала оставаться самой актуальной и в первые годы XX в. Она побуждала крымскотатарскую молодёжь не только уклоняться от исполнения воинской повинности, но и эмигрировать вместе со своими семьями. Так, евпаторийский исправник докладывал в мае 1901 г. Таврическому губернатору, что причиной бегства татар за рубеж служит «отсылка новобранцев в полки, находящиеся в России, где их кормят свиным мясом и умерших хоронят как собак, бросая в ямы без религиозных обрядов за неимением там магометанского духовенства» (цит по: Сейдаметов, 2006. С. 44).