б) Сопротивление модернизации

Конструктивность, практическая ценность и теоретическая безупречность реформаторской программы И. Гаспринского были очевидны, но именно поэтому против неё и выступили мощные силы, которые принято называть реакционными. Причём на самом высшем уровне, где теоретически обосновывалась ненужность практически любого образования для людей физического труда, то есть для большинства населения. К.П. Победоносцев делал заявления, имевшие силу официальных предписаний: «Кто готовится стать кандидатом или магистром, тому необходимо начинать учение в известный срок и проходить последовательно ряд наук; но масса детей готовится к труду ручному и ремесленному. Для такого труда необходимо приготовление физическое с раннего возраста. Закрывать путь к этому приготовлению, чтобы не потерять времени для школьных целей, значит — затруднять способы к жизни массе людей, бьющихся в жизни из-за насущного хлеба, и стеснять посреди семьи естественное развитие экономических сил её, составляющих в совокупности капитал общественного благосостояния» (Победоносцев, 1996. С. 124—125).

То есть обер-прокурор Синода и член Государственного совета откровенно излагал программу «физической подготовки» рабочего скота, умственное развитие которого было ненужно и даже вредно!

Победоносцеву вторило, во-первых, целиком с ним согласное русское чиновничество (в том числе «культурное», то есть идеологи Министерства народного просвещения), поддержанное основной частью российской общественности а, во-вторых, мусульмане-кадимисты.

Позиция первых была ясна, она и не затушёвывалась. Для высокопоставленного русификатора-миссионера Н. Ильминского «фанатик без русского образования и языка сравнительно лучше, чем по-русски цивилизованный татарин, а ещё хуже аристократ, а ещё хуже — человек университетского образования» (Ильминский, 1895. С. 175). В том же направлении работала мысль одного из бывших имперских «силовых» министров: «Для скорейшего подъёма духовных и материальных сил русского племени одного равенства в правах с более культурными иноземцами и инородцами недостаточно. Необходимо, чтобы русское племя в России пользовалось бо́льшими правами, чем инородцы и иноземцы» (Куропаткин, 1910. Т. 111. С. 241). Эти две выдержки демонстрируют явную оскорблённость господствующего этноса необходимостью участвовать в конкурентной борьбе, да ещё и на равных основаниях, с колонизованными нерусскими¹.

Другие просвещенцы-теоретики обвиняли И. Гаспринского, а заодно и ислам, и мусульман Крыма в совершенно несвойственных им пороках и грехах, произвольно меняя положительные черты на отрицательные, выдавая следствия за причины и так далее. Естественно, делалось это совершенно голословно: «Г-н Гаспринский приписывает исламу возрождение науки и организацию средневековых европейских школ и университетов (очевидно, имеется в виду значение медресе в качестве образца при создании более поздних, христианских университетов. — В.В.), ...[утверждая,] что всеобщее обучение завещано человечеству не XIX в., а первыми десятилетиями мусульманской эры... [он] старается обелить современных крымских соотечественников в их нежелании отбывать воинскую повинность и в массовом переселении в единоверную Турцию» (Остроумов, 1901. С. 237).

Столь же прозрачной была позиция кадимистов (почти стопроцентно — из потомственных мулл и имамов), не желавших никаких перемен, которые положили бы конец их довольно спокойному существованию, сделав необходимым пересмотр идеологических позиций, принудив массу полуграмотных мулл хотя бы к обновлению забытых знаний. Это уже не говоря о самообразовании, связанном с творческим освоением наследия великих мыслителей арабского (и не только арабского) мира. В частности, эти сторонники застоя выступали в России и за рубежом против образования мусульманской женщины, которой «невежество и ограниченность предначертаны самим провидением», против изучения татарского языка и издания книг на нём (Ганкевич, 1998. С. 113). Они выдвигали против Гаспралы нелепые обвинения касательно того, что он «звал обречённых мусульман к культурному упадку под гегемонией западных техники, армии, политики и интеллекта» (Lazzerini, 1997. P. 177). Последнее всего лишь оттого, что Исмаил-бей не считал знание европейской культуры вредным, а пользу от него, в общем-то, несомненной.

Против модернизаторской деятельности предшественников Гаспралы и его собственной программы культурных реформ не могли не выступить и откровенные великодержавные шовинисты, естественно, с традиционными для них доводами, и с традиционной же откровенностью: «Тысячу лет строиться, обливаясь потом и кровью, и составить государство в восемьдесят миллионов... для того, чтобы потчевать европейской цивилизацией пять или шесть миллионов кокандских, бухарских и хивинских оборванцев, да, пожалуй, ещё два-три миллиона монгольских кочевников... Нечего сказать, завидная роль, стоило из-за этого жить, царство строить, государственную тяготу несть, выносить крепостную долю, петровскую реформу, бироновщину и прочие эксперименты» (Данилевский, 1871. С. 62—63)

Наконец, критика слышалась и от русской интеллигенции, в целом сочувственно относившейся к мусульманским согражданам. Культурная элита страны не всегда была способна выпутаться из противоречий той эпохи, общей причиной которых была особый тип развития державы. Он был догоняющим, то есть неизбежно подвергавшим русскую культуру опасности чуждого влияния. Это постоянно нервировало просвещённых патриотов, заставляло ожидать подвоха не только от западной, но и от восточной (как им казалось, тоже прозападной) модернизации, чрезмерно идеологизировало её несложное содержание, вызывало желание ей противодействовать, причём здесь никто не был исключением: ни Пестель, ни Белинский, ни другие российские «обновленцы» и просветители². И русские интеллигенты полагали, исходя если не из самых лучших, то понятных побуждений, что «в желании [устройства] высших мусульманских школ древнеарабского типа, в особых благотворительных обществах и читальнях для мусульман и прочем особой надобности нет, а вместо того существенно необходимо введение в программу преподавания в существующих медресе курса русского языка и современных научных знаний, которые способствовали бы рассеянию укоренившихся среди мусульман религиозных представлений... и исключительного учения Корана...» (Остроумов, 1903. С. 246—247).

Последний вывод мог внешней своей формой привлечь немало сторонников. Действительно, создание нового общества планировалось реформаторами через воссоздание человека классической, то есть старинной эпохи, — таков был парадокс И. Гаспринского. Его противниками сознательно затушёвывалось главное в программе: моральным, поведенческим, идеологическим ориентиром при этом оставался именно ислам, сохранивший свое цивилизационное значение в области совместной эволюции человека и природы, эмансипации женщины, мобилизации талантов во всех социальных слоях. Таким образом, модернизм (в Европе и России — разрушительное движение, выражавшее разочарованность человека в мирских благах и его отторжение от природы, оставившее после себя духовные и материальные руины), в мусульманском мире вёл к совершенно противоположным, то есть к созидательным планам и конструктивным перспективам.

Членство в некоем «Клубе модернизма» на глазах превращалось из средства культурного возрождения в главное условие просто-напросто выживания народа.

И в осознании этой данности — первое достижение Исмаила Гаспринского.

Примечания

1. Русский национализм, распространённый, как и ныне, довольно равномерно среди всех общественных слоёв и классов, исходил из тождества имперских и великорусских интересов, что сразу же превращало всех нерусских подданных в людей второго сорта. Оттого и была для власть имущих великороссов невыносима свободная конкуренция, что она предполагала борьбу за права, и без того принадлежащие им «по праву» (праву сильного, завоевателя и т. д.). К тому же такая конкуренция в сложной этнокультурной среде России могла оказаться очень нелёгкой, так как «инородцы» зачастую проявляли больше энергии, активности, усидчивости, а часто и способностей, чем это было характерно для этнических русских, привыкших к положению, дававшему им превосходство без каких-либо усилий.

2. Вот замечание современника о конкретных результатах этого этнопсихологического надлома: «...имперское правительство, проводя свою национальную политику, состоявшую в подавлении всех сторон национальной жизни недержавных народностей, было не одиноким и в значительной мере пользовалось общественной поддержкой господствующей великорусской народности, национальным представителем которой оно было и намерено остаться в будущем... Широкие общественные круги и поныне блуждают, как во тьме, в области национальных вопросов и склонны по-прежнему то к равнодушно-презрительному, то прямо к враждебному отношению ко всякому проявлению национальных движений в среде инородческих племён... Прошлое никогда не уходит, не оставляя своего наследия будущему» (Славинский, 1910. С. 393).