7. «Второе пришествие» советской власти

Ревком Симферополя, состоящий в основном из большевиков, взял фактическую власть 9 апреля 1919 г., ещё до полного захвата ими Крыма. По мере продвижения Красной армии в остальных городах шел шаблонный процесс — люди в шинелях назначали ревкомы и распускали выборные земские управы и городские думы. Наконец, 1 мая Крым был занят, а 12-го вторично объявлен Социалистической Советской Республикой, что формально было декларировано Политбюро ЦК РКП(б) на заседании ещё 23 апреля 1919 г.

При этом республика, входя в РСФСР, по статусу своему приравнивалась к той же России, Украине, Белоруссии, Латвии и Литве, поскольку считалась равноправным членом военно-политического союза советских республик. Но фактически Крым уже никогда не поднимался до уровня пусть даже дутой национальной суверенности (как это имело место, к примеру, Латвии), поскольку его комитет партии изначально был приравнен к одному из безгласных обкомов-губкомов Российской Федерации.

Очевидно, Москва сделала наконец выводы из краткого опыта Республики Тавриды. А именно о бесплодности попыток игнорировать целый народ, тем более для Крыма коренной. Поэтому теперь в правительство КССР, возглавленное братом вождя, Д.И. Ульяновым (в странном статусе «временно председательствующего»), вошли три крымских татарина — С. Идрисов (наркомзем), С. Меметов (наркоминдел) и И. Арабский (наркомюст); четвёртый, А. Боданинский¹, был назначен управляющим делами правительства. Потом уже наркомом по делам национальностей стал пятый татарин, И. Фирдевс. Была полностью легализована Милли Фирка. Большевики прилагали значительные усилия к политизации крымских татар. Для Крыма был создан идеологический десант из 45 коммунистов-тюрков. Поскольку же крымскотатарских большевиков всё ещё было немного, то пришлось «разбавить» этот политический отряд турецкими коммунистами, в их число входил и упоминавшийся выше Мустафа Субхи (Музафаров, 1991. Т. 2. С. 686).

Но такое вливание национальных сил в правительство национальной республики и в политическую жизнь государства на деле мало что означало. Крымскотатарская деревня уже в первые недели новой власти могла готовиться к повторению пройденного. Её постиг очередной жестокий удар сверху — возобновились «контрибуции», уже тогда раздавались призывы к коллективизации и национализации имущества зажиточных крестьян (кулаков).

Те жалкие крохи имущества и продовольствия, что уцелели от немецких, антантовских и белогвардейских грабителей, теперь дочиста выметались Советами. И, как ни странно, тоже на «законном» основании «обезоруживания кулака, освобождения бедноты из-под кулацкого экономического засилья» (Бунегин, 1927. С. 254). Бедная татарская деревня сама не понимала своей пользы, когда стоном стонала голодной весной 1919 г. Ведь если представить себе крымское село некими весами с двумя разномерными чашами, кулацкой и бедняцкой (именно таким был «социальный» подход), то, снимая всё дочиста с полупустой чаши, власти ничего не клали в пустую, — так элементарно достигалась социальная справедливость. Самого простого не понимали (точнее, не желали понимать) большевики — того, что, разоряя «кулака», зажиточного соседа бедных крестьян, она пускала по миру и последних, которым негде было теперь и семян-то одолжить, и вола попросить для вспашки, пусть даже за какую-то плату...

Начался беспримерный рост поборов с села — уже общего плана, когда не делалось различий по зажиточности. Вначале на крымского крестьянина взвалили лишний миллион налога, затем сумма контрибуций выросла с 5 до 12 млн руб. Естественно, подобные убийственные для экономики решения принимались где-то наверху, но в жизнь-то их проводили симферопольские большевики, причём рьяно, с увлечением, железной рукой борясь с попытками скрыть семенной хлеб.

Зерно уходило старыми, до тошноты знакомыми путями. Нужно было кормить очередную оккупационную армию, хлеб и иные сельскохозяйственные продукты исправно высасывал Север. Поэтому в новом «государстве», КССР, хлебная норма сразу упала с 300 до 200 г в сутки, крупы давали чуть более полутора килограмм в месяц, а картошки ещё меньше (Надинский, 1957. Ч. 2. С. 170). По деревням и сёлам поползли первые (в Крыму) продотряды².

Мужества выступить против политики, явно ведущей и деревню и город к обострению голода, хватило лишь у меньшевиков. Эти «раскольники» уже тогда видели выход из кризиса не в подобном безоглядном подавлении способности деревни накормить всех, но, наоборот, в том, чтобы «поднять как производство, так и производительность труда» (Борьба. 1919. С. 40).

Впрочем, в Крыму это был глас вопиющего в пустыне. И если городские предприятия, постоянно получавшие продовольственные дотации, постепенно приступали к работе, то обескровленная всё новыми и новыми контрибуциями, загнанная в экономический тупик крымскотатарская деревня была почти полностью парализована.

Агитационный плакат, вывешивался на вербовочных пунктах Красной армии

В свете встречающихся в исторических трудах упоминаний о так называемых инициативах масс этого периода особенно поучительно выглядят приводимые в литературе случаи якобы добровольного добавочного сбора хлеба крымским крестьянством. Сотни тысяч пудов зерна на уезд «добровольно» ссыпались на приёмных пунктах в 1919 г. — и это на фоне полуфунтового хлебного пайка, в условиях голода, который должен был прийти и уже пришел в Крым. После чего не приходится удивляться новой популярности эсеров, публиковавших не лживые доклады о поддержке селом экономической политики властей, но конкретно указывавших на первопричину разрухи и голода: «насильственная коммунизация, обирательство крестьян в виде налогов, насаждение назначенцев» (Борьба. 1919, № 35).

С другой стороны, не следует принимать эту критику за борьбу с большевизмом — тогда эсеры, чье руководство участвовало в работе ВЦИК, всё ещё ждали от советской власти радикальных перемен в аграрном и национальном вопросах, надеялись на реформы, считая, что «большевики есть основная сила, двигающая и созидающая Советскую власть», сторонниками которой они оставались (Борьба. 1919, № 34). Эсеры лишь предупреждали о неизбежности крайне нежелательного и попросту опасного для страны взрыва недовольства, которое возникает «благодаря недальновидному хозяйничанью в деревне большевиков» (Борьба. 1919, № 35). И это говорилось задолго до того, как В.И. Ленин признал причину поражения хозяйственной политики советской власти до весны 1921 г. именно в том, что она «в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей» (Известия. 1989, № 94).

Вполне отдавая себе отчёт в бесперспективности антитатарской политики, по крайней мере до окончательного установления своей власти в стране и Крыму, большевики неожиданно решились на исправление собственных ошибок, допущенных в первой половине 1918 г. Но, как это много раз бывало в истории России и её народа, «перебор» в одном отношении сменился не менее пагубным перебором в противоположном направлении. Маятник качнулся назад — и снова до упора.

В Крыму не только была легализована Милли Фирка и возродилась крымскотатарская пресса. Местные карательные органы, ещё недавно сотнями расстреливавшие и тысячами арестовывашие крымских татар, теперь обещали расстрел за любое проявление бытового шовинизма. Хотя, положа руку на сердце, признаем, что после десятилетий воспитания в великорусском духе редко какой русскоязычный крымчанин мог отдавать себе отчёт в том, что это вообще такое, дискриминация нерусских? И почему за «нормальное» к ним отношение теперь вдруг начинают стрелять! Но большевики пошли ещё дальше, разрешив восстановление мусульманских войск (впрочем, скорее всего, это была не уступка интернационализму, а попытка заманить крымских татар в Красную армию). Всего народу набралось на две пехотные роты и одну конную сотню, для «воспитания и руководства» которыми при Наркомвоенморе КССР была учреждена Мусульманская военная коллегия из 5 человек (Брошеван, Форманчук, 1992. С. 87, 88).

Но эффект от всех этих парадных, подчёркнуто дружеских по отношению к крымским татарам мероприятий перечёркивался двумя простыми фактами. Во-первых, допуская существование Милли Фирка, большевики когда исподтишка, а когда и открыто вели с ней беспощадную борьбу. Так, в ходе уже майских 1919 г. выборов в Советы «партийным организациям Крыма пришлось провести очень серьёзную работу среди населения, чтобы в Советы не попали... миллифирковцы и другие враги народа» (Загородских, 1940. С. 81). Можно представить себе, в чём заключалась тогдашняя «серьёзная работа» и как она сказалась на объективности и прозрачности избирательной кампании!

Во-вторых, Крымская ССР так и не отменила объявленного ею в мае 1919 г. чрезвычайного положения. Оно длилось все 75 дней существования республики, понятное дело, оправдывая любые беззакония и прямо преступные действия власти и её служителей. Таких преступлений было немало, но виновники, как правило, выходили сухими из воды. Собственно, этого и можно было ожидать от государственного образования, всё существование которого (уникальный случай во всемирной истории!) целиком, минута в минуту, укладывалось в режим сплошного, непрерывного ЧП.

Тем не менее коренной народ традиционно пытался найти возможность мирного сосуществования и с такой властью. Наиболее полно такая позиция массы выражалась в политике партии Милли Фирка. Миллифирковцы вполне отдавали себе отчёт в непрочности советской власти по причинам как внешним (неотвратимо близилась угроза деникинского вторжения), так и по внутрикрымским (голод, безземелье, беззаконие). Тем не менее, каким странным это ни покажется, руководители Милли Фирка «стали серьёзно и вполне искренне готовиться и готовить идущие за ними массы к новому строю на советских началах» (Тавр. Коммунист. 1919, № 15), одновременно выступая против незаконных арестов середняков, якобы «вредивших» большевистской власти в крымскотатарской деревне.

А репрессии в те месяцы усилились непомерно. В обстановке прифронтовой полосы (Южный фронт близился к Крыму) свирепствовала ЧК. Тюрем не хватало, и физически уничтожались многие заподозренные в простом сочувствии к разогнанной большевиками выборной власти — к эсерам, к крестьянам-повстанцам, скрывавшимся в лесах Главной гряды, к участникам крестьянской войны на соседней Украине. Как сообщал знаменитый «командарм-2» Скачко, в то время как повстанцы «проливали кровь» в различных некоммунистических, но боровшихся против Деникина, Петлюры, Шкуро, Григорьева и т. п. отрядах, «мелкие местные чрезвычайки»³ преследовали их и их родственников на обратной стороне фронта и в тылу. Общим мнением становилось, что «работа местных чрезвычаек определенно проваливает фронт и сводит на нет все успехи, создавая такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Краснов никогда создать не могли» (цит. по: Голованов, 1989).

Примечания

1. Али Боданинский (Баданинский) род. в 1865 г. в семье преподавателя и известного национального просветителя Абдурефи Боданинского. Работал в Терджимане конторщиком. В 1905 г. начал сотрудничать с Р. Медиевым, одновременно вёл большую работу по собиранию крымскотатарского фольклора. В 1917 г. избран в Мусисполком и первый Курултай. Октябрьский переворот не принял и дистанцировался от ленинцев до осени 1918 г., когда решился вступить в партию, или, как писала в своё время советская печать, «из просветителя, демократа превратился в коммуниста» (Памяти павших. С. 182—183). При этом А. Боданинский демонстративно покинул круги Меджлиса и Курултая. С мая 1919 г. — в советском правительстве в качестве управляющего делами СНК Крымской Республики, члена Революционного трибунала. Одновременно продолжал вместе с М. Субхи выпускать Ени Дунья. В 1920 г. был переведён на советскую работу в Мелитополь и вскоре погиб в бою с белогвардейцами (У.Б. Али Баданинский (1865—1920) // РВК, 1928, № 8. С. 102, 103).

2. В России продотряды, как утверждают профессиональные историки революции (см., напр.: Пайпс, 1994. С. II. С. 234), были созданы большевиками прежде всего для того, чтобы отвлечь рабочих столицы от явных манипуляций с голосами на выборах в Петроградский совет. Поэтому 20 мая 1918 г. и был издан декрет российского Совнаркома о создании рабочих продовольственных отрядов, которые были предназначены для насильственного (с оружием в руках) изъятия хлеба и других продуктов у деревенских «кулаков». Тем самым преследовались ещё две цели. Во-первых, вина большевиков за голод в столице перекладывалась на деревню, якобы сознательно саботирующую поставки зерна. Во-вторых, репрессии против крестьян неминуемо влекли за собой классовую ненависть, на которую Ленин возлагал основную надежду как на постоянный запас «топлива» для огня Гражданской войны, без которой его политическую программу было бы просто невозможно довести до конца.

3. Имеются в виду губернские, уездные, транспортные, фронтовые и армейские органы Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) в 1917—1922 гг. Сама ВЧК была основана 7 декабря 1917 г. Ф.Э. Дзержинским по указанию Ленина для борьбы «с контрреволюцией и саботажем», а на деле для осуществления Красного террора, проведения массовых репрессий, в основном по классовому принципу. В 1922 г. ВЧК была реорганизована в Государственное политическое управление (ГПУ). ВЧК была создана по образцу царской тайной полиции, причём её функции и полномочия не были преданы гласности. Это позволяло ей претендовать на такие полномочия и привилегии, которые не предполагались вначале и которые повлекли за собой самые страшные для граждан страны последствия (см. статьи в сборниках: Ленин и ВЧК, 1975; Из истории ВЧК, 1958).