6. Англо-французская интервенция

Перед самым уходом воинских частей проигравшей войну Германии, ввиду приближавшихся к Крыму войск Англии, Франции и Добровольческой армии, правительство С. Сулькевича было смещено немцами (16 ноября 1918 г.). Земские собрания, съезд городских деятелей и татарское совещание пришли к единому решению — передать дело образования новой власти в руки кадетской и социалистической партий. Одновременно часть членов Курултая выступила за проведение назревших революционных преобразований мирным путем, сверху. Левое же крыло парламента самостоятельно, без всякого нажима из центра, образовало первую татарскую ячейку большевиков, имевшую собственную программу, далёкую, естественно, от идеи бескровного развития революции.

Новая местная власть, называвшаяся Крымским краевым правительством, была избрана в тот же день, 16 ноября, на краевом съезде земств и городов Крыма. Во главе правительства стал агроном, просветитель, затем видный политик Соломон Самуилович Крым¹, ярый противник независимости, любой автономии края. Очевидно, именно поэтому он составил кабинет, в который вошли почти все старые противники Курултая и социально-политической самостоятельности коренного народа. Там были социал-демократы, эсеры, кадеты — весьма пёстрое представительство народов России и Крыма. Но в этом правительстве не оказалось ни одного крымского татарина. Более того, даже были изгнаны доставшиеся в наследство от С. Сулькевича два рядовых функционера-татарина из аппарата — очевидно за то, что они татары (Винавер, 1928. С. 82).

Это был последовательно кадетский кабинет. На словах, признавая ряд свобод, в том числе и свободу культурно-национальной автономии для крымских татар, он был нацелен на восстановление «единой русской государственной власти» и полное подчинение ей территории бывшего ханства. Правительство разрешило партии и профсоюзы, но уравняло в правах коренной народ с многотысячными беженцами и более ранними переселенческими массами, что реально вело к полному подавлению роли крымских татар в управлении своей родиной, и их культурному возрождению.

Во главу угла ставилось совсем иное Всероссийское национальное возрождение, в ожидании которого задачей правительства оставалась борьба с анархистами и большевиками. А в этом С.С. Крым рассчитывал на помощь войск Белой армии и Антанты. И конечно, пока не возродилась империя, никакие значительные социальные реформы, по его убеждению, не могли иметь места. Правительство было в этом отношении последовательным, выступая и против передачи земли крестьянам². Оставались в силе вообще все законы бывшего Временного правительства России. Вскоре по предложению С. Крыма, не располагавшего какой бы то ни было воинской поддержкой, на полуостров были введены отряды А.И. Деникина. Вначале они не были значительными, лишь позднее усилившись за счёт Крымско-Азовской армии под командованием генерала А.А. Боровского (4-я, 5-я, 13-я и 34-я пехотные дивизии), затем вошедшей в неполном составе в резерв при Деникине. С марта 1919 г. ставка главнокомандующего находилась в Симферополе.

Через некоторое время, после того как его войска заняли основную часть полуострова, на одном из приёмов главнокомандующий так обрисовал будущее Крыма: «...как наросты на больном теле, как мыльные пузыри возникают самостийные государства, которые лопнут как мыльные пузыри. Этой участи не избег и Крым, который за последний год надевал различные маски. Но маскарад окончен, маски сняты, и, одевшись в трехцветный флаг, Крым его больше не снимет. Я поднимаю бокал за процветание Крыма и всех тех его деятелей, которые честно служат русской идее (выделено мной. — В.В.)» (цит. по: Зарубины, 1997. С. 149).

Напротив, флот Антанты в Крым приглашен не был, но когда он всё же явился, местные власти его приветствовали³. С.С. Крым увидел в союзниках ещё одну опору своему правительству. Собственно, «опорой» считать Антанту он мог с оговоркой. Практически кабинет не правил, не пользовался полнотой власти ни одного дня из тех пяти месяцев, что ему были отпущены. Первое, с чего начали союзники, — это демонтаж и вывоз германских, а заодно и принадлежавших Крыму военных сооружений и техники (об этом ниже). Вообще союзники делали всё, что им указывало их командование, так же поступала и Добровольческая армия, не подчинявшаяся Совету министров С. Крыма. Последняя особенно отличалась своей «независимостью» от этого штатского кабинета, — офицеры её нередко расстреливали арестованных без судебной процедуры и даже ведома правительства. Так были казнены подпольщики у Семи Колодезей, а в Симферополе — весь состав правления Союза металлистов, только-только выпущенный С.С. Крымом из-под стражи.

Как вспоминал министр иностранного ведомства правительства С. Крыма, М.М. Винавер, «по качеству своему [деникинские] отряды, присланные в Крым, особенно в Ялту, были таковы, что поведением своим вызывали негодование со стороны всего мирного населения. Отряды эти сочли себя вправе взять в свои руки расправу с теми, кого они признавали большевиками, и самовольными убийствами, арестами, разгромом типографии газеты (севастопольский «Прибой». — В.В.) вызывали во всём населении Крыма крайне недружелюбное отношение. Репрессий (против собственных частей. — В.В.) со стороны командования Д.А. (то есть Добровольческой армии. — В.В.), невзирая на настояния Правительства, не последовало» (ГААРК. Ф. Р-1000. Оп. 4. Д. 21. Л. 6—6 об.).

Впрочем, эти акции подавления большевизма и бандитизма, иногда достигавшие значительного размаха, отличались не просто бессистемностью и безалаберностью, но нередко и чисто российской непоследовательностью. Примером может служить подавление действовавшей неподалёку от Евпатории большевистской террористической группы «Красная каска» в количестве двухсот партизан, которая была создана ещё осенью 1918 г. большевиком И.Н. Петриченко (Груббе, 1987. С. 87—88). Рабочие, безработные с семьями и люмпены города, освоившие Мамайские каменоломни с первых недель немецкой власти, снова засели там в январе 1919 г. Их целью было как-то продержаться, выжить до конца оккупации. Петриченко, который питал более амбициозные планы, рассчитывал, согласно некоторым сведениям, захватить власть в Крыму, как только красные части приблизятся к полуострову (Находкин, 1923. С. 75). Эта программа не менялась и позже, в самом начале «деникинщины».

Итак, «Красные каски» спустились вместе с семьями в существующие до сих пор подземные ходы, давным-давно прорезанные в жёлтом крымском ракушечнике. Большевики же рассчитывали использовать часть этих людей в партизанской борьбе с белыми, для чего предприняли ряд мер. Во-первых, в обширные и обеспеченные подпочвенной водой Мамайские подземелья были заброшены крупные партии продовольствия. Во-вторых, большевики вооружили людей в расчёте на то, что члены «Красной каски» будут в дальнейшем обеспечивать себя всем необходимым, добывая его у противника, и прежде всего в близлежащих татарских сёлах.

Соломон Крым

Сказанное противоречит выводам советской историографии, представлявшей Петриченко неким идейным борцом за торжество большевизма, — но его дела говорят сами за себя. «Отряд» Петриченко, поставивший перед собой вроде бы народно-патриотические задачи, ни разу не совершил даже мелкой акции против основного оплота оккупантов в том районе — Евпатории. Зато набегов на крымскотатарские сёла было предостаточно, особенно на зажиточные. Грабежи удавались не везде, так как через некоторое время жители степных деревень организовали добровольные отряды самообороны против красных бандитов. Это оказалось вполне действенной мерой.

Приведу один пример: 16 января 1919 г. отряд Петриченко численностью в 100 человек совершил набег на татарскую деревню Агай, расположенную неподалёку от каменоломен. Однако, несмотря на то что нападение было совершено ночью, хорошо вооружённые и, главное, прошедшие военную подготовку молодые татары (среди которых было немало и ветеранов — солдат Первой мировой) заставили петриченковскую толпу отступить (Загородских, 1940. С. 43). Но это сопротивление красным партизанам было организовано мирными жителями. Лишь 21—22 января деникинцы и местные ополченцы разгромили отряд Петриченко, да и то благодаря огневой поддержке корабельной артиллерии флота союзников. Притом власти чуть ли не попустительствовали большевикам.

Офицеры деникинской контрразведки и других карательных органов могли неделями охотиться за каким-нибудь одиночкой-эсером или расстреливать людей за неосторожные высказывания. А в то же время в Севастополе, кишевшем агентами контрразведки, буквально по соседству со штабом союзников 13 марта 1919 г. состоялась конференция профсоюза этого города, где открыто выступали большевики. При этом последние выдвинули предложение (утверждённое конференцией!) о поддержке Красной армии, о содействии изгнанию добровольческих войск из Крыма, о низвержении Краевого правительства и установлении на полуострове власти совдепов (КВ. 15.03.1919).

Каратели подвергали репрессиям крымских татар, практически стопроцентно объявивших бойкот призыву в деникинскую армию и даже выступавших с пацифистским лозунгом «Долой Гражданскую войну!» (Зарубины, 1999. С. 102). В этом была прямая заслуга членов Курултая. Согласно упоминавшемуся докладу врангелевского особиста, при Деникине они видели в Добровольческой армии силу, направленную на восстановление империи, и поэтому «усмотрели в ней врага своим национальным вожделениям и Краевому правительству... Исходя из этой враждебности, курултайцы развили сильную агитацию в населении против Крымского краевого правительства и Директории, призывая население не оказывать последней никакой помощи и не давать людей для пополнения армии. Наибольшего развития агитация эта достигла в Евпаторийском уезде и в Ялтинском. Объявленная командованием Крымской Добровольческой армии мобилизация не дала никаких результатов, т. к. на призыв явились буквально одиночные люди» (цит. по: Ефимов, Белоглазов, 2002. С. 142—143).

В январе—феврале 1919 г. положение стало несколько меняться. Это объяснялось тем, что командование Добровольческой армии уже открыто стало демонстрировать своё неприятие политики Краевого правительства, непопулярной и среди крымцев. Большое значение при этом имело возрождение Крымского конного полка. В одной из февральских сводок военно-политического отделения указывалось: «Приход отряда Крымского полка произвёл на татар Бахчисарая большое впечатление. Население отнеслось к отряду очень радушно, само начало сдавать имевшееся у него казённое имущество и вооружение, которого у него было довольно много, так как военный министр [Краевого правительства] генерал Маньковский, вместо того, чтобы сдать имущество мусульманского корпуса Добрармии, сдал его в Бахчисарай для охранения. Много татар, бывших солдат Крымского конного полка, записываются добровольцами. Вообще за последнее время замечается более усиленное поступление татар добровольцами в Добрармию» (цит. по: Кручинин, 1999. С. 18).

С другой стороны, вплоть до февраля 1919 г., когда командиром полка был назначен Туган-мирза Барановский, среди сменявшихся командиров Крымского конного полка не было ни одного татарина⁴. Да и в целом крымскотатарское добровольческое движение особо широким размахом не отличалось. Очевидно, дело было в том, что Курултай относился к нему отрицательно, имея собственную программу создания чисто мусульманских частей с крымскотатарскими же командирами. И руководство Курултая даже «заявило протест против призыва офицеров-мусульман» (Деникин, 1926. С. 58), что сильно повлияло на татарские массы Крыма.

Однако крымцы, уже служившие в полку, сражались вполне достойно против петлюровских войск, собственной кровью заслужив не один Георгиевский крест (эта пока не отменённая высокая награда, хоть и с христианской символикой, особо ценилась мусульманскими воинами). Так, например, унтер-офицер Ягья-мурза Баранчинский в сентябре 1918 г., «руководя несколькими всадниками своего взвода, пошёл прямо на действующий неприятельский пулемёт, несмотря на огонь в упор» (Кручинин, 1999. С. 32). В ту же осень рядовой кавалерист Али Курт-Незиров, «будучи раненым, оставался в строю и продолжал рубить противника, пока под ним не была убита лошадь и он не упал вместе с ней» (там же).

Несколько позднее, уже в октябре того же года всадники Курт-Амет Зекирья и Темир Булат, «участвуя в конной атаке на неприятельскую пехоту, невзирая на огонь в упор, захватили действующий пулемёт и доставили его в полк, причём выносили его под пулемётным и ружейным огнём наступавшего противника». А в тот же день рядовой конник Осман Габой у деревни Андрияшевки, «будучи в разъезде и наткнувшись неожиданно на батальон противника, расположившегося в кукурузе, не давая им опомниться, бросился на них, увлекая за собой весь разъезд, и, благодаря дерзости и лихости нападения, захватил в плен одного офицера и 5 солдат, которых доставил в полк» (там же).

В то же время на полуострове быстро множились большевистские ячейки. Это было совершенно необъяснимое попустительство политическим бандитам тех лет, а когда командование Добровольческой армии спохватилось и попыталось как-то исправить положение, то было поздно. Точечные очаги большевизма снова разрослись во всекрымскую эпидемию. В Крыму была создана большевистская разведывательная сеть, впрочем, малоэффективная. Её агенты слали в Кремль панические сводки, вроде отосланной в марте 1919 г., где говорилось о том, что в Крыму «спешно формируются татарские полки» (цит. по: Кручинин, 1999. С. 24).

Образец валюты Крымского краевого казначейства. Обеспечивалась «всем достоянием Крыма»

Тем временем тыл Добровольческой армии на глазах разлагался, и это вело к её поражениям на фронтах. Но если германские власти и солдаты основное внимание уделяли продовольствию и ценностям, изымая их организованно, то новые защитники Крыма опустились до мелкого грабежа.

Впрочем, их можно понять: крупные склады зерна, вещевые и т. п., были давно опустошены кайзеровской армией. Поэтому англичане и французы кинулись забирать все что можно у частных лиц в городах, и особенно в глубинке, в беззащитной крымскотатарской деревне. И тут они не брезгали ничем, отбирая наличные деньги, пачки табаку, татарский скот, штаны, кольца, галоши, посуду, обувь и т. д. — полный список награбленного можно прочесть, например, в жалобе крестьян из дер. Джеппар-Берды (Бунегин, 1927. С. 205).

Эти поборы и грабежи усугублялись общей нехваткой продуктов. Напомним, что большевики вывозили крымское зерно, в том числе и семенное, отчего урожай 1918 г. был убогим. Но если летом и и осенью людей как-то выручали незерновые продукты питания, то ближе к зиме появились первые признаки надвигающегося голода, а вскоре он охватил все города и сёла полуострова. Правительство стало выдавать хлеб из расчёта 300 г в день на человека, а добыть что-то сверх этого было невозможно из-за введённой с началом голода хлебной монополии. Преступлением считалась не только купля-продажа муки или зерна, но и выменивание хлеба на заготовленные крымскотатарскими сёлами бесхлебного Южного берега сухофрукты, вино или табак.

Впрочем, вскоре стали таять и правительственные зерновые запасы. Их и не могло хватить надолго, поскольку, как упоминалось, Крыму приходилось кормить, кроме собственных жителей, десятки и сотни тысяч беженцев, стекавшихся сюда со всех концов бывшей империи, спасаясь от большевистского кошмара. Кроме того, из этих же запасов питалась вся Добрармия и союзники (последних насчитывалось до 25 000 человек). Наконец, Антанта вывозила хлеб и прочие продукты за границу, имея от этого ограбления голодающих постоянный доход. Оно приостановилось (не прекратилось!) лишь где-то в марте 1919 г., когда и грабить-то уже нечего было.

Остаётся добавить, что правительство С.С. Крыма абсолютно ничего не делало для облегчения участи основной массы сельского населения — крымских татар, от которых зависел урожай 1919 г., спасение от голода и местного населения, и беженцев. Главная беда была в том, что крестьяне так и не получили земли. А причиной этому непостижимому упущению было даже не прохладное отношение главы правительства к крымским татарам вообще, а его неколебимая приверженность имперской идее. Его заботили в первую очередь не крымские, а всероссийские интересы. Согласно такой, недоступной для бедствующего крымскотатарского села логике, крымский Совет министров, «обсудив вопрос об аграрной реформе в Крыму, пришёл к заключению, что затрагивать этот вопрос в настоящее время преждевременно, ибо он должен быть разрешён во всероссийском масштабе» (КВ. 18.02.1919).

Впрочем, и в тех деревнях, где с землёй дела обстояли получше, и даже в садоводческих и виноградарских уездах, весной 1919 г. сезонные работы шли из рук вон плохо. Здесь уже действовал чисто психологический фактор: крестьянин не знал, сможет ли он сохранить урожай, или его вновь отберут. Неясно было также, будет ли отменена продуктовая монополия, ведь при её сохранении даже уцелевшие в прибрежных и горных сёлах виноград или табак от голода не спасут: прошлый урожай фруктов и винограда попросту сгнил из-за таможенных барьеров, установленных на Перекопе и Арабатской стрелке.

Другими словами, крымскотатарский крестьянин понимал бесполезность своих трудов, пока у власти стоит правительство, допустившее на полуострове голод. Ведь вся политика С.С. Крыма, претендовавшая на «всероссийский масштаб» и практически не принимавшая в расчёт нужды беднейших слоёв местного населения, как бы говорила крымскотатарской деревне, что та обречена на страдания и голодную смерть до тех пор, пока Белым движением не будет одержана полная и безусловная победа над большевиками.

Логичным продолжением этой политики стала отмена законов С. Сулькевича о крымском гражданстве, дававшем кое-какие льготы местному, единственно производящему, а не только потребляющему населению. Отныне «крымчанами» становилась вся огромная, пёстрая масса беженцев и переселенцев, в последние месяцы буквально затопившая Крым. Они, проедая местные запасы продовольствия, были по понятной причине совершенно неспособны сделать хоть что-то для облегчения хозяйственного положения полуострова: в их среде был высок процент деклассированного элемента, чуждого не только крымским традициям и культуре, но и общепринятым правилам поведения нормальных людей.

Этот пришлый элемент дополнительно содействовал превращению наступившего крымского кризиса в хронический. Из-за него в Крыму 1919-го настолько широко разлилась волна насилия, грабежей и мародёрства, что тогдашний министр труда П.С. Бобровский уже говорил о «большевизме широких масс», понимая под термином «большевизм» не столько ленинские теории, сколько практические последствия их осуществления, то есть аморальность действительно огромного количества новых для традиционного Крыма людей.

А.И. Деникин, генерал-лейтенант, во время войны командующий Западным и Юго-Западным фронтами

Отсюда П.С. Бобровский делал последовательный вывод о том, что бороться с этой разложившейся массой общепринятыми, законными методами (в том числе и репрессивными) бесполезно в условиях, когда преступность охватила широкие круги населения (Зарубины, 1997. С. 164). Впрочем, слова о большевистских симпатиях русской диаспоры Крыма, многократно к 1919 г. увеличившейся, можно было воспринимать и совершенно буквально. Так, командир Крымского конного полка А.П. Ревишин писал в 1919 г. начальнику штаба Вооружённых сил Южной России (ВСЮР) И.П. Ромашевскому о факте, мягко выражаясь, «недружелюбного к татарам отношения со стороны русского населения Крыма, настроенного большевистски...» (цит. по: Кручинин, 1999. С. 5—6).

Собственно, в глазах крымского крестьянина первым преступником было само правительство, так как именно правительственные и союзнические поборы, а не набеги уголовников были основной причиной голода. И только издевательством можно было назвать «оплату» отобранного продукта новой, крымской валютой, не имевшей никакой ценности, хоть выглядела она эффектно: на одной стороне этих банкнот была изображена карта Крыма, а на другой — двуглавый орел сгинувшей империи. Повторяем, все грабежи антантовских заготовительных команд свершались с ведома и согласия правительства, чей орган призывал не осуждать, а «благословлять» их как составную часть борьбы и проявлять «твёрдость в стремлении к единой России» (ТГ. 1919, № 38).

Но это не спасало кабинет С.С. Крыма от обвинения в «излишней демократичности» — так выразился А.И. Деникин, узнав о протесте крымского правительства против насильственной мобилизации. Впрочем, главнокомандующий несколько сгустил краски, указывая в феврале 1919 г., что его армия находилась в «невыносимых условиях безудержного развития внутри Крыма большевизма, поощряемого преступным попустительством Крымского правительства» (Винавер, 1928. С. 208).

С.С. Крым и его коллеги таких упрёков не заслужили; другое дело, что подпольное движение действительно нередко велось почти целиком большевистскими группами; но деникинская мобилизация всё же была сорвана не ленинцами, а самим населением. Оно упорно сохраняло отвращение к Гражданской войне, не желая становиться ни на одну из сторон. После объявления всеобщей мобилизации, согласно сводкам, во многих татарских сёлах «были созваны сходы, высказывавшиеся против мобилизации», причём подчёркивалось, что именно «татарское население категорически настроено против деникинцев и на мобилизованные пункты не являются» (Загородских, 1940. С. 23).

Впрочем, когда была сделана попытка организовать какое-то национальное руководство коренного народа, оно стало выражать всё те же настроения мирного населения. Ещё на исходе 1918 г. созданное как суррогат национального самоуправления при правительстве С.С. Крыма Крымскотатарское парламентское бюро заявило о нежелании крымских татар «служить в руках той или иной политической группы орудием отстаивания её политических интересов», о том, что бюро «решительным образом протестует против произвольного учреждения крымским правительством плана принудительной всеобщей мобилизации в Крыму вообще и против призыва мусульман в особенности» (Крым. 18.12.1918). Это «в особенности» было весьма недвусмысленным намёком на то, что проливать свою кровь ради возрождения колониальной «единой и неделимой» империи крымские татары, как один из самых угнетаемых народов в прошлом и настоящем, не будут. Впрочем, схожую позицию занимали и партии меньшевиков, кадетов и эсеров (ТГ. 1919, № 38), поэтому, повторяем, обвинять в срыве мобилизации в Крыму только большевиков — несправедливо...

В целом правительство С.С. Крыма, хотя и не было инициатором репрессий (вновь широко применявшихся, теперь уже антибольшевистскими силами), не пользовалось среди народа никакой популярностью. Ни татары, ни другие сторонники демократии не могли примириться с властью, чей первый лозунг был «Долой татарское национальное самоуправление, долой двоевластие!»

Впрочем, С.С. Крыма поддерживало небольшое число наиболее реакционных мулл и мурз-монархистов, но Курултай в целом, не говоря уже о Милли Фирка, стал в своей борьбе за интересы коренного населения в оппозицию к правительству. Миллифирковцы даже разработали антиправительственный программный документ «Положение о культурно-национальной автономии мусульман Крыма», резко расходившийся и с централизаторской, русификаторской политикой премьера, и с панисламистскими иллюзиями части татарской интеллигенции и духовенства. «Эпоха протекторатов закончилась, протекторат несовершенен и шовинистичен», считали они, открыто становясь на прогрессивную платформу Мустафы Кемаля Ататюрка, главы единственного тогда дружеского Советской России государства — Турции. Появление подлинного национального движения позволило ему, как известно, модернизировать свою страну чуть ли не за один день. Но К. Ататюрку было легче — он звал к прогрессу практически единую народную массу, а не тот человечий конгломерат, что сложился в Крыму в начале XX в.

Весьма показательным было отношение Милли Фирка в этот период к советской власти. Партия признавала целесообразность восстановления Советов, но не форсированного движения к торжеству коммунизма (лозунг «Советы без большевиков!»). Советская власть признавалась вполне годной моделью управления социалистическим развитием в будущем, но лишь «как власть, представляющая право свободного самоопределения народов», как проводник социальных реформ, в том числе и земельной, в крымскотатарской деревне. К сожалению, миллифирковцы не смогли провидеть дальнейшего развития «национального вопроса» в теории и практике советской власти грядущих лет. Впрочем, вряд ли их стоит упрекать в этом: тогда многие считали неудачным лишь первый опыт, верили в совершенствование советской власти, не догадываясь, что социализм сам по себе ведёт к антидемократизму, к тоталитарным методам управления рынком, значит, и экономикой, значит, и всем обществом⁵. Другими словами, тогда не было ещё опыта, говорившего, что социализм, а тем более Советы (с большевиками или без) неизменно приводят к террору. И миллифирковцы шли в народ, призывая бороться за советскую власть.

Работа эта была чрезвычайно трудной и неблагодарной. С одной стороны, их ждала практически верная смерть в случае разоблачения добрармейской контрразведкой, с другой — непонимание масс, так как в прошлом «татарский крестьянин не получил от советской власти того, что он по праву от нее ожидал» (Бунегин, 1927. С. 226). Парадоксальный факт — работа миллифирковцев в деревне осложнялась и тем, что от неё самоустранилась группа (правда, крайне немногочисленная) уже появившихся крымских татар-большевиков, о которых говорилось выше: РСДРП(б) в Крыму традиционно игнорировала крымскотатарского крестьянина, его беды и интересы.

Упаковка табака. Из собрания издательства «Тезис»

Неожиданно деревней заинтересовались другие организации, причём вполне официальные. С.С. Крым был вынужден пойти на некоторое расширение правящего и законодательного аппарата. При нем посредством выборов среди крымских татар (зима 1919 г.) образовался более демократичный орган — Меджлис-Мебусан (парламент) с собственным исполнительным органом (Второй) Директорией. Со временем он стал всё более заметно отражать интересы широких масс, причём не только крымскотатарских, несмотря на то что кабинет С. Крыма и командование Добровольческой армии, каждый по отдельности, старались всячески ограничить возможности этого выборного института. Удары наносились как непосредственно по Директории (в январе 1919 г. её даже лишили помещения), так и по крымскотатарской массе. Крымцев правительство вообще рассматривало как низкую «нацию прирожденных оппозиционеров», доходя в нажиме на них до прямых акций общенационального притеснения. Так, в дни христианских праздников, например, все татарские предприятия и мастерские насильственно закрывались и т. д.

На выборах в Меджлис-Мебусан, закончившихся в феврале 1919 г., подавляющее большинство парламентских мандатов (35 из 45) получила Милли Фирка. Это была полная победа миллифирковцев, знак их широчайшей поддержки народом. На новом этапе своей истории партия, всегда сохранявшая реалистичный взгляд на вещи, несколько изменила свою программу. Теперь было решено оставить на время планы полной независимости Крыма и вернуться к первой программе, относившейся ещё к весне 1917 г. и ставившей целью культурно-национальную автономию крымских татар. Но такая автономия понималась в расширительном значении, охватывая не только культурную сферу жизни нации. Само создание Директории предполагало самостоятельное, национальное управление всеми структурами, относившимися к религиозной, социальной, юридически регламентированной жизни народа, а также распоряжение его вакуфным имуществом (Крым. 03.01.1919).

Эта программа встретила вполне предсказуемое её неприятие Краевым правительством, усугубившееся раскрытой подготовкой всекрымского мятежа⁶. Крымские татары к этой большевистской деятельности не имели никакого отношения, но репрессии обрушились и на них. За неделю до открытия крымскотатарского парламента, 23 февраля, отряд белогвардейских офицеров совершил налет на Директорию и конфисковал всю документацию. Затем были арестованы активисты Милли Фирка, разгромлена редакция газеты «Миллет», её редактора А.С. Айвазова вначале арестовали, а потом выслали в Алупку с запрещением её покидать. Это был сигнал для всего Крыма. На местах тут же начались повальные обыски, аресты и даже расстрелы крымских татар, заподозренных в связях с мятежниками и «национализме», сводившемся к якобы имевшейся договорённости с Турцией по поводу отделения Крыма от России и образования на полуострове независимого ханства. Всё это, конечно, было бездоказательно, а репрессии проводились без всякого суда и следствия.

Нужно учесть основное, что эти налёты и беззаконные обыски и разгромы свершились в течение одних суток, а именно 23 февраля, в годовщину казни Нумана Челеби Джихана, в день всенародного, национального траура. Поэтому сама акция была воспринята не только как репрессивная, но и как призванная оскорбить народную гордость, как изощрённое издевательство, как прямой вызов. После чего вполне естественными оказалось крайнее ожесточение и начавшееся вооружённое сопротивление татарского населения Добровольческой армии и кооперировавшемуся с нею кадетскому правительству. В крымскотатарских сёлах стихийно формировались отряды самообороны. Часть членов Директории и парламента ушли в подполье, отчего они обрели в глазах соотечественников не только авторитет, но и ореол мучеников за народное дело. В эти дни разгула реакции даже правительственный орган признавал: «Жутко, очень жутко видеть способы, которыми в Крыму насаждаются порядок и спокойствие. Роль татарского населения стараются свести к нулю» (Крым. 1919, № 12).

С резким протестом выступило и бюро крымскотатарского парламента. Его члены доказывали, что всенародный подъём политического движения вызван ничем иным, как национальной дискриминацией со стороны правительства и неприкрытым его стремлением подавить национально-освободительное движение народа в целом. Ещё более резкие слова прозвучали в адрес правительства со стороны Бахчисарайского мусульманского исполкома, из Алупки и других городов. Правительство С. Крыма, планировавшее громкий процесс по делу А.С. Айвазова и его соратников-миллифирковцев, было вынуждено отступить, и Меджлис всё-таки смог собраться на свои заседания.

Как не раз бывало в периоды неприкрытых гонений на крымских татар, вскоре происходит слияние различных политических сил нации во имя её освобождения. В списках кандидатов Милли Фирка на готовившиеся выборы в центральные руководящие органы Крыма мы встречаем имена скрывавшихся пока большевиков, в том числе Вели Ибраимова. «Левело» и правительство — чем ближе части Красной армии подходили к Крыму, тем дальше от добрармейских принципов отходил кабинет С.С. Крыма; речь могла идти уже о полной утрате былой солидарности между ним и Деникиным. И это не могло не сказаться на обороноспособности полуострова и всей Новороссии.

Весной 1918 г. Крымскотатарский эскадрон (по сути — полк) стойко удерживал от большевиков Ак-Монайские позиции. К лету того же года, между прочим, полк остался единственной национальной воинской частью белой России, но и он влился в июне, после оставления Крыма, в Сводно-драгунский «интернациональный» полк, в составе которого в августе освобождал от большевиков Одессу. После этого, уже в феврале 1919 г., крымскотатарские конники снова были выделены в Крымский конный полк (им командовал, как упоминалось, полковник Д.И. Туган-Мирза Барановский), развёрнутый в ожидании боёв за освобождение Крыма в Херсоне (Кручинин, 1999. С. 30).

Когда же большевики в начале апреля взяли Джанкой⁷, то 10 апреля 1919 г. правительство С.С. Крыма почти в полном составе (сам С.С. Крым, его министры П.С. Бобровский, М.М. Винавер, В.Д. Набоков, С.А. Никонов и А.А. Стевен) погрузилось на греческий корабль «Надежда» и отправилось в Севастополь, где они пересели на греческий же пароход «Трапезунд». Эти беженцы смогли увезти с собой ценных бумаг и золота на 10 млн руб. Тем большим было разочарование бывших членов кабинета, когда союзники отказались доставить их в греческий порт Пирей, пока не будут сданы вывезенные ценности. Понятно, сданы не оставшемуся за кормой крымскому населению, а им, союзникам. Выхода не было, пришлось согласиться...

Так закончился ещё один эпизод борьбы, которая велась в Крыму не его народом и целью которой было всё, что угодно, кроме сносного будущего для детей этой многострадальной земли. Закончился очередной эпизод многовековой борьбы за обладание полуостровом. Основная тяжесть этой схватки снова легла на плечи его коренного жителя, крестьянина-крымца, хотя спор шёл о том, кто воссядет над ним в очередной раз.

Примечания

1. С.С. Крым (1864—1936), караим по происхождению, член Государственного совета Российской империи от Таврической губернии, депутат Государственной думы I и IV созывов, глава губернского земства. После смещения с поста премьер-министра Крымского краевого правительства эмигрировал во Францию.

2. Впрочем, кабинет С.С. Крыма прекратил бесконечное взвинчивание землевладельцами арендных цен для безземельных крымцев. Им была установлена твёрдая рентная норма. Правительство финансировало культурно-просвещенческие институты полуострова (школы, библиотеки, Таврический университет, Таврическую учёную архивную комиссию, музеи и т. д.), оказывало денежную помощь местному духовенству.

3. Поздней осенью, 24 ноября 1918 г. на внешнем рейде Севастополя бросила якоря Средиземноморская эскадра Антанты — 22 корабля (английские, французские, греческие, итальянские). Севастополь стал главной базой союзного флота. Здесь расположились морское (адмирал Амет) и сухопутное (полковник Рюйе) командование экспедиционным флотом Антанты. Вскоре на берег высадились 3000 французских, 2000 греческих и 500 английских солдат. В Крыму был ликвидирован германский оккупационный режим, отсюда были выведены все немецкие гарнизоны. Затем фон Кош торжественно передал часть Черноморского флота представителям стран Антанты. Когда союзная эскадра встала у берегов Крыма, министр иностранных дел М.М. Винавер поднялся на борт флагмана и приветствовал адмирала Кольторпа словами: «Мы открываем вам наши двери: войдите в наш красивый край, являющийся только порогом страны, и будемте вместе продолжать путь, конечной целью которого являются Москва и Петроград» (цит. по: Винавер, 1928. С. 91).

4. Впрочем, полковник Генерального штаба Давид Иванович Туган-мирза Барановский по этнической принадлежности относился не к крымским, а к литовским татарам.

5. Даже самые проницательные и независимые в исследованиях учёные свободного мира пришли к этому выводу лишь в конце 1930-х гг.: «Власти, управляющие экономической деятельностью, будут контролировать отнюдь не только материальные стороны жизни. В их ведении окажется распределение лимитированных средств, необходимых для достижения любых наших целей... Так называемая экономическая свобода, которую обещают нам сторонники планирования, как раз и означает, что мы будем избавлены от тяжкой обязанности решать наши собственные экономические проблемы, а заодно и от связанной с ними проблемы выбора. Выбор будут делать за нас другие» (Хайек, 1992. С. 74).

6. При обысках на ряде квартир и в домиках симферопольских слободок было обнаружено множество винтовок с патронами «и даже несколько пулемётов, вполне готовых к действию, с запасом лент», а севастопольские большевики могли выставить несколько тысяч человек в полном вооружении и обеспеченных боезапасом (Загородских, 1940. С. 18—19).

7. Красная армия начала наступление на Крым 4 апреля 1919 г.; Симферополь был занят 10 апреля, 29 апреля союзнический флот покинул Севастополь, а на следующий день практически весь полуостров оказался во власти большевиков — кроме последних солдат, удерживавших Керчь, но и их судьба была предрешена.