8. Деникинщина

Крымские части Красной армии не могли сдержать нового наступления добровольческих полков (среди последних, между прочим, сражался и наполовину татарский Крымский конный полк). 26 июня 1919 г. полуостров был в очередной раз освобождён от большевизма.

Через два дня главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России А.И. Деникин определил цель своей политики в Крыму — полуостров должен был оставаться российским владением без всяких автономий, а «самостоятельному краевому правительству не может быть места» (Тавр. день. 1919, № 5). Военное командование взяло на себя, по сути, диктаторские функции. Были распущены городские думы и даже земства, в политику не вмешивавшиеся, занятые почти исключительно городскими и сельскими хозяйственными делами. Все законы крымского Краевого правительства были отменены ещё до исхода июня, тогда же возродилась Таврическая губерния. Однако во главе этой старой/новой административной единицы стал не чиновник-губернатор, как было при имперском режиме, а подчинённый А.И. Деникину генерал-лейтенант Н.Н. Шиллинг, чья должность теперь называлась «Главноначальствующий Таврической губернии».

В его аппарат входили, среди прочего, военная контрразведка и прокуратура. С помощью этих двух структур, в свою очередь располагавших многочисленным штатом исполнителей и соответствующими средствами, новой власти удалось в сжатые сроки рассортировать находившуюся на полуострове огромную людскую массу на «чистых» и «нечистых» — с её точки зрения, естественно. Последних ждало, в лучшем случае, увольнение со службы, в худшем — арест, нередко заканчивавшийся приговором к высшей мере наказания, который исполнялся без проволочек. Такая участь могла постигнуть человека за что угодно, в том числе и за недавнюю службу в любом советском учреждении (позже эту практику у белых переняли большевики), и даже за такой труднодоказуемый проступок, как «сочувствие советской власти».

Крымских татар пока не трогали (имеются в виду преследования по национальному признаку), но в августе того же года очередь дошла и до них. Началось с закрытия Директории, причём соответствующий приказ Н.Н. Шиллинга носил отчётливо обвинительные черты. В ответ на это председатель Директории С.Д. Хаттатов, директор народного просвещения А. Озенбашлы и директор по делам религии Сеит Мурат-эфенди подготовили меморандум, где заявили: «Мы не являемся захватчиками для управления национальными делами, а являемся лицами, избранными самим народом для управления этими делами... мы всё время верно исполняли возложенные на нас народом обязанности и считаем закрытие национальной Директории и прекращение нашей деятельности актом, унизительным для татарского народа» (цит. по: Зарубины, 1977. С. 219).

И действительно, этот удар был нанесён не по политическим претензиям каких-то «крымскотатарских националистов», а по национальной культуре коренного народа, поскольку Директория давно уже фактически «была органом не политического, а, скорее, культурно-просветительского характера» (там же). Об этом говорила и реакция как простых деревенских мулл, так и образованных хатипов города, которые «выражали недовольство роспуском Директории» (Загородских, 1940. С. 97). В эти дни газета «Миллет» писала: «Проснись, народ, проснись... Твоё национальное существование, твою культурно-национальную автономию, твои национальные учреждения опять хотят растоптать под ногами, если ты хочешь жить как отдельная нация, то не бойся возвысить свой голос против попрания твоих священных прав и дай всем знать о своём существовании» (цит. по: Хаяли, 2009. С. 131).

Многочисленные протесты крымских татар самой различной политической и социальной принадлежности не принесли никакого результата. Руководство вакуфными имуществами и средствами, управление всей религиозной жизнью нации в целом было также отнято у общин и снова, как до 1917 г., передано Таврическому духовному правлению, традиционно послушно исполнявшему волю властей и ими же комплектовавшемуся¹. Во главе духовного правления теперь был поставлен вторично избранный муфтием Крыма Селямет-мурза Кипчакский, а Вакуфную комиссию возглавил Муса-мурза Тайганский. Оба они числились в убеждённых традиционалистах, были крайне непопулярны среди как народных масс, так и рядовых мулл и служащих уездных кадиатов.

Характерным для национальной политики деникинского периода было ещё одно решение Н.Н. Шиллинга, касавшееся крымскотатарской прессы: «Татарскую газету «Миллет» приказываю закрыть навсегда, типографию её реквизировать» (цит. по: Зарубины, 1997. С. 220).

В августе 1919 г. начались и более жёсткие преследования признанных лидеров крымскотатарского народа. Были арестованы А. Озенбашлы, С.Д. Хаттатов, Х. Чапчакчи, А. Хильми, У. Боданинский, С. Кезлеви, М. Бодраклы, А. Ильми и некоторые другие известные политики и деятели национальной культуры. Против них было выдвинуто стандартное обвинение в сочувствии большевикам, но следователи упорно искали следы ещё одного преступления: сотрудничества арестованных с правительством Турции и сепаратистских тенденций в их политической деятельности. Короче, следствие действовало в лучших колониальных традициях, приняв эстафету у жандармов царского времени и готовясь передать её чекистам, также в своё время выдвинувшим те же обвинения. Причём, что показательно, в основном тем же лицам.

Арест и угроза расправы с самыми значительными и популярными деятелями национально-освободительного движения, культуры и просвещения народа были истолкованы крымскотатарскими массами вполне адекватно — так, как сложилась реальная ситуация. Деникинская политика (здесь упомянуты далеко не все её антитатарские акции) не могла быть воспринята иначе, чем продолжавшееся колониальное преследование и угнетение коренного народа Крыма. Основная часть народа, в том числе самые политически активные его круги, ещё недавно с нетерпением ожидавшие крушения советской власти, теперь решительно устранились от какой бы то ни было поддержки деникинскому режиму. Некоторые из них даже сочли необходимым уйти в горы, к зелёным, опасаясь ареста и соответствующего приговора. Решение игнорировать режим Деникина, которое летом 1919 г. приняло для себя большинство крымскотатарского народа, сыграло свою роковую роль для белых не сразу. Когда трагедия белого движения вступила в свою заключительную фазу, то коренной народ Крыма, жестоко оскорблённый добрармейскими органами, не оказал врагам советской власти всей той помощи, на которую был способен.

Как писал в своём докладе генерал-лейтенант Е.К. Климович (об этом документе говорилось выше), «курултаевцы вновь развили свою деятельность среди татарского населения и последнее начало составлять приговоры (то есть решения сходов деревенских общин или городских малле. — В.В.) ...с протестом против закрытия национальных учреждений, именуя этот акт командования «покушением на права нации». В то же время не прекращалась и агитация против мобилизации, причём наибольший успех эта агитация имела среди татар, населяющих горную часть Крыма, где в некоторых деревнях Ялтинского уезда, как, например, в Капсихоре, Туаке, Вороне, Шелене, Арпате и др., никто на мобилизацию не явился» (цит. по: Ефимов, Белоглазов, 2002. С. 143).

Что же касается положения крымскотатарского крестьянства, национального большинства, то второй период всевластия Добровольческой армии если и отличался от первого, то лишь в ликвидации ею последних остатков общинной демократии и равноправия по национальному признаку, торжественно провозглашённых в феврале 1917 г. Земля вновь закреплялась за помещиками, возобновился открытый грабёж татарской деревни — арендная плата поднялась до 33% от собранного урожая, а кое-где и до 50% (Загородских, 1940. С. 99). Антитатарские репрессии приняли форму настоящих карательных походов, участники которых не только истязали сельских жителей, но и питались за их счёт, отбирали лошадей и овец. Жалобами на это беззаконие была переполнена войсковая канцелярия. Но все они были тщетны — как могли исправить сотни правонарушений на территории полуострова всего два канцелярских «начальника» — полковник Чарковский и капитан Теплов (ук. соч. С. 104). Причём подобные акции приняли настолько огромный масштаб, что даже деникинский официоз признавал противность их человеческому разуму, хотя и весьма мягко именуя репрессии «прискорбными явлениями, отнюдь не характерными для Добровольческой армии» (Тавр. День. 1919, № 4).

Упомянутые репрессии начались, как только крымскотатарские крестьяне отказались платить помещику треть урожая. И каратели двинулись в Акмечетскую, Карачинскую, Унанскую волости. Первый групповой расстрел татарской бедноты состоялся в дер. Акумане, потом казни стали привычными, как и порка в качестве опять-таки «вынужденной» экзекуции (ТГ. 1919, № 7). И в Ялтинском районе осенью-зимой 1919 г. расстрелы стали столь же обыденным явлением. Достаточно было доноса, чтобы ликвидировать целую группу стариков Кизилташа (Билял-кызы, 2000. С. 5). Каратели не успевали хоронить трупы своих жертв из крымскотатарских сёл и деревень, их оставляли в лесных оврагах, старых дренажных канавах, просто случайных ямах, лишь кое-как забросав землёй. Поэтому с первыми оттепелями ранней весной 1920 г. такие погребения обнажались талыми водами. Доходило до того, что из некоторых мест в Крымздравотдел стали поступать телефонограммы схожего содержания: «В Аутском и Гаспринском лесу и по дачам собаки таскают и едят человеческие оконечности, предстоит весной неизбежное заражение... просят закопать все трупы на даче Багреева и цементировать ямы, где брошены тела» (ГААРК. Ф. Р-1202. Оп. З. Д. 95. Л. 59).

Лишь в двух случаях (возможно, их было больше) карателей встретил огонь крымскотатарских ружей — это случилось в евпаторийских деревнях Караджа и Кунан, после чего деникинцы бежали до самой Ак-Мечети (Южные ведомости. 01.08.1919). Но это было исключением, в целом татарская деревня была таким нехитрым образом усмирена, на неё возложили все ранее известные натуральные поборы, которые отличались от советских налогов отнюдь не размерами, но лишь названием. Впрочем, для уха любого деревенского крымца новый термин «реквизиция» звучал той же музыкой, что и прежний, «контрибуция».

Белогвардейские плакаты 1920 г. Авторы неизвестны

Реквизиции подлежали скот, хлеб, подводы. Собрать всё это было для большинства крестьян крайне трудно, а для массы арендаторов попросту невозможно, ведь арендная плата поднялась к этому времени до 1500 руб. с десятины (ТГ. 1919, № 113). Очередным ударом по экономике татарской деревни стал и приказ А.И. Деникина о мобилизации, согласно которому деревню должна была покинуть вся самая трудоспособная часть местного населения.

Вначале, запуганные расстрелами, крымскотатарские «добровольцы» послушно являлись на сборные пункты. Но когда стало ясно, что за первой мобилизацией следуют всё новые и новые, а семьи призванных остаются вообще без мужских рук, началось повальное дезертирство. Причём уже надевшие новую форму крымцы стали массами уходить в горы и леса, иногда уводя с собой и семьи, и скот. Деникинцы прочёсывали горные массивы, отыскивая «забытые» деревни и хутора, пытаясь хоть таким способом пополнить свои ряды. Первая крупная облава с этой целью была проведена в ноябре 1919 г. в районе южнобережных деревень Туак, Ускут и др., но окончилась провалом. Часть карателей при этом была крымскими татарами разоружена. В Ак-Мечетской волости массовое вооружённое выступление крестьян, с которым долго не могли справиться деникинские каратели, было вызвано исключительно нежеланием платить арендную плату в новых, увеличенных размерах.

Не лучше было и в городах. Оказавшийся в Феодосии в эти зимние месяцы О.Э. Мандельштам вспоминал: «Город был древнее и чище всего, что с ним происходило. К нему не приставала никакая грязь. В прекрасное тело его впились клещи тюрьмы и казармы, по улицам ходили циклопы в чёрных бурках, сотники, пахнувшие собакой и волком, гвардейцы разбитой армии, с фуражки до подошв заряженные лисьим электричеством здоровья и молодости. На иных людей возможность безнаказанного убийства действует, как свежая нарзанная ванна, и Крым для этой породы людей... был лишь курортом, где они проходили курс леченья, соблюдая бодрящий, благотворный для их здоровья режим»². Установившийся режим позволял озверелым садистам «лечиться», проливая кровь обитателей древнего крымскотатарского города Кефе и окрестных деревень...

В январе 1920 г. сопротивление деникинскому режиму вступает в новую фазу — зелёные переходят к расправам над карателями. Так, при попытке мобилизации крымских татар дер. Капсихор все солдаты и офицеры были уничтожены крымцами, спустившимися с гор. И уже в этом месяце отмечена качественная перемена в деятельности зелёных. Раньше люди уходили в горы спасаться от большевистских или белых усмирителей. Теперь, вместе с ростом численности партизан, происходит образование первых боевых, наступательно настроенных, организованных и хорошо вооружённых отрядов из числа жителей горных и прибрежных деревень.

Следует отметить, что движение это было полностью стихийным, не имевшим какого-то руководящего центра. Подполье, для которого уходившая из Крыма большевистская администрация оставила «очень много средств и техники», оказалось не только неспособным возглавить партизанское движение, но и само «разваливалось изнутри». Причины этого развала ныне определить нелегко; единственное объяснение находим в старой, ещё довоенной работе П. Надинского: «Ряды подпольщиков были наводнены провокаторами, шпионами и авантюристами» (1938. С. 80). Удовлетворимся этим туманным толкованием, невольно заставляющим вспомнить старую истину: «Каков поп — таков и приход», естественно, в применении исключительно к крымскому руководству РСДРП(б)...

Зелёных становилось всё больше. Отдельные группы в мае 1920 г. объединяются в более крупные боевые единицы. Одной из самых значительных становится Зелёная армия, которую возглавил пришлый большевик Н. Бабахан. Своим Приказом № 3 он объявил «беспощадный красный террор» от имени подпольного Крымревкома. Приказ призывал крестьян-крымцев саботировать поставки властям (Бабахан, 1924. С. 4—6). Наконец, на это движение, усиленное поддержкой местного, прежде всего крымскотатарского населения, обратил серьёзное внимание А.И. Деникин.

Началась охота за людьми, в том числе за мирными крестьянами, связанными с партизанами. Так, в январе 1920 г. в Ялте состоялся публичный суд над Мустафой Амзаном за то, что он помогал зелёным, снабжал их продовольствием и служил им проводником. Однако это один из последних случаев расправы, более или менее оправданной «законом». В дальнейшем такие условности были отброшены. Любых подозреваемых попросту расстреливали на месте.

Между тем деятельность этих больших и малых групп начинала приносить и всё более заметный хозяйственный ущерб привычной жизни Крыма. Н. Бабахан стал первым из зелёных командиров, запретивших крымскотатарским крестьянам заготовку в лесу дров — от имени Крымревкома. Вся территория крымских лесов была им объявлена «на военном положении с предписанием в лес никого не пускать, а главное — не выпускать из леса ни одного полена дров», после чего «в городах наступил отчаянный топливный кризис» (Бабахан, 1924. С. 6). Что легко понять — дрова были нужны местному населению тех лет не только для обогрева жилищ, но и для элементарной готовки пищи. Мало того, эта «топливная» политика стала причиной срыва ряда военных операций белых, так как на больших и малых станциях застыли воинские составы — паровозы стало нечем топить. А в самом конце августа, когда на смену Н. Бабахану прибыл А. Мокроусов, он подтвердил строжайший запрет рубки леса (Мокроусов, 1924. С. 41).

Попытки белого командования уничтожить группировки зелёных ни к чему не приводили. Освободительная армия, не чувствовавшая уверенности в собственном тылу, стала терпеть поражения. Не в силах уничтожить отряды партизан различной политической принадлежности, укрывавшихся в лесах и наносивших оттуда внезапные удары, каратели обрушились на мирных жителей крымскотатарских сёл, даже и не входивших в партизанскую зону. Приходя в деревню, они устраивали скорый суд и тут же чинили расправу. Особенно отличался отряд некоего Шнейдера, офицера из бывших помещиков, оставлявший после рейдов по татарским селам сотни поротых, повешенных, изнасилованных.

Даже эмигранты, сочувственно относившиеся к белому движению, с ужасом и отвращением вспоминают о кровавой вакханалии, разыгравшейся в Крыму при Деникине, солдаты которого, «сохраняя внешнюю дисциплину, в действительности являлись разнузданными кондотьерами, развращенными грабежами и насилиями до последних пределов. Это не были энтузиасты времен Л.Г. Корнилова, С.Л. Маркова, М.В. Алексеева, А.М. Каледина, беззаветно шедшие за своими вождями. Это были скорее преторианцы, склонные в любой момент выступить против своих руководителей. Пьянство, разгул, грабежи, насилия и, что особенно угнетало население, бессудные расстрелы и своеобразие мобилизации, выражавшееся в том, что добровольцы хватали на улицах всех мужчин и тащили к себе в полки, — вот атрибуты, с которыми прибыл в Крым Добровольческий корпус» (Раковский, 1921. С. 8).

Весьма точно характеризовал деникинское воинство и генерал П.Н. Врангель: это была «армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим разрушающими войска...» (цит. по: Бунегин, 1927. С. 299).

Завершающий этап деникинщины — до апреля 1920 г. включительно — получил своеобразную окраску благодаря яркой фигуре подчинённого Деникину, но обладавшего огромным авторитетом талантливого военачальника генерал-майора Я.А. Слащёва. Этот боевой командир³ был вынужден, по причине профессиональной бездарности Н.Н. Шиллинга, взять на себя решение массы самых разнообразных проблем крымской жизни, в том числе и не имевших ничего общего с военной спецификой. Но он поставил главной задачей своей деятельности военную оборону Крыма от накатывавшейся Красной армии. Отчего и не мог, в частности, не обращать внимания на дальнейшее совершенствование крымскотатарских воинских формирований.

В начале марта 1920 г. была образована Отдельная запасная крымскотатарская рота штаб-ротмистра Муфти-заде, в задачу которой входило решение и внутриполитических задач. На протяжении всего этого месяца, до самого своего ухода из Крыма, Я.А. Слащёв был занят формированием подчинённого лично ему (хоть и под непосредственным командованием Л.Г. Антонова) Татарского конного полка. Не случайно для комплектования части была избрана Алушта, поскольку жители окрестных побережий и гор, более многих иных пострадавшие как от политических (большевистских), так и национальных (со стороны местных греков) репрессий, шли к Я.А. Слащёву куда охотнее, чем к Н.Н. Шиллингу.

Костяк офицерского корпуса этого предпоследнего в истории народа национального воинского формирования составляли ветераны Крымского конного полка, а также Крымского Конвоя Ея Императорского величества полка (полковник Мартынов, ротмистр Петерс, штаб-ротмистры Дурилин и Думбадзе-второй). Опережая события, скажем, что Татарский конный полк, понёсший потери при последней обороне Крыма (перед окончательной оккупацией его большевиками), был позже сведён в один эскадрон, и в этом качестве вошёл в состав новообразованного Крымского конного дивизиона (Кручинин, 1999. С. 39, 55, 57).

Я.А. Слащёв (третий справа) в группе деникинских офицеров

Одной из дополнительных задач, стоявших перед Я.А. Слащёвым, было поддержание гражданского порядка на полуострове, а конкретно — защита населения от уголовного элемента, к тому времени уже объединявшегося в боеспособные банды. Особой разновидностью такой деятельности стали ненамного отличавшиеся от банд самодеятельные «отряды» под самыми разноцветными знамёнами. Объективно, чисто в смысле вооружённого насилия, наиболее опасными были большевистские группировки. Во-первых, ленинцы избрали в те месяцы тактику не ограниченного какими-то моральными нормами террора. Во-вторых, этот террор приобретал уже тогда черты тотальности, поскольку большевистские банды были эффективнее иных, будучи наиболее жёстко организованными и хорошо вооружёнными. Кроме того, они пользовались поддержкой значительной части городского (а кое-где и сельского) русско-греческого православного населения и, наконец, управлялись из единого центра, расположенного вне Крыма и недосягаемого для контрразведки белых.

Следует признать, что чрезвычайно активная борьба Я.А. Слащёва с различными незаконными вооружёнными формированиями шла в большинстве случаев на пользу постоянному населению Крыма. А объективно, в том числе и крымцам. Этот вывод, очевидно, сохраняет свою силу, даже если учесть, что в январе 1920 г. имели место репрессии против отдельных крымских татар, не только поддерживавших большевистский террор, но и входивших в руководство созданного Москвой подпольного Крымского Областкома РКП(б) (в качестве членов его отдела, Мусульманского бюро). Этот орган, помимо содействия террору, вёл незаконную, с точки зрения любого правительства, деятельность, направленную на вооружённую ликвидацию существующей власти и её защитников с последующим установлением большевистского режима со всеми его кровавыми атрибутами.

Поэтому Я.А. Слащёвым были в первую очередь арестованы такие члены Мусульманского бюро, как Асанов Р., Баличев М., Баталов С.А., Сеит-Аппаз-оглу С.И., Рефатов А.М., Сакаев А., Сакаев К., Умеров И., Урманов М. и некоторые другие. Пятеро из арестованных были расстреляны в апреле. Впрочем, эти несколько человек, ликвидированных жёстким режимом Я.А. Слащёва, составили ничтожно малую часть от многочисленных жертв его военно-полевых судов, рассмотревших в те месяцы дела убийц, грабителей и террористов из числа большевиков и анархистов, в подавляющем большинстве заброшенных с материка со вполне определёнными задачами разложения Добровольческой армии и внесения хаоса в тылах антибольшевистского фронта.

Лично Я.А. Слащёв подписал около полутора сотен такого рода приговоров — цифра страшная. Но приходится признать, что это опять-таки немного в сравнении с числом жертв массированного, хотя пока и скрытого проникновения большевиков в белый Крым. Крымский период сложной и неоднозначной биографии Я.А. Слащёва завершился вскоре после того, как пост главнокомандующего Русской армией занял ещё один белый генерал П.Н. Врангель.

Однако при этом барон отдельным приказом от 19 августа 1920 г. своей властью постановил, что генерал-лейтенанту следует «именоваться впредь Слащёвым-Крымским» (Кавтарадзе, 1990. С. 15—16). Честь редкая, до того ею был удостоен лишь один человек, слуга Екатерины II и завоеватель Крыма В.В. Долгорукий. Удивительная ирония судьбы — одной и той же титульной приставкой к родовой фамилии были удостоены два офицера, весьма неодинаково относившиеся к Крыму и его народу. Судя по их делам, это были люди не просто разные, но в этом смысле стоявшие едва ли не на противоположных позициях.

О кровавых воинских действиях В.В. Долгорукого-Крымского было немало сказано в соответствующем очерке II тома этого издания. Второй «Крымский» относился к татарам совершенно иначе. После того как он был отправлен новым главнокомандующим в Ливадию «для поправки здоровья», в почётную ссылку, Я.А. Слащёв снова занялся внутренними делами населения. К нему приезжали татары, с которыми он подолгу беседовал о насущных проблемах, которых оставалось немало и при П.Н. Врангеле. Приведём лишь один пример этой деятельности генерал-лейтенанта, вполне понятной из содержания письма, отправленного им П.Н. Врангелю 5 октября 1920 г.

В нём он сообщал, что за время пребывания в Ливадии к нему обращались крымские татары, принадлежавшие к различным партиям. При этом они предложили Я. Слащёву ходатайствовать перед П.Н. Врангелем об осуществлении ряда мер, которых будет достаточно для того, чтобы лишить зелёных причин к партизанскому террору и вообще успокоить крымскотатарское население:

1) ускорить вопрос о вакуфных землях,

2) ревизия (самая строгая) местной контрразведки,

3) организация территориальных крымскотатарских войск наподобие кубанских (Слащёв, 1990. С. 197).

Далее генерал продолжал: «Сейчас же зелёные действуют вовсю и даже не позволяют рубить дрова. Я сам поднимал восстания и знаю, что без поддержки, хотя бы пищей, местного населения повстанцы существовать не могут. Наличие в контрразведке лиц корыстных... не позволяет благонадёжным элементам выступать за нас, в особенности без получения льгот своему населению» (там же).

Эти дельные предложения крымских татар остались бесплодными. Скорее всего, здесь сыграло свою роль неприязненное отношение к Я.А. Слащёву нового главнокомандующего Русской армией.

Завершая «Слащёвский» сюжет, отметим, что генерал сумел навести полный порядок если не во всём Крыму, то по крайней мере в городах и целых районах, где находились подчинявшиеся ему воинские части. Это выглядело для крымчан несколько фантастично, но после большевистских насилий и погромов наладилась жизнь, похожая на довоенную даже в мелочах. Стали работать магазины, улицы были чисто выметены, на бульварах курортов появилась безбоязненно гуляющая публика:

«[В Феодосии] все рестораны в огнях, на улицах казаки, чеченцы, офицеры, разряженные дамы. Генерал Слащёв, адьютанты и женщины-амазонки (то есть одетые в платья-амазонки. — В.В.) вечером катаются верхом. Слащёв занимает дворец Стамболи, [этот] табачный фабрикант выехал с семьёй на миноносце военном в Константинополь. Со Слащёвым ездит верхом Вертинский. Концерты Вертинского... Я снова учусь в гимназии» (АМ ФВ. Д. 161. Л. 25).

Примечания

1. К этому времени вакуфное имущество состояло из 90 000 десятин хозяйственной площади и около 300 зданий, приносивших доход (Чеботарева, 2003. С. 186). Отметим, что годом раньше большевики в Туркестане отдали всё вакуфное имущество местной мусульманской общине (Булдаков, 1994. С. 23). Впрочем, возможно, этому решению содействовал страх перед повторением 1916 г., когда в Средней Азии поднялось всенародное восстание против центральной власти — чего в Крыму ни разу в течение всего периода после 1783 г. не было.

2. Бармы закона // Мандельштам О. Шум времени. Л., 1925. С. 95.

3. Я.А. Слащёв (1885—1929). Потомственный военный, окончил Павловское военное училище, затем Николаевскую военную академию Генерального штаба. Участник Первой мировой войны. Пять раз ранен, награждён, в том числе Георгиевским оружием. Полковник (1916). Органично вошёл в белое движение, проявил себя блестящим командиром в составе Добровольческой армии, произведён в генерал-майоры (1919). Зимой 1919—1920 гг., руководя обороной Крыма, не допустил его захвата большевиками. 25 марта 1920 г. произведён в генерал-лейтенанты с назначением командующим 2-м армейским корпусом (бывшим Крымским). Эмигрировал в составе Русской армии. Амнистирован советской властью, вернулся на родину (1921). Преподавал тактику в элитной школе комсостава Красной армии «Выстрел». Автор монографии «Мысли по вопросам общей тактики». (М.; Л., 1929). Убит братом одного из некогда казнённых по его приказу в Джанкое (П. 13.01.1929).