а) Причины обновления «зелёного» движения

И руки в занозах, и губы в золе,
И глохнут ущелья от злобы погонь,
И снова, и снова звучит на Земле
По-русски Леру ново слово «Огонь!»

О. Постникова. По ртутной воде

Крымско-татарское село ощутило тяжесть большевистской оккупации, конечно же, не только из-за красноармейских конфискаций — при всей их оголтелой жестокости они производились далеко не всюду, а лишь в каком-то радиусе досягаемости. Хуже обстояло дело с гораздо менее бросавшимися в глаза, но вездесущими агентами Райпродкомов и некоторых других органов, созданных для экономического обескровливания крымского села и города. Ими также, уже с первых дней установления «ревкомократии», начались собственные реквизиции скота, продуктов и фуража.

Ненамного легче для среднего крестьянина были постои, так как «освободителей» в будённовках приходилось кормить и поить. Эта повинность была не только незаконной (в самой России её отменили ещё в 1874 г.), но и попросту невыносимой, так как в корне подрывала семейный бюджет, и без того к началу 1920-х гг. дышавший на ладан.

Третья тяжкая повинность, подводная, также была «подарком новой власти». Она была по сути неопределённой, менялась от села к селу. Она, как и постои, стала особой мерой наказания для строптивых общин, не желавших отдавать последний хлеб, прятавших зерно от реквизиций в ямах и прочее. Небольшую деревню, например Кучук-Солок Джанкойского уезда, могли обложить в марте 1921 г. повинностью в 12 подвод с людьми только для летучей почты уездного ревкома, а ведь подводы требовали и дорожники, и землемеры, и уездные продовольственные комитеты (упродкомы) для вывоза реквизированного зерна и кормов и т. д. (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 45. Л. 229).

И ещё одно соображение. Наиболее общим результатом перечисленных и иных мер экономического и социального наступления на крымско-татарский народ стал голод. Этому бедствию начала 1920-х гг. посвящена специальная глава (см. ниже). Здесь же будет своевременным подчеркнуть лишь два факта. Первое: голод, в отличие от других свалившихся при новом режиме бед, нацелено бил по самому дорогому в любой татарской семье — по детям (известно, что первыми умирают самые слабые).

Второй факт: власти «костлявой рукой» искусственно вызываемого в крымскотатарском селе голода, угрозой массовой детской смертности постоянно провоцировали волнения мирных крестьян, заранее зная, чего можно ожидать от доведённых до отчаянья людей, и заранее же готовя против них особо масштабные и жестокие карательные меры.

Из них секрета почему-то не делалось. Может быть, так пытались загодя сломить волю народа, расколоть его перед удушением? В массово изданном печатном Информационном бюллетене за 15.04—02.05.1921 г. сообщалось для всех: «Было решено начать самую энергичную кампанию по выполнению развёрстки, так как предложение о немедленной (то есть сразу после захвата красными Крыма. — В.В.) замене развёрстки продналогом в Крыму было отвергнуто». Поэтому тут же были «созданы ударные продовольственные тройки», а «командующему вооружёнными силами Крыма т. Якиру отдан также приказ о предоставлении продотрядам достаточного количества вооружённой силы». Самим же «продовольственным тройкам предоставлено право использовать всевозможные меры — принудительные и карательные — по отношению к лицам, не выполняющим продразвёрстку» (ГААРК. Ф. Р-1202. Оп. 2. Д. 16. Ед. хр. 55. С. 3).

Для всенародного возмущения вполне было бы достаточно проводимых и планировавшихся «законных» (с точки зрения ленинцев) акций такого рода. Но в их исполнении были ещё и перехлёсты на местах. Продовольственные агенты, члены различных комиссий, их охрана, попадая в крымско-татарскую деревню так оскорбляли стариков, так издевались над татарскими женщинами, так грабили народ, так зверски с ним расправлялись, что их были вынуждены арестовывать сами крымские чекисты¹, значит, народные муки стали превосходить человеческий разум — иного вывода тут сделать невозможно.

Но ещё до начала акций, о которых предупреждал этот бюллетень, едва ли не столь же опасной для всего народа становилась особая, узко антитатарская направленность Красного террора. Она была незаметна в потоках крови первых месяцев крымской бойни, но чем далее, тем более чётко вырисовывалась. По прошествии какого-то времени стали ясны и истоки этого нового витка уже начавшегося геноцида: они оказались знакомого происхождения. О них заговорили не только сами крымские татары, которых можно было бы заподозрить то ли в мнительности, то ли в предвзятости. Но они, эти отравленные истоки национальной, в буквальном смысле слова смертельной неприязни стали явны и совершенно постороннему, но внимательному наблюдателю. Когда он прибыл в Крым (по направлению Москвы), то его поразил поток доносов исключительно на крымских татар, а также та готовность, с которой по эти доносам принимались меры.

Лишь когда выяснилось, что такие молниеносные антитатарские репрессии проводили «состоящие сотрудниками Особых отделов греки» по доносам греков же, картина прояснилась. Оказывается, это было беззастенчивое «сведение личных счётов», общая «национальная вражда» греков к татарам и туркам, что выливалось в потоки «ложных доносов на них и симуляцией их контрреволюционности» (Султан-Галиев, 1921. С. 87). Конечно, по этим доносам больше всего крымских татар брали на Южном берегу, где повсюду ветвились старые корни этой вражды (см. I том, очерк XII). Но ведь в полной власти трёх главных карательных органов был не только Южный берег Крыма. И если в них сидели всё те же безжалостные враги, кто вообще из крымских татар мог поручиться за то, что петля набиравшего обороты геноцида не захлестнёт его семью завтра? Нужно учитывать и ещё одно новое обстоятельство: теперь был полностью отрезан такой традиционный для крымских татар путь к спасению, как частичная эмиграция за рубеж (снижавшая, хоть и бесспорно катастрофическим путём, демографическое давление на исторической родине) — впервые в многовековой истории народа.

Таким образом, острая тревога и брожение крымско-татарского села в первые месяцы после разгрома белых были вызваны не какой-то особой ненавистью к оккупационной армии, к новому чрезвычайному режиму в целом, и конечно же не национальными амбициями. Просто для села, для всего коренного народа, сразу и везде, в очередной раз в их истории, полностью исчезла возможность выживания.

Примечания

1. Типичная в этом смысле политсводка (Карасубазарский район): «...главными проводниками Советской политики... должны бы быть агенты, но... в большинстве случаев уровень их таков, что приходится зорко следить, чтобы их деятельность хотя бы не распространялась в сферу уголовно наказуемых преступлений. В последнее время имели место случаи арестов агентуры и продармейцев и препровождения их в местные Политбюро (то есть ЧК. — В.В.)» (ГААРК. Ф. Р-1. Оп. 3. Д. 1. Л. 51 об.). Да что говорить о Продармии, когда и сами «стражи революционного порядка» занимались тем же, причём открыто, никого не опасаясь: «Сотрудники Феодосийского ЧК совершали налёты и грабежи» (Ишин, 1996. С. 47).