1. Причины голода

В России только то и есть, чего не может быть.

С. Залыгин

Сразу оговоримся — масштабы и особенности голода 1921—1923 гг. будут приведены ниже. В начале же естественно поставить вопрос: в чём была конкретная причина этого тяжелейшего экономического (точнее — сельскохозяйственного) упадка и демографической катастрофы в Крыму с его плодородными почвами и благодатным климатом? Известно, что до революции крымская земля не только кормила собственное, местное население, но и производила зерна столько, что его и вывозили в огромном количестве — до 12 600 000 пудов в год (Бененсон, 1919. С. 67).

Первые ответы на мучительный этот вопрос были даны ещё в разгар самого голода: «Первопричиной голода... является семилетняя империалистическая, а затем и гражданская война, разыгравшаяся... непосредственно на Крымском полуострове» (Гавен, 1922. С. 32). Такой ответ никак не вписывается в общеизвестный факт: в районах, столь же поражённых и войнами, и оккупациями, и к тому же гораздо менее плодородных, чем Крым, положение было, как ни странно, лучше.

В качестве второй причины голода выдвигается якобы уникальный неурожай, постигший полуостров накануне катастрофы. Здесь тоже неувязка. При общей посевной площади в 552 000 десятин, хлеб в 1921 г. высох лишь на 240 000 десятин, то есть больше половины зерна уцелело. Но урожай собрали не вдвое, а в одиннадцать раз меньший, чем обычно (там же).

Третья причина: «вследствие отсутствия надлежащего ухода в течение ряда лет... ухудшилась обработка культур, что сказалось на падении урожайности» (ук. соч. С. 38)¹. Здесь также неясность, — на полуостров обрушивались революции, приходили и уходили оккупанты, а крымчане жили сами, кормили прокатывающиеся через весь Юг волны мародёров в разноцветных мундирах, а настоящего, смертельного голода не было. Значит, землю всё-таки обрабатывали не худшим образом. Значит, дело не в самой почве, если она вдруг «перестала родить» в мирное время.

Четвёртое объяснение: «развал транспорта, что препятствовало переброске сырья с полуострова в другие районы страны, и обесценивание табака, винограда, кож и пр.» (Зарубин В., 1991. С. 76). Но «развал транспорта» никак не мешал «переброске сырья» внутри Крыма. Попросту говоря, традиционному обмену южнобережного табака и вина на зерно степных районов. Ведь в середине 1921 г., в разгар голода, когда уже вымирали целые сёла, феодосийский ревком называл единственную причину трагедии: «большинство голодает, не имея для обмена ничего, кроме вина и табака, продажа и обмен которых воспрещены» (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 188. Л. 562 об.). А через две недели, 27 июня 1921 г., тот же феодосийский ревком просил Крымревком, если уж монополию вина и табака не могла отменить даже массовая смертность, разрешить продажу хотя бы «дров и древесного угля в минимальных размерах» (ГААРК. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 48. Л. 301), но с тем же успехом.

Приводящему ту же причину голода автору Ю. Гавену изменяет его большевистская изворотливость. И он проговаривается, буквально в двух фразах невнятно говоря что-то о вредном влиянии на экономику полуострова введенной советами табачной монополии, высоких ставок продналога и прочее (Гавен, 1922. С. 32). То есть в обосновании причины неурожая и голода упоминается, наконец, не только природный, но и человеческий фактор. Запомним это.

Более ответственные (или смелые?) современники Ю. Гавена уже прямо указывают, что в голоде была виновата продразвёрстка. Ради её выполнения с территории Крыма были подчистую вывезены аварийные запасы хлеба, не говоря уже о том, что были опустошены зерновые ямы частных крестьянских хозяйств. Поэтому продразвёрстка, точнее её психологическое воздействие, было причиной того, что и осенью 1921 г. крестьяне, обычно засевавшие озимыми 250 000 десятин карасабана, сократили посевы до 80 000 десятин по понятной причине: «из страха перед продналогом». То есть рассуждая, что если всё равно «излишки» отберут, то лучше уж съесть семена (Отчёт. С. 1—2). А говоря языком крымского экономиста, «в периоде продразвёрстки действовало побуждение перейти при посевах к потребительской норме» (Усов, 1925. С. 264). Это — пятая причина голода.

И последняя, шестая из приводимых причин, — одна из самых современных, как по времени её появления, так и по смыслу: голоду содействовал «бандитизм, достигший исключительного уровня именно в 1921 г. и неуменье справиться с ним» (Зарубин В., 1991. С. 77). Ну что тут скажешь? Это было бы верно, если бы автор имел в виду многочисленные и хорошо вооружённые бандформирования, которые беспощадно грабили и убивали крестьян, называясь при этом продотрядами. Но это, что называется, не тот случай. Скорее всего, здесь подразумеваются антирежимные группы, самыми известными из которых были зелёные. Но в таком случае возникают вопросы.

Во-первых, переход мирных крымско-татарских крестьян на положение зелёных (или иных партизанских группировок) как раз и был вызван отчасти голодом. Их уход в лес выражал протест этих добровольных борцов с режимом против сознательного умерщвления их родных и близких. Случайно ли «разгар бандитизма» совпадает с пиком голода? Что же касается «неумения» советской власти справиться с ним, то не было ли это, скорее, её нежеланием прекратить: а) искусственное оголаживание полуострова и б) Красный террор, — то есть нежеланием снять две основные причины «бандитизма»? Ведь с зелёным «бандитизмом» кое-как справились в начале 1921 г., а разве голод от этого прекратился? Он даже меньшим не стал, поскольку всё равно оставались актуальными основные его причины.

Все приведённые суждения, конечно, по-своему обоснованны. Более того, нужно признать, что каждый из приведённых факторов имел место. Но вот насколько это место было важным или определяющим, — здесь необходимо задуматься. Ведь остаётся ощущение, что сам блок всех перечисленных причин и факторов, несмотря на их несхожесть и даже разноплановость, неслучаен. Представляется, что искать их исток следует несколько глубже, в таких далеких от прозаического озимого сева сферах, как проблемы монополии и дефицита.

Некогда враг № 1 всего мира монополистического капитала, Ленин, в начале 1920-х гг. уже стал крупнейшим монополистом мира (или был близок к этому). Он подмял под свою партию все финансы одной шестой части света, её средства массовой информации, искусство, средства сообщения, целые народы и их правительства, всю внутреннюю и внешнюю политику ряда зависимых от Москвы республик и т. д. Естественно, то же самое он намеревался проделать в экономической области. Ленин опасался, что не имея в своём распоряжении хозяйственных рычагов, он будет вынужден делить свою чудовищную власть ещё с кем-то. Так, или примерно так, могла возникнуть роковая для населения СССР мысль о государственном (то есть партийном) хозяйственном планировании, а также подчинении ему рынков сырья и сбыта.

Последнее было особенно важно. Монополия на распределение немыслима, если каждый может удовлетворить свои потребности свободно, воспользовавшись услугами рынка. Значит, нужно поставить преграду между производителем товара (крестьянином, кустарем, рабочим коллективом отдельного завода) и рынком. Значит, нужно взять важнейшую функцию рынка — перераспределение — на себя, в свои руки.

Как писал ещё в 1918 г. видный теоретик-коммунист В. Оболенский (под псевдонимом Н. Осинского), «Рынок — это очаг заразы, из которого постоянно возникают зародыши капиталистического строя. Овладение механизмом общественного обмена уничтожит спекуляцию, накопление новых капиталов, нарождение новых собственников. Оно вынудит деревенских мелких собственников сперва подчиниться общественному контролю над их хозяйством, потом перейти к общественному хозяйству. Правильно проведённая в жизнь монополия на все продукты земледелия, при которой нельзя будет продавать на сторону ни одного фунта зерна, ни одного мешка картофеля, совершенно лишит смысла самостоятельное хозяйничанье в деревне» (Осинский Н. Строительство социализма. М., 1918. С. 46). По сути, это была концепция военного коммунизма².

Первый опыт действий такого рода назвали «продразвёрсткой». Она означала запрет на частную торговлю сельскохозяйственными продуктами и изъятие подчистую у крестьянина всех «излишков», ранее бывших источником кое-каких необходимых в хозяйстве наличных денег. Но чтобы уберечь мужицкую экономику от неизбежного в таком случае распада, государство должно было снабжать крестьянина потребными ему промышленными товарами. То есть мечталось о принудительном товарообмене. А фактически — о распределении средств к существованию по знаменитому классовому принципу, где партия могла бы беспрепятственно и централизованно проводить селекцию на человеческом материале, решая, кому позволить жить, а кому — нет.

Но даже те, кому жить и плодиться разрешалось, должны были подчиняться племенным законам, отбрасывавшим общество в какие-то дремучие докапиталистические эпохи. Все селяне обрекались на равный, более чем скромный достаток, на тот вид труда, каким занимались их предки, на жизнь по месту рождения и тому подобное. Систему назвали коммунизмом (пока — «военным»).

Ленинская система и в самом деле была похожа на коммунизм — тот, что существовал и успешно функционировал в фантазиях Маркса. С одним отличием — военный коммунизм не работал. Большевистский вождь был не столько гениальным, сколько подслеповатым; он споткнулся на первом же самостоятельном шагу, сделанном после презрительного отказа от привычных подпорок старого строя. Опережая события, скажем, что с тем же результатом Ленин сделал и второй шаг, и третий... За ним шли грандиозной колонной такие же, как и он, ослеплённые тёмными общинными инстинктами российские фанатики, неспособные узреть в конце своего пути не светлое коллективистское, коммунофашистское царство, а кровавый тупик самоистребления.

Поэтому представляется наиболее глубокой и точной одна, но главная причина этого (и следующего, 1932—1933 гг.) голода, выведенная русским учёным-эмигрантом: «Именно эта система (курсив мой. — В.В.), без всяких стихийных бедствий, вызвала страшный голод 1920—1921 года, погубивший много миллионов людей и доведший Россию до людоедства, которого она не знала со Смутного времени» (Федотов, 1991. Т. 2. С. 26).

К сожалению, слепой поводырь российской массы был дьявольски упрям и избранного пути не менял. К ещё большему сожалению, он загнал на этот тупиковый путь и крымско-татарский народ, ни сном ни духом не причастный ни к великорусской соборной психологии, ни к мечтам об уравнительном рае. Трагедия крымцев заключалась в том, что, обладая не то чтобы более развитой (с сугубо европейской точки зрения) или всемирно знаменитой, но абсолютно иной культурой и предназначением, то есть будучи совершенно здравомыслящими, они были втиснуты ревкомами в эту очумевшую от революции толпу. И далее принуждены идти за полусумасшедшим от пролитой крови поводырём слепцов, вполне представляя, чем это должно кончиться. Но выхода не было — шаг влево или вправо вёл в концлагеря, которые «человечнейший» маньяк заботливо строил все недолгие годы своей тирании.

В эту нехитрую, бедную фантазией ленинскую схемку легко, как составные части мозаики-пазла, укладываются все перечисленные Гавеном и другими авторами мероприятия и «случайности», с железной необходимостью ведшие Крым к великому голоду 1920-х и последующим катастрофам.

Примечания

1. При этом ряд авторов, в том числе и современные, повторяют старое измышление насчёт того, что послевоенному «экономическому возрождению мешала антисоветская деятельность националистов» (Басов, 1987. С. 8). Имеются в виду, конечно, крымские татары — и это в условиях Красного террора, когда и невинных со свету тысячами сживали!

2. Военный коммунизм — экономическая политика советской власти в условиях экономического кризиса, Гражданской войны и иностранной поддержки белого движения (интервенции стран Антанты, Германии и пр.). Основные черты «военного коммунизма» — запрещение частной торговли, всеобщая трудовая повинность при уравнительности в оплате труда, продовольственная развёрстка в деревне. В городе — национализация большевиками частных промышленных предприятий. В масштабах государства — предельная централизация руководства производством и распределением. То есть выстраивание всё той же, известной от Петра I до Путина жёсткой вертикали власти. В 1921 г. на смену «военному коммунизму» был введён НЭП (см. ниже).