г) Людоедство

Господи, мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем можем стать.

У. Шекспир. «Гамлет»

Примерами воздействия голодного истощения на психику человека буквально пестрят тексты телеграмм из Крыма в Москву, где приводились конкретные, ставшие на полуострове обычными, но не вмещающиеся в сознание факты. Вроде того, что в Симферополе милиция подбирает ежедневно до 120 детей умерших или умирающих крестьян, что в одной из татарских деревень родители съели своих детей¹ и тому подобное (ГААРК. Ф. Р-151. Оп. 1. Д. 2. Л. 63).

В марте—апреле того же 1922 г. Крымское полпредство при московском Наркомнаце сообщало, что смертность достигла на полуострове 22 750 чел. в месяц, а общее число голодающих далеко перевалило за полмиллиона (ГААРК. Ф. Р-151. Оп. 2. Д. 1. Л. 177). Трупы на дорогах, городских улицах и в привокзальных скверах стали привычным зрелищем (Сорт, 1922. С. 5). Живший в это время в Феодосии М. Волошин так описывает мартовские будни в своих письмах к писателю В. Вересаеву:

«Общее положение Крыма катастрофично. На улицах картина XIV века — городов во время чумной смерти и голода. Ползают по дорогам умирающие, стонут под заборами татары... Валяются неубранные трупы. Могилы на кладбищах некому рыть. Трупы валятся в общий ров, голые. Из детских приютов вытряхивают их мешками. Мертвецкие завалены. На окраинах города по овражкам устроены свалки трупов. Видят там и трупы с обрезанным мясом. Трупоедство сперва было мифом, потом стало реальностью. Колбаса и холодец из человеческого мяса были констатированы на рынке так же, как и похищение трупов на колбасу... Самое худшее положение у татар».

Ещё через месяц М. Волошин посетил Кучук-Таракташ: «В один день только в деревне милицией было зарегистрировано 10 случаев детоубийств и четыре самосуда над людоедством... Вчера [в Феодосию] из Старого Крыма привезли восемь человек детей. Ни один приют их не принял. Трое умерло на подводе. Что сделали с остальными — не знаю. Многие семьи вымирают целиком или остаётся кто-нибудь один». И снова, через несколько строк: «Много случаев детоедства» (КК. 16.07.1922).

Действительно, единичный февральский случай детоедства в Шейх-Эли за прошедший месяц оказался заслонённым новыми убийствами детей родителями — о них рассказывают до сих пор (АМ ФВ. Д. 105. Л. 15; АМ ФВ. Д. 102. Л. 2), они попали в литературу (Крубер, 1926. С. 73). Подробнее, чем в печатных статьях, эти случаи описывались в не предназначенных для публикации районных сводках: «В Бахчисарае задержаны две женщины с головой ребёнка, выяснилось, что они съели двух детей одной из них, а затем зарезали чужого человека, голова которого и была у них найдена» (Сводка за 02.03.1922 г. // ГААРК. Ф. 151. Оп. 1. Д. 53. Л. 28).

Ещё одна мартовская сводка: «В деревне Азамаш Симферопольского округа, два брата — Чурай и Суин Аслан-огълу съели нескольких детей, причём Чурай съел трёх детей в возрасте от 6 до 10 лет, а Суин — одного, 6 лет. Допрашиваемые крестьянами, они признались, что съели трупы сначала своих детей, затем заманили проходившего мальчика 13—14 лет, собиравшего по деревне милостыню. Толпа крестьян Васильевского и Азамашского округа (очевидно, «сельсоветов». — В.В.) предала их жестокому самосуду, предав огню их избу, в которой братья Аслан сгорели» (ГААРК. Ук. дело. Л. 26).

В том же марте месяце «В Карасубазаре, в городе опять обнаружен случай людоедства: мать зарезала своего 6-летнего ребёнка, сварила его и начала его есть вместе с 12-летней дочерью. Женщина была арестована и на допросе в милиции лишилась рассудка. По отправлению в больницу она скончалась» (ГААРК. Ук. дело. Л. 46). Многие родители стали бояться отпускать детей одних на улицу даже среди бела дня (АМ, ФВ. Д. 117. Л. 1 об).

Ещё более частыми стали нападения с той же целью на взрослых людей. Такие случаи уже начинали называть обычными: «...людоедство становится обычным явлением, с каждым днём принимает всё большие и большие размеры. Так, в Севастополе впервые зарегистрирован случай людоедства и самоубийства на почве голода... Крестьяне с ужасом смотрят на происходящее.» (ГААРК. Ук. дело. Л. 38). Учащались, становились столь же обычными и самосуды над людоедами. В Таракташе крестьяне расстреляли 4 людоедок прямо в деревне, об этом и в газетах писали (КК. 20.05.1931). Та же судьба постигла людоеда из Бай-Кията Акмечетского района (АМ ФВ. Д. 122. Л. 52) и многих других.

Конечно, из истории народа не вычеркнуть самых страшных её страниц, в частности о людоедстве. Но это — особая, страшная тема, которая теоретически довольно слабо исследована, поскольку, в отличие от иных случаев массовых психопатологических отклонений, встречается крайне редко. Достаточно сказать, что если по Европе последняя вспышка массового людоедства была отмечена в эпоху крестовых походов², а в России — в Смуту начала XVII в., то в Крыму за исторически обозримый период такого не случалось ни разу — я не преминул бы об этом упомянуть.

Все эти (и многие иные) факты недопустимо судить по единым меркам уже потому, что при внешне одинаковой или схожей форме, явление людоедства имеет совершенно разные побудительные причины в глубоко несхожих культурах и в совершенно различных обстоятельствах. В Крыму, бесспорно, это отклонение возникло по причинам чисто физиологическим. Физиологические же факторы (в отличие от психологических) сами по себе относятся к наименее управляемым или изменяемым. Так, человек не может, при всём желании, отсрочить неизбежную свою физическую смерть или хотя бы отмирание тканей, глубоко поражённых холодом.

Поэтому было бы ошибкой полагать, что случаи вынужденного людоедства всегда вызываются невыносимыми муками голода, слабоволием, прирождёнными склонностями и т. п. По большей части их причина — в истощении, голодном изменении клеток головного мозга; это полусумасшествие, за которое сложно судить, как непросто провести грань между осознанной жестокостью и психической невменяемостью.

Великий социолог и психолог Питирим Сорокин относил указанное явление к разрушению целостности сознания: «Длительное голодание, влекущее резкое изменение нервной системы и, в частности, головного мозга, в свою очередь расстраивает весь механизм нашей душевной жизни, разбивает его единство, целостность и согласованность его частей. Это прежде всего сказывается на единстве нашего «я»... В «я» появляются трещины, из них вырастает ряд различных «я», начинающих нередко бороться друг с другом». И далее: «При голодании, близком к смерти, появляется... бред, полное расстройство сознания и распадение единства личности» (Сорокин, 1922а. С. 104, 106). О том же свидетельствуют результаты более современного исследования: у голодающих «отмечалось резкое ослабление памяти, сильное падение способности счёта, упадок интеллекта, близкий к состоянию идиотизма» (Кочепасова, 2005. С. 403).

Более того, личность в таких экстремальных условиях становится агрессивной, возникает антагонизм между состоянием голода и традицией групповой самозащиты (которая, между прочим, всегда была особенно сильна среди крымских татар). Среди отдельных личностей «первое по резкости и отчётливости занимают явления людоедства, в особенности эндоканнибализма (поедание членов своей группы) в тех случаях, когда они вызваны голодом... Это значит, что голод депрессировал одну из наиболее прочных форм рефлекса групповой самозащиты — воздержание от поедания «близких», носящую весьма часто не только у человека, но и у большинства животных, характер безусловного рефлекса. Это было повсюду в 1919 г. в России... И бросали детей на городских базарах, например, Самары» (ук. соч. С. 155, 158).

Понятно, что тогда никто, особенно в деревнях, психопатологическим анализом не занимался, с пойманными на людоедстве расправлялись, как было показано выше, путём самосуда, или сдавали их властям. Лишь в совершенно явных случаях сумасшествия несчастных могли пощадить, отправить в клинику. В голодные года кривая таких заболеваний резко пошла вверх, и специализированные отделения пришлось открыть почти во всех стационарных лечебницах. По статистике 2 из каждых 7, то есть более 28% таких госпитализированных несчастных умирало (Медицинский Вестник Крыма, 1922, № 3—4. С. 53). Причины столь высокой смертности не указывались, но несложно догадаться, что голод находил свои жертвы и в стенах клиник.

Примечания

1. Упомянутый случай действительно имел место. В феврале 1922 г. в дер. Шейх-Эли Карасубазарского района обнаружилось, что крестьянин Вали Самадинов с женой периодически резали и ели одного за другим своих детей, то есть мальчиков пяти, двух лет и недельного возраста. При допросе во время ареста оба во всём сознались, а по дороге в райцентр «скончались в дер. Тайга от голода, где и преданы земле» (ГААРК. Ф. Р-151. Оп. 1. Д. 62. Л. 13).

2. Крестоносцы ели поджаренных младенцев в захваченных мусульманских городах не столько от нехватки пищи, сколько подчиняясь нормам возродившихся в этих кровавых походах древних, наиболее архаичных обычаев.