а) Помощь отечественная и зарубежная

Очевидно, правомерен вопрос, а что делала власть, приведшая Крым к голоду, как она спасала крымчан? Какие меры были приняты, чтобы помочь людям, перед которыми эта власть была столь страшно и непростительно виновата? Сухие строки прессы тех лет бесстрастно свидетельствуют: вины своей большевики не ощущали, а голодающим не то что не помогали, разделяя с ними общую беду, но, напротив, наживали на ней политический, а иногда и вполне материальный капитал.

Официальная Россия Крыму в голод помогала, но весьма недостаточно (здесь не говорится о помощи пожертвованиями, ибо они шли от частных лиц). Что же касается Украины, к которой, напомним, Крым в те годы не относился, то соседняя республика только в 1922 г. дважды поддержала крымчан, выслав 20 000 пудов продовольственных пайков и 2 эшелона другого продовольствия (Очерки истории Крыма. Ч. 3. С. 29). По мере сил помогли Грузия, Азербайджан, Абхазия: только к 1922 г. из Грузии поступило 56 450 пудов муки (Рамазанова, 1991). Продовольствие поступало также из Германии, Голландии и Италии (Козлов,, 2002. С. 170).

Впрочем, в 1921 г. помогла и Россия. Она передала 200 000 пудов муки, но не просто так (в России — всё непросто!), а заодно с предписанием не раздавать её немедленно, а поместить целиком в фонд Крымревкома, очевидно, для подкорма особо ценных прослоек и отдельных работников, то есть тех, кого спасали в первую очередь. В сентябре 1922 г. секретарь ЦК ВКП(б) В.В. Куйбышев прямо указал способ использования денежных средств, выделяемых для помощи голодающим массам Крыма: «Предложить Крымобкому использовать переводимые кредиты для взаимопомощи в первую очередь для удовлетворения нужд коммунистов голодающих районов», что и было исполнено¹.

Эти же и иные материалы позволяют сделать уверенный вывод: большевики, так же как ранее царские колонизаторы, продолжали считать крымский народ людьми второго сорта, менее ценным, чем другие, «великие» племена. Иначе чем объяснить тот факт, что центральные области страны, которые были поражены голодом меньше, получали, несмотря на это, продовольствие, которое эшелонами шло из Крыма? А тот факт, что на север с полуострова шло буквально всё, неоднократно подтверждён:

«Из Крыма, как из продовольственного и сырьевого района вывозились: мануфактура, осветительные и отопительные материалы, железные изделия и различные машины, сырье, хлеб, фрукты, мука, вино, табак, консервы, шерсть, кожа, соль, рыба. Ежегодно из Крыма вывозилось остродефицитного сырья на сумму 30 млн рублей (до 25 млн рублей приходилось на сельское хозяйство)». Из стоимости сельской продукции около половины приходилось на хлеб, по 5 млн — на фрукты и табачные изделия, вина отправляли на 1,5—2 млн руб. (Рамазанова, 1991).

Понятно, что голод в той или иной мере познала вся страна. Понятно, что большие города, не производящие собственного хлеба, в нём нуждались. Но не секрет и то, что продукты поступали по линии зарубежной гуманитарной помощи всей стране или покупались на валюту, вырученную отчасти от продажи культурных ценностей всей страны, то есть и изъятых из крымских музеев, храмов и дворцов. Непонятно лишь, отчего этот бесценный (ибо речь шла о человеческих жизнях) груз, доставлявшийся морем в крымские порты, шел безостановочным потоком, днём и ночью, лишь в одном направлении — на север?

К примеру, в 1921—1922 гг. через Феодосийский порт проследовало 5 880 000 пудов кукурузы. Из этого моря зерна в Крыму не осталось ничего, кроме тех жалких фунтов, что получали портовые грузчики, переносившие всю эту кукурузу на спине, из расчёта 1/4 коп. задень каторжного труда (Рф, 10.06.1923). Только в мае 1921 г. «на приёмных пунктах Джанкоя, Евпатории, Перекопа скопилось 260 000 тонн (16 250 000 пудов) хлеба... В это самое время Симферополь и Южная часть Крыма были без хлеба» (Рамазанова, 1991). Этот и иные факты такого рода были настолько общеизвестны, что о них не только говорили — песни слагали:

Хотя американской крупой наполнены амбары,
А матери поедают своих детей,
Не разбирая, поедали кошек и собак,
Надежда на товарищей из Феодосии.

(Дословный перевод с крымско-татарского. Цит. по: Кончевский, 1925. С. 33)

Вообще, «хлебная» политика России в эти годы крайне любопытна. Не касаясь даже как в омут канувшей большей части валюты, вырученной от продажи художественных сокровищ и несметных богатств, конфискованных у церкви (а ведь всё предназначалось для «борьбы с голодом»), бросим беглый взгляд на хлебный экспорт из России в голодные годы — оказывается, имел место и вывоз! Это был хлеб, отобранный у крестьянства по продналогу. И в голодном 1923 году, когда урожай в России был на 10% ниже, чем даже в 1921-м, зерно вывозили!

Берлинский социал-демократический журнал с возмущением писал, что на Запад идет «тот самый хлеб, который мог бы спасти от вымирания голодающих крестьян Крыма» (цит. по: Югов, 1923. С. 7). Автор журнальной статьи приводил заявление московского «Экономического обозрения» (№ 6 за 1923 г.), которое иначе как издевательским не назовёшь: «Экспорт хлеба всё же будет продолжаться ввиду сокращения норм потребления. В результате голодных лет население научилось относиться к хлебу более бережно и расходовать его более экономно». То есть у голода были не только отрицательные стороны...

Действительно, больший цинизм трудно себе представить. Ведь и в 1923 г., когда выступало московское «Экономическое обозрение», голод был далеко не преодолён. Пресса Центра трубила в фанфары по поводу расцвета новой жизни, газеты Крыма подпевали ей затравленными голосами, но и большевистская печать не могла скрыть истины полностью: голод в Крыму продолжался. Голодали и мёрли крымские татары деревень Киличи, Мамбет и других сёл Ичкинского района (Рф. 05.01.1923); в Судакском районе в 1923 г. голодным татарам-единоличникам власти в уплату за сданный виноград давали не хлеб и не деньги, а товары по произволу местной администрации, в то время как уплату налога с них требовали наличными! (Рф. 02.02.1924). Близ городов и посёлков ширились кладбища — в Салах (совр. Грушевка), обычном селе у большой дороги, для этой цели отгородили пустырь площадью в 150 кв. саж., то есть явно с запасом на ближайшее будущее (Рф. 16.05.1923).

И отнюдь не власти, и не официальные организации выступали инициаторами организованной помощи жертвам голода, а крымско-татарское духовенство. Оно не располагало былыми возможностями (вакуфы, другое движимое и недвижимое имущество оставались во владении казны), но кое-что осталось, и теперь эти средства пригодились. Конечно, не всем общинам повезло в этом смысле. Да и в самых крупных из них уцелевших средств надолго хватить никак не могло. Тогда в ход пошли личные сбережения имамов и мулл. Кроме того, духовенство было в состоянии таким образом воздействовать на наиболее зажиточных прихожан, что те буквально раздавали своё имущество беднякам.

Так, к примеру, по инициативе и частично на личные средства муллы Сеит-Мемета Кади-заде в Симферополе была открыта и в 1921—1923 гг. работала бесплатная детская столовая на 600 мест (Козлова, 1997. С. 5). Многие священнослужители брали на воспитание сирот, и те оставались в их семьях, естественно, и после того, как голод кончился. Число этих спасённых оказалось весьма значительным, так как духовенство мусульманского Крыма тогда всё ещё было и многочисленным и, в отличие от светских вождей, сердобольным.

При всей ограниченности этих видов помощи, она оказалась тем более ценной, что ни от крымских большевистских властей, ни от советской России никакого радикального системного содействия народу ждать не приходилось. Правда, оставалась слабая надежда на зарубежные страны, которые в те годы в самом деле проявили большую и действенную заботу о голодавших на территории бывшей империи. Но Москва ставила, по возможности, препоны этой помощи, причём не только упоминавшемуся выше американскому фонду АРА.

Второму, богатейшему Фонду Ф. Нансена, не удалось сделать и малой доли того, на что он был способен. Всемирно известного руководителя этого фонда в его поездке по стране московские сопровождающие буквально водили за нос, демонстрируя вполне благополучные «потёмкинские» деревни. С неимоверными усилиями пробившийся в Россию Фонд АРА спас 10 млн жизней² — а сколько подобных ему увязло в бюрократическом, а точнее, политическом частоколе, выстроенном большевиками, кто ответит? И почему помощь зарубежных фондов была разрешена (вдумайтесь, слово-то какое!) с таким преступным опозданием? Ведь лишь после того, как голод скосил десятки тысяч крымчан, на полуостров была пропущена какая-то часть продовольствия, которое готовы были поставить населению Крыма зарубежные крымско-татарские, мусульманские благотворительные общества, американские квакеры, международное общество «Верельф», Межрабпомгол, еврейский «Джойнт», даже папа римский! (Зарубин В., 1991. С. 78).

Кто, например, слышал о том, что к голодающим не был допущен мощный фонд Данакшон, руководимый послом Дании в Москве Эриком Скавениусом, готовый оказать действенную помощь и неоднократно заявлявший об этом (Jensen, 1992. S. 60)?

Плакат 1921 г. Худ. Д.С. Моор

Лишь недавно были документально подтверждены сведения современника тех голодных лет, бывшего министра юстиции и прокурора республики И.К. Фирдевса о том, что «...когда был голод, то продовольственная помощь, посланная Крыму турецким правительством, была выгружена не в крымских портах, а в Новороссийске, откуда она была переслана в рабочие районы в Москву» (Султан-Галиев, 2002. С. 194).

Кто исследовал причины, по которым не мог нормально работать и вскоре был разогнан наш, отечественный Помгол (то есть гораздо раньше, чем в нём отпала необходимость)? Или отчего в первой половине 1922 г., то есть уже в разгар голода, Крым всё никак не мог попасть даже в список голодающих районов, без чего эффективная помощь вообще была невозможна? А запрет на продажу своими руками выращенных сельскохозяйственных продуктов, введённый впервые в истории Крыма, к тому же в ситуации, когда обычно снимаются все экономические ограничения ради спасения людей? А отказ поступиться частью из многомиллионных запасов соли Крыма ради всё того же спасения его детей? Неужели всё это простые совпадения?

На все риторические вопросы есть единый ответ: власть сознательно отрезала крымцам любой путь к спасению, собственноручному, или готовому прийти извне, в виде помощи. Поэтому невозможно осудить крымско-татарского крестьянина, нарушавшего преступный запрет продажи товаров. Законы о торговой монополии, об обязательной сдаче продукции несли гибель его близким, поэтому выбора просто не оставалось, хотя риск был велик. Нарушение, например, государственной монополии на сбыт приравнивался к контрабанде!

Это — не описка, а вполне официальное обозначение безакцизной продажи табака кому угодно, хоть соседу табаковода. И за это крестьян карали с той же строгостью, как за настоящую контрабанду. Поэтому число таких «контрабандистов», часто годами не покидавших собственное село, росло по мере голодания. И если, согласно статистике, до революции и в XIX в. уровень правонарушений среди крымских татар был «много ниже средней преступности крымского населения вообще (в особенности в совершении имущественных преступлений)», то в 1922—1924 гг. именно «контрабанда» табака впервые подняла татарина в этом смысле на общекрымский уровень (Весь Крым, 1926. С. 24—26).

Второй вид массовых «преступлений» того же рода, а именно порубки леса, был также вызван не какими-то уголовными наклонностями крымских татар, а провокационным отказом властей не только передать участки леса горным сёлам для платных лесозаготовок (как это было всегда), но и просто разрешить местным жителям собирать валежник и сухостой (КК. 22.07.1925). Речь идёт уже не о тех немногих местах, где крестьяне издавна жили лесом (например, в Саблах или Богатыре), где «земледелие их прокормить не может, земля нехороша, скота нет, и приходится, чтобы не умереть с голоду, красть лес» (КК. 19.10.1923). Здесь имеется в виду целиком всё многочисленное предгорное и горное крестьянство, которое власти обрекли на смерть от холода: ведь в сёлах была ещё догазовая и даже доэлектрическая эпоха, иного источника тепла, кроме дров, просто не было!

К слову, этот большевистский запрет был губителен не только для людей, но и для природы. Им был нарушен многовековой экологический баланс в сосуществовании крымских леса и татар. Не прореживавшийся с 1916 г. лес был завален мертвыми деревьями, гниющим прошлогодним хворостом, а татарская деревня мёрзла — об этом неоднократно писала пресса (напр.: МК. 18.08.1923). Писала тщетно, так как лесничества стали в эти годы золотым дном, получив монополию на один из важнейших ресурсов жизни человека³. Поэтому они могли собирать обильную жатву в виде взяток за порубку, которых хватало и на долю контролирующего начальства.

Что оставалось делать крестьянам? Холод гнал их из дому, они пытались собрать хотя бы хворост. Ну а бдительные лесники, русские в абсолютном большинстве, захватывая горцев в лесу с верёвками, сажали их в холодные подвалы, вымогая деньги. Наглея от вседозволенности и безнаказанности, эти стражи леса становились преступниками в куда большей степени, чем их жертвы. Встречи с ними в лесу нередко заканчивались для крестьян трагически. Так, к примеру, объездчиком Ершовым был застрелен безоружный Сеит-Али Рамазан из Фоти-Салы (КК. 29.05.1928), скорее всего оттого, что не имел денег откупиться или пытался убежать. Именно по этой простой причине крымские татары так часто осуждались «по лесу». В 1922—1924 гг. их процент вдвое превысил даже «табачно-контрабандистский» (соответственно 45% и 20,9%) (Весь Крым, 1926. С. 26).

Из того же ряда «чисто советских преступлений» голодных лет — так называемые скрытые посевы. Впервые они появились сразу после продразвёрстки по понятной причине, — крестьянин должен был восполнить прожиточный минимум своей семьи после узаконенного грабежа. Но это явление сохранилось и после отмены развёрстки, поскольку начался голод.

Хлеб, доставленный голодающим из Европы. Слева — Фритьоф Нансен. Из: La famine de Russie. Vol. VIII. Paris, 1925

Скрытые посевы имели мало сходства с нынешними подпольными делянками мака или конопли уже потому, что частные злаковые посевы колосились у всех на виду. Важно было лишь добиться тем или иным путём (часто весьма простым — взяткой), чтобы на них не обращало внимание начальство из ревкома, сельсовета и т. д. При обнаружении такого поля владелец не нёс за него никакой уголовной ответственности, лишь выкладывал некоторое возмещение-штраф, равное стоимости урожая.

Хуже всего было то, что размер урожая такого участка определялся местным следствием на глаз; это открывало сельской власти широкие возможности для сведения счётов, шантажа, понуждения к взяткам и т. п. Пример такого штрафа: в деревне Коп-Такиль Керченского округа у братьев Шамиль за скрытый посев отобрали 310 пудов пшена, 20 пудов ячменя, 3 мешка кукурузы и 15 овец (Ик. 26.11.1922); думается, что семьи братьев не скоро оправились от такого удара. Примерно также окончилось «разоблачение» скрывших посевы крестьян деревень Саблы и Левадки (КК. 04.06Л924).

Эти штрафы или зерно с конфискованных клиньев оставались в сельсовете, где годами хранились в качестве аварийного запаса. Иногда, как это бывало в Сеит-Эли, Тулумчаке и других деревнях Феодосийского района, отобранный урожай ссыпали в фонд «комвзаимопомощи» (Рф. 06.01.1923). Дела это не меняло, — в обоих случаях хлеб переходил в безраздельное распоряжение всё той же сельской большевистской верхушки.

Итак, в лесу ли, на поле, но власти принципиально стояли прежде всего на страже новой, социалистической законности. Никакие объективные факторы или оправдания вроде стихийных бедствий (или совсем нестихийного голода) не могли смутить крымские коммунистические суды, бесперебойно выносившие в голодные годы строгие приговоры труженикам крымских сёл и городов за естественное желание выжить. Такая принципиальность делает «честь» любому режиму — при условии, что он столь же честен и в оценке собственных поступков. Но советская власть, бесчеловечная и бесчестная по определению, в голодный период раскрылась ещё и в полном своём бесстыдстве. Это относится и к шлагбауму перед зарубежной помощью голодающим Крыма, и, в не меньшей мере, — к эпизоду с крымской солью, особенно отвратительному оттого, что в нём принял участие и наложил свой личный отпечаток не кто иной, как не терпевший крымских татар Ленин⁴.

Размеры человеческой катастрофы, постигшей Крым в первые три года советской власти, трудно себе представить. Зарубежные исследователи подсчитали, что Крым в голодные годы потерял 21% населения. При этом 100 000 человек умерли от голода, а 50 000 покинули полуостров. Около 60% жертв голода, то есть 60 000 человек, составили крымские татары. «Причиной этому урону стало, по мнению Дж. Сейдамета, Февзи Алтугъа и Амета Озенбашлы, то, что большевики переправили зерно, присланное крымчанам из США и Турции, на Кавказ, а акции итальянского Красного Креста вообще воспрепятствовали» (Kırımal, 1952. S. 288).

Можно взять за основу этой статистики смерти и отечественные, явно заниженные официальные данные. Сделанные в те годы, то есть по горячим следам, и ещё не «правленые» подсчёты показывают, что сельское население в результате голода уменьшилось на 76 600, городское — на 75 500 человек. Таким образом, если даже не принимать во внимание «съеденные» голодом тысячи и тысячи человек, естественного прироста за счёт рождаемости, то выходит, что из 800 000 человек погибло более 150 000 (Отчёты. С. 19).

Как бы то ни было, но поскольку сельское население уже составляло к тому времени в Крыму меньшинство, то легко понять, что при почти равных абсолютных цифрах потерь, в процентном значении крымская деревня пострадала больше городов и посёлков. То есть смертность на селе была выше. Что же касается потерь по национальным группам, то, бесспорно, тяжелее иных пострадали крымские татары, число которых, согласно вышеприведенному источнику, уменьшилось на 60% (там же) или даже на 70% (Рамазанова, 1991; Ибраимов, 1926. С. IV). Другие авторы утверждают, что жертвами голода стало только 25% нетатарского населения Крыма, а остальные 75%, то есть более 110 000 человек, составил коренной народ (Зарубин В., 1991. С. 78).

Примечания

1. В мае 1922 г. Москва отправила в Крым 95 вагонов продовольствия, а в июне — лишь 30. Сокращение помощи голодающим объяснялось «постепенным улучшением положения в Крыму» (Козлов, 2002. С. 169). Это «улучшение» выражалось единственно в том, что людоедство было «прекращено, а также понижена смертность в городе и деревне» (ук. соч. С. 169—170). Именно «понижена», но далеко не прекращена!

2. Было отделение АРА и в Крыму — только в Керченском округе на его продуктах работали 83 бесплатные столовые (Ик. 31.10.1922). Паёк АРА составлял около 500 килокалорий в день, это примерно 1/5 потребности взрослого человека.

3. Как правило, лесные конторы были укомплектованы исключительно русским персоналом. Правда, в Старокрымское лесничество как-то ввели одного крымского татарина-лесника в порядке коренизации, но лесничий быстро перевёл его на должность сторожа конторы, где тот стал объектом для коллективных издевательств (РиК. 20.07.1925).

4. Причины этого сильного чувства, бесспорно овладевшего вождём в последние годы его жизни и деятельности, пока практически не исследованы. Возможно, их источник — в невозможности для Ленина вписать нестандартное (в сравнении с русским сельским населением) поведение крымцев в начертанные им схемы, годные почти исключительно для русской деревни, да и то с оговорками. Собственно, это старая ахиллесова пята классиков марксизма-ленинизма — учение-проект, в своей социально-экономической части почти исключительно европейский и для Востока ещё менее пригодный, чем для Запада. Вообще трудно сказать, кто из них хуже знал исламский мир — Ленин или Маркс, а непонятное редко способно вызвать симпатию.