в) Топонимическая русификация

И, конечно же, к культурной русификации следует отнести замену имён, которые некогда, в глубокой древности дали деревням, сёлам, другим населённым пунктам далёкие предки коренного народа Крыма XX в. Их меняли на русские, исключительно русские топонимы. Переименовывать Крым начали ещё екатерининские чиновники. Теперь, на заре истории новой всероссийской империи, следовало продолжение...

Впрочем, если такому искажению подвергались не только крымско-татарские, но и иноязычные — греческие, готские, староитальянские и прочие чуждые русскому уху топонимы, то дело здесь, скорее всего, не в какой-то извращённой «объективности» большевистских русификаторов. Скорее, это объясняется их тупостью — ведь они не умели отличить крымско-татарские топонимы от не представлявших никакой особой «опасности» нетюркских, звучавших на исключительно мёртвых языках, хранивших всё великолепие умолкнувших звуков.

Переименование тысяч крымских населённых пунктов, а потом и старинных наименований других географических объектов (топонимическая русификация) шло на протяжении всего периода 1920—1940-х гг., а отдельные, чудом уцелевшие Древнетюркские имена озёр, мелких рек и морских мысов местные власти «добирали» и в 1950-х гг. Конкретного материала коснусь ниже, а здесь стоит поставить вопрос: как коренное население воспринимало такое насилие над своей культурой, над культурой предков? К сожалению, в архивах не удалось обнаружить соответствующие материалы, а делать выводы на искусственных (хоть и логичных) построениях именно здесь не хотелось бы. К счастью, имеется драгоценная в этом смысле запись современника первых советских переименований, доверившего бумаге своё отношение к ним:

«Направо, за Кастелью — Ялта, сменившая янтарное, виноградное своё имя на... какое! Ялта... солнечная морянка, издёвкой пьяного палача — Красноармейск отныне! Загаженную казарму, портянку бродяжного солдата, похабство одураченного раба — швырнули в белые лилии, мазнули чудесный лик! Красноармейск. Злобой неутолимой, гнойным плевком в глаза — тянет от этого слова готтентота» (Шмелёв, 1992. С. 101).

И это говорит не только не крымский татарин, но и не крымчанин даже. Но если его, северного человека, так, в самое сердце, поразило насилие, походя совершённое над самым удивительным уголком Европы, то что должны были ощущать родные дети черноморской земли, когда у них отнимали самое дорогое — бесценное наследие предков, свято хранимое длинной, уходящей во мглу веков вереницей жителей полуострова, а теперь варварски растоптанное — и кем...

Сохранились архивные дела, проливающие свет на технику переименований. Во многих случаях инициатива в варварском процессе искажения конкретного топонима шла снизу, от переселенческой массы. Что совершенно естественно подтверждает народные истоки антитатаризма. Ещё лучшее подтверждение этому — тот факт, что ещё в конце 1920-х годов ряд таких предложений был большевистской администрацией отклонён. Например, жителям деревни Таш-Алчин-Русский было отказано в переименовании её в Ульяновку, хотя ходатайство поддержал Керченский райисполком (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1046. Л. 1). Здесь, кажется, всё ясно — русскоязычному населению надоело, что их деревня называется как-то не по-человечески.

Более политизированным было намерение, высказанное в том же 1927 г. русскими рабочими совхоза Томак Феодосийского района, переименовать его в классово более близкое — «Коминтерн». А жители хуторов Корис и Бей-газы, явно питавшие тёплые чувства к конкретным деятелям, просили переименовать их селения в «Хутор Ильич» и «Хутор имени Ворошилова», — на что также получили отказ (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1046. Л. 13). Вероятно, по несоответствию масштабов этих населённых пунктов двум великим историческим личностям...

Впрочем, уже через год Крымский ЦИК стал более отзывчивым, и с карты Симферопольского района исчезли сёла Карнаут и Вибе, зато на их месте появился фантастический для Крыма топоним — «Ново-Калиновка» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1046. Л. 28, 36). Но этот случай пока оставался скорее исключением, чем правилом, хотя поток ходатайств о переименовании старинных селений на русский лад в дальнейшем только усиливался. Что пока не соответствовало стремлению властей как-то ладить с коренным населением.

Поэтому в 1931 г. не удалось переименовать Старый Крым в Красный Крым. Можно только догадываться, в какие высокие инстанции полетели запросы по поводу этой инициативы снизу — ведь она была обоснована под углом зрения «фактической обстановки в городе», а также идеологической значимости предлагавшегося топонима в будущем (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 3. Д. 991. Л. 141 об.).

Настоящий взрыв подобной инициативы с мест последовал почему-то в октябре—декабре 1935 г. Как сговорившись, русские труженики различных районов внесли предложения (а соответствующие райкомы незамедлительно их поддержали и утвердили) о перемене наименований:

Ичкинского района — в район имени тов. Сталина;

Колайского района — в район имени тов. С. Орджоникидзе;

Биюк-Онларского района — в район имени тов. В. Молотова;

Сейтлерского района — в Калининский район;

Джанкойского района — в район имени тов. Л. Кагановича;

Акмечетского района — в район имени тов. Слуцкого;

Фрайдорфского района — в район имени тов. К. Ворошилова (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 7. Д. 41. Л. 52—58, 62).

Здесь удивительно не то, что Крымский ЦИК отклонил подобную замену привычных топонимов на имена сталинских временщиков¹. Вся топонимическая кампания (здесь приведено лишь несколько примеров) позволяет представить себе уникальную атмосферу повальной русификации, по сути ликвидации таких бесценных в историческом и культурном смысле памятников, какими являлись эти наименования. Она свидетельствует не только о низком интеллектуальном уровне крымских русификаторов советского периода по сравнению даже с дореволюционными имперскими чиновниками, но также и о полной бесправности в этом смысле коренного народа, не имевшего никакой возможности или права помешать уничтожению его истории и культуры. Ведь даже отмена ряда подобных проектов произошла вовсе не по воле коренного населения этих районов, а по команде сверху.

Переименования проходили без заминок, если их инициаторам удавалось доказать, что существующее имя посёлка ил и совхоза была дано до революции лично(!) помещиком или другим эксплуататором. Так, колхоз «Сав Эмин» («Добрая Надежда») Колайского района получил имя Коминтерна, поскольку старое название, как гласили бесспорные документы, «было дано в 1928 г. муллой и не является революционным названием, а скорее всего имеет религиозно-контрреволюционное значение» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 127. Л. 85). Такого предположения, ни на чём абсолютно не основанном, было вполне достаточно...

Единственный известный автору случай возвращения деревне старого (правда, не крымско-татарского) имени: колхозники деревни Бухариндорф просили в связи с осуждением врага народа Бухарина сменить этот топоним на Сталиндорф. Тогдашний председатель Крым ЦИКа, Ильяс Тархан, решил на всякий случай нового названия деревне не давать, а вернуть первопоселенческое «Дер Эмес». Это было в мае 1937-го, а в октябре того же года Бахчисарайский райисполком уже просил снять со школы деревни Ак-Шейх «позорное имя врага народа Тархана» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 127. Л. 107). Поистине всё в этом мире преходяще...

Подводя итоги этому разделу очерка, зададим себе вопрос: если перечисленные факты нельзя назвать проявлениями насильственной русификации национальных языка и культуры, то что же тогда русификация? Как ни странно это звучит, но ответ на этот естественный вопрос прозвучал давно и издалека, причём с берегов Вислы.

В Варшаве 31 мая 1936 г. собрался международный языковый конгресс с участием учёных 14 стран. Основной темой научной встречи стала политика русификации народов СССР. Представлявший крымских татар доктор наук Абдулла Сойсал обратил внимание коллег на проводимую Москвой политику русификации тюркских языков, основным методом которой являлись раскол и последующее дробление тюркских этноязыковых общностей, массированное внедрение русицизмов, порча алфавита, угнетение национальной литературы и народного творчества, фальсификация истории народов. При этом для великорусских культурологов самым ненавистным по-прежнему оставался девиз И. Гаспринского: «Единство в языке, мыслях и деле», а основными противниками — крымско-татарская интеллигенция. Ведь несмотря на то, что она практически была уничтожена ленинско-сталинским террором, полностью ликвидировать единство крымцев пока не получалось.

На варшавском конгрессе удалось со всей неопровержимостью установить, что политика Москвы сохранила свою конечную цель: достижение большевизмом (великорусским коммунизмом) господства в мировом масштабе и сведение всех языков и культур планеты к одной культуре и одному языку — русскому, что является самым веским доказательством продолжения и взрывного развития русификационной политики царизма. Конгресс потребовал от Лиги Наций, членом которой тогда ещё состоял СССР, расследовать политику Москвы в отношении давления на языки и культуры нерусских наций с целью их полного подавления и окончательной русификации (Улькюсал, 1980. С. 413—415, 418, 419).

К сожалению, Лига Наций предпочла не вмешиваться во «внутренние дела» великого народа и оставила СССР в своих рядах. Но лишь до тех пор, пока Кремль не нарушил право другого, по-настоящему, с точки зрения Лиги, европейского народа — финнов, в 1939 г., хотя аналогичный вывод можно было сделать и тремя годами раньше.

Примечания

1. По этому поводу имелось строгое предупреждение Москвы — не злоупотреблять часто используемыми, политически значащими названиями: столичные бюрократы уже начинали путаться, счёт одинаковым топонимам шел в масштабе огромного СССР не на сотни — на десятки тысяч!