4. Раскулачивание — процесс и первые результаты

Боевая ценность большевика определяется силой и стойкостью его ненависти. Острота ненависти, в соединении с дисциплиной, заменяет для него все прочие добродетели...

Г.П. Федотов. Правда побеждённых

Социальный статус (бедняк — середняк — кулак), а фактически — судьбу крестьянина и его семьи чаще всего определял сельский сход. Здесь, в очень серьёзной обстановке происходило действо, равного которому в мировой истории найти трудно: человеку, а также его детям, даже грудным, навечно приклеивался ярлык, который определял отныне всю их дальнейшую жизнь. Роль богов при этом играли односельчане, соседи — добрые или не очень. Уклониться от участия в сходе, «не так» проголосовать было трудно, поскольку здесь же находились районный уполномоченный и сельские активисты, а с ними были шутки плохи, ведь завтра на месте жертвы мог оказаться любой.

Сам процесс этого судилища был строгий, учитывалась вся прошедшая жизнь главы семейства, которое находилось тут же, в ожидании общинного приговора. Выяснялось прежде всего происхождение (чуждое, социально близкое или трудовое); его прослеживали тщательно, с той же дотошностью, как в какой-нибудь средневековой герольд-коллегии рассматривались претензии дворянина на княжеский герб¹.

Как и в Средневековье, в Крыму 1920-х гг. имела значение не столько степень зажиточности, сколько личные качества, политическое лицо крестьянина, и даже его неосуществлённые устремления! Активисты часто рассуждали примерно так: «Может быть у данного крестьянина и скота мало и хозяйство небольшое. Но это — раскулаченный кулак, у него революция обрезала крылья. В политике он даже более свирепый враг революции, чем тот буржуй, который нажил сейчас и пользуется нажитым» (Сосновский, 1924. С. 7).

Если же обсуждаемый был малознаком сходу (например после переезда), то его социальное положение определялось в соответствии с личным заявлением. Зато в дальнейшем к нему зорко присматривались, и если его манера одеваться или говорить, поведение в целом казались подозрительными, то запрашивалось подтверждение его данных с прежнего места жительства. Такое выявление скрытых кулаков должны были проводить советы, но на практике этим занимались и «органы» (по заявлению-доносу), и кадровики при поступлении в техникум, вуз, даже среднюю школу, не говоря уже о партии или комсомоле.

Ещё одно «сито» для кулаков — чистки². Их было много, одного и того же человека могли чистить дома — на сельском сходе, а своевременно улизнувших в город, но обнаруженных уже там — по служебной или профсоюзной линиям. Но то — особая тема.

После выявления сельских кулаков с ними поступали по-разному. Самой безобидной из мер (до поры до времени) было занесение таких семей в особые списки в качестве кандидатов на лишение избирательных прав. Но до подхода ближайшей кампании по лишенцам они могли жить.

После объявления лишенцем терялось не только избирательное право, но и практически все общечеловеческие права. В том числе — право на существование (отбирались продуктовые и промтоварные карточки), часто — и на труд (отбирали землю, рабочий скот). При этом грубо нарушались свои же, советские законы: мог быть аннулирован долгосрочный, по всем правилам оформленный договор на аренду. На право личной собственности тоже никто особо не обращал внимания. У братьев Мурата и Османа Джамбийских был небольшой сад в Альминской долине, ещё дедовский. Этот сад, к несчастью, приглянулся кооперативному обществу деревни Коджук-Эли. В район пошла бумага о том, что братья свой сад запустили, — и судебно-земельная комиссия лишила их избирательных прав, а сад передала кооператорам на семь лет, что фактически означало лишение двух семей средств к жизни (Кр. 24.11.1926).

Но даже сохранив свой надел стандартной величины, «кулак», чтобы расплатиться с налоговой службой, должен был работать на нём втрое интенсивней (если это в принципе возможно), чем сосед, имеющий такой же участок, но записанный бедняком. Объяснение — в величине налога; для бедняка он равнялся 9% с дохода, для середняка — 15%, для кулака же 29%. «Всё это фактически заостряло классовое жало (курсив мой — В.В.) подоходного налога, сделав его подлинным орудием классовой политики пролетариата» — откровенно раскрывали современники ядовитую суть отношения к крестьянину крымских властей середины 20-х годов (Десять лет. С. 294, 299).

Примечания

1. Правда, здесь приличное происхождение было не достоинством, а несмываемым клеймом:

Клеймо с рожденья отмечало
Младенца вражеских кровей.
И всё, казалось, нехватало
Стране клеймёных сыновей.

А. Твардовский. По праву памяти

2. Этот городской термин появился на селе уже к началу 1930-х. На заседании Алуштинского РИКа в апреле 1931 г. колхозник Рустем Арабаджи говорил среди прочего о том, что в сёлах ещё есть несоветские элементы, «мы в основном их раскулачиваем правильно, но имеются остатки и их нужно раскрыть. В колхозах необходимо проводить систематическую чистку, чтобы окончательно очистить их от чуждых нам элементов» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. З. Д. 538. Л. 89).