б) Антитатарская судебная кампания

Понятно, что этот расстрел, как и весь процесс Муслюмовых, затем процессы Факидова, Арифджановых и многие другие затевались с единственной целью — использовать их в пропагандистских целях именно в те моменты, когда было близко массовое возмущение крымчан антинародной политикой партии. На этот счёт вполне недвусмысленно проговорился на процессе В. Ибраимова председательствовавший А. Сольц: «Дело Муслюмовых интересовало всех. Я вот сидел в Москве и слышал о нём» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1436. Л.П). «Слышать» из столицы империи о деле нескольких простых мужиков из заштатной деревни далёкого Крыма (а по СССР такие дела шли сотнями, если не тысячами!) можно было только в одном случае, — если это судебное дело было известно Москве ещё до начала этого процесса, раздутого до всесоюзной ажиотажной известности.

Это уже потом процессы такого рода стали более привычным событием, вошли в число смертельных ритуалов сталинизма. Речь идёт о начальном этапе «ликвидации кулачества как класса», то есть о 1928 г.¹, накануне сплошной коллективизации в 1930-м, когда республиканская пресса не могла коснуться темы кучук-узеньского «кулачества», не напомнив читателю, что это — «вотчина Муслюмовых» (КК. 12.01.1930). И даже на пике культа личности Сталина, когда новые, кровавые процессы далеко превзошли более скромное по числу осуждённых жертв дело Муслюмовых, о нём снова и снова напоминали. Так было, к примеру, с «контрреволюционной кулацкой группой Арифджановых» (КК. 28.07.1935); впрочем, не исключено, что эти два имени связывали и оттого, что общей их родиной был всё тот же славный Кучук-Узень!

Громкие «дела» Муслюмовых, Арифджановых и некоторых других известных семей, попав на страницы прессы, становились наглядным уроком расправы со слишком независимыми крымскими татарами, не шедшими на унижение перед местными (и не только местными) властями. Но дела эти были вызваны, конечно, не личными качествами крестьян, попадавших под расправную кампанию. После того как Сталин выступил в 1928 г. на пленуме МК и МГК с речью «О правой опасности в ВКП(б)», он и его группировка (большинство Политбюро) отошли от выработанной на Пятнадцатом съезде партии линии социалистического строительства. Новые меры, всё более жёсткие и жестокие, направленные не только против кулака и середняка, но и против нэпмана, по сути, возрождали практику недоброй памяти военного коммунизма. То есть это было движение вспять, назад к репрессиям, когда очередной виновный выбирался по одному Кремлю ведомым признакам. В Крыму одним из них снова становилась национальная принадлежность.

Это был, среди прочего, явный отход и от идеологии пролетарского интернационализма, политического течения вполне западного характера. Как указывал ещё Л.Б. Каменев (до вывода его из Политбюро), Сталин перешёл к «национально-ограниченной» стратегии социалистического строительства, то есть к доныне актуальной почвенно-патриотической модели «самобытного пути России». Это была явная ориентация на национально-этнические государственные интересы, возрождение великодержавной идеи в новой, советской форме. Эта была имперская русская идея, замаскированная Конституцией Советской Социалистической Федерации и декларативного интернационализма. Или, как мягко сформулировал эту смену курса профессор В.А. Шишкин, Сталин пытался достичь западного технико-экономического уровня, добиваясь «признания при этом национальных ценностей, окрашенных в «социалистические цвета», в качестве основной стратегии развития» (Шишкин, 1997. С. 86; см. также: С. 83—85).

Во второй половине 1920-х гг. в Крыму у всех на глазах шла, и всё увеличивала свой размах всесторонняя и унизительная дискриминация коренного народа полуострова. Причём пренебрежение народными интересами получало практически официальное одобрение или, во всяком случае, «научное» объяснение — в центральной печати: «Из двух этих (волжской и крымской. — В.В.) татарских групп особое внимание, конечно, должно быть уделено татарам волжским, или, как их называют, казанским, так как эта более многочисленная и самобытная группа всегда была центром и очагом национальной татарской культуры» (Штейнберг Е. Татарка. М., 1928. С. 5). Логика проста: слабый не заслуживает внимания, он обречён уже самой своей малочисленностью... Ниже будет показано, какие формы эта дискриминация принимала на культурном фронте, в семейной жизни и профессиональной деятельности, в демографической политике и т. д. Здесь же коснёмся одной из самых важных сторон жизни крестьянина, его обеспеченности землёй.

Согласно подсчётам профессора О.В. Волобуева, в 1929 г. производительная мощность и обеспеченность крестьянских хозяйства Крыма выглядела следующим образом:

(По: Волобуев, 1999. С. 93.)

Люди не знали точных цифр этой статистики, но они видели реальное положение вещей на селе и протестовали против экономического и иного неравноправия крымцев. Их судили, ссылали без суда, подвергали иным репрессиям. И если «громких» процессов было немного, то «мелкие» дела, разбивавшие судьбы и жизни людей малоизвестных, можно было считать десятками тысяч. А громких процессов в большом числе и не требовалось. Они были нужны как пример для устрашения, как образец, которым можно было пользоваться при проведении любых кампаний — от обычной чистки до физической ликвидации крупной социальной группы местного населения.

Большинство жертв режима сгинуло безвестно; память о них осталась лишь в семейных преданиях. Причина репрессий против таких малозаметных, по большей части небогатых крестьян редко бывала политической. Цель здесь была иная, более узкая: местные руководители и активисты, зачисляя таких середняков (иногда — и явных бедняков) в зажиточные, облагали их непосильным налогом. Будучи не в состоянии выплатить эти поборы даже ценой распродажи всего имущества, глава такой семьи попадал по определению суда в тюрьму. Всех остальных изгоняли из родного дома, после чего он переходил в фонд сельсовета, который был вправе отдать его в пользование (фактически бессрочное) любому члену правления или активисту.

Такая судьба постигла небогатого отца С.А. Бекировой и её шестерых малолетних братьев и сестёр, вынужденных бежать из Крыма ещё в 1920-х гг. (АМ ФВ. Д. 84. Л. 4). Сравнительно мягкий приговор был вынесен такой же многодетной семье Джеббара Керимова из с. Демирджи Алуштинского района. У него не было батраков, но он имел хорошую пахотную землю и сад. Этого оказалось достаточно, чтобы в 1928 г. семью признали слишком обеспеченной и осудили на так называемую «вольную высылку», то есть предложили выбирать любое место жительства, лишь бы оно находилось за пределами Крыма (Сеитбекиров, 2005. С. 7). Так было с отцом Нурие Абибуллаевой, после высылки которого она была разлучена с братьями и сёстрами: всех их разбросали по детдомам Симферополя, Бахчисарая и Керчи (АМ ФВ. Д. 93. Л. 3). Когда в 1929 г. был сослан Абдулмеджит Куртмолла из Аппака Феодосийского района, то его детей постигла та же злая участь, они были разлучены (АМ ФВ. Д. 131. Л. 75—78). Короче, это была судьба многих и многих небогатых крестьян².

К ним, кстати, относилась и мельком упомянутая выше семья Факидовых из Куру-Узеня. Факидовы были небогаты, но многочисленны, трудолюбивы и, главное, честны, отчего пользовались всеобщим уважением не только в своём селе. Этот признанный авторитет семьи, всеобщее уважение к ней стали, как и в случае с Муслюмовыми, кому-то поперёк горла. Но обвинить скромных бедняков Факидовых в эксплуатации наёмного труда или бандитизме — значило бы стать посмешищем всего района. Поэтому стали искать чисто уголовную «зацепку» — и нашли.

Джафера, Абдуллу и Ириша Факидовых обвинили в том, что они в голодный год продали свой виноград не государству, а частным лицам. Впрочем, это обвинение оказалось неудачным. Суд не смог покарать Факидовых уже потому, что в голод все продавали всё, и никто никогда эту жалкую торговлю преступлением не называл — иначе пол-Крыма пришлось бы посадить. Но отпущенные на волю Факидовы получили несмываемое клеймо «контрабандистов». После этого уже всё было просто. Вначале семью (точнее — целый «куст» семей) поставили на последние места при землеустройстве. Затем стали преследовать Факидовых, сумевших получить образование: Садыка Факидова на его посту заведующего татарской школой в Ялте; Айше и Нурие на их общественной работе (девушек не спасло и членство в ВЛКСМ); Ибраима, Зеру и Хатидже — студентов различных учебных заведений и так далее (КК. 19.09.1928). Что толку из того, что никто из Факидовых не был обвинен в кулачестве? Разве это облегчило судьбу прилежного и безусловно талантливого клана, обречённого на лишенчество³?

Сколько всего их было, крымских татар-лишенцев? Общее количестве пока можно вывести лишь приблизительно, это тема специального исследования. За Шлет, когда работала Инструкция ВЦИК о выборах от 04.11.1926 г. (с неё-то лишения прав и стали нарастать, как снежный ком), то есть до 1936 г., лишенцами в Крыму стало 100 000 человек (Омельчук, 1996. С. 64), или практически каждый десятый крымчанин. Впрочем, старт был взят ещё до обнародования Инструкции. Тогда людей выселяли, ещё не лишая их при этом гражданских прав. Причём число этих лишённых родины людей возрастало с каждым годом.

К примеру, в 1923 г. их было 3130 семей, на следующий год — ещё 4130. Обнародовавший эти данные секретарь обкома И. Носов так объяснил явный взлёт лишенчества: некоторые из крестьян подняли своё хозяйство настолько, что стали эксплуатировать трудящихся (КК. 12.12.1924). То есть пошлина превышение нормы ненаказуемого найма одновременно трёх батраков.

Несложный подсчёт показывает, что это объяснение сомнительно. Поскольку кулак «начинался» с 4 батраков, перемножим названные 7250 кулацких дворов на 4. Полученные 29 000 батраков — минимальная цифра⁴, перемножаем её на среднее число членов крымской семьи (5 человек). Полученное число — 145 000 (то есть почти всё крымско-татарское население Крыма, хотя батрачили, конечно, не только татары) — и будет искомым количеством крымчан, опутанных «мироедским кровопийством». Верится с трудом, скорее всего, число лишенцев множились и по иным, неэксплуататорским статьям.

Но это не значит, конечно, что проблемы батрачества не существовало вовсе.

Примечания

1. После процесса Муслюмовых центральная печать Крыма, как бы навёрстывая упущенное, стала баловать особым «вниманием» жителей не только Кучук-Узеня, но и не столь далеко от него расположенных Туака, Улу-Узеня и других деревень. А также целые окрути, «где ещё недавно разгуливала муслюмовщина, факидовщина и ибраимовщина, где сейчас ещё кулацкое охвостье пытается закрепить свои позиции в сельсоветах... где муслюмовщина ещё жива, она сидит ещё на выборных должностях» (КК. 15.07.1928). Характерное признание — действительно, остатки выборности, последние должности, на которые ещё невозможно было назначить своего человека, явно раздражали официальный Симферополь.

2. Точный подсчёт осужденных на тюрьму и ссылку в конце 1920-х гг. пока провести не удалось. Но попытки такого подсчёта делались давно. По данным газеты Азат Кърым (24.04.1942) только за два года, в 1929—1930 гг., то есть задолго до конца раскулачивания, и только на север Европейской части СССР было выселено 20 000—25 000 крымских татар. Вторая попытка подведения такого баланса, но уже по отдельным районам, была сделана через полвека. Обнаружилось, что из Севастопольского района в ту пору еженощно отправлялось по одному эшелону, состоящему из 64 вагонов. В каждый такой вагон набивали более 100 человек. Свидетельница замечает: «Нетрудно было подсчитать, что только за сутки в те дни вывозили только из Севастополя в среднем 7360 крымских татар. А сколько их было со всего Крыма?» (А. 13.06.1995. С. 3). Так что цифра, названная Азат Кърымом, отнюдь не выглядит преувеличением: такое количество жертв могло быть отправлено менее чем за неделю.

3. Дело о расправе с Айше Джафер-къызы, Джафером Курт-Бекир-огълу, Назифе Джафер-къызы, Абдуллой Курт-Бекир-огълу и Мустафой Джафер-огълу Факидовыми (ГААРК. Ф. Р-1164. Оп. 1. Т. 2. Д. 2925) до сих пор (осень 1997 г.) исследователям не выдаётся, хотя оно закончилось в 1930 г. Так же строго хранит архив тайну дел Джафера и Фатьмы Шерфе-къызы Одабашей (ГААРК. Ф. Р-1164. Оп. 1. Т. 2. Д. 3141) и многих других известных в Крыму семей. Впрочем, это можно сказать о практически всех документах такого рода, попавших в Государственном архиве Крыма в огромный фонд Р-1164 (его официальное название: «Дела граждан, лишённых избирательных прав по Центральной избирательной комиссии»).

4. Сюда не входят те наёмники, что пахали по трое, по двое и в одиночку, то есть работали у «ещё не кулаков».