в) Практика досрочной коллективизации

Начавшаяся после упомянутого Первого съезда по реконструкции сельского хозяйства пропаганда была совершенно оторвана от сельской действительности. Но она, а еще более сопровождавшие ее действия властей, своё дело сделали. Всех единоличников, не поддающихся на уговоры «коллективизироваться», стали обезземеливать, облагать повышенными налогами, разорять приговорами о конфискации. На собраниях крестьян часть односельчан (очевидно, незначительная), наивно поверив в помощь, которую власть окажет колхозам, голосовала за них вполне искренне. Большинство же поднимало руки, небезосновательно опасаясь «списочной», то есть направленной на конкретные семьи расправы. Для этого в Крыму уже десяток лет существовал необычно многочисленный карательный аппарат. И коллективизация именно в Крыму, полуживом от прошлых чудовищных репрессий, пошла быстрым шагом. Уже в октябре 1929 г. таким образом было сколочено 1254 новых колхоза (КрымАССР. Вып. III. С. 75). То есть Крым опередил другие области и республики, заняв по удельному весу коллективизированных хозяйств (в процентном отношении) первое место в СССР¹.

Никто, конечно, не мог предположить, что этот «успех» обернется для крымчан ещё большими тяготами, связанными с трагедией коллективизации. «Кто послушней везет — на того больше грузят», — эта нехитрая истина продемонстрировала в Крыму свою справедливость в полном объёме. На исходе того же 1929 г., когда информация об успехах коллективизации была собрана в московских аппаратных институтах, по результатам её выступил на заседании комиссии по темпам коллективизации Н.Г. Каминский, заведующий Отделом агитации и массовых кампаний ЦК ВКП(б). Имея на руках данные статистики, он отметил: «В настоящее время в Крыму 41% коллективизированных хозяйств. Решением пленума обкома была поставлена задача сплошной коллективизации Крыма к весне 1931 г. Я считаю, что эта задача слишком преуменьшена. В этом году (то есть в начале 1929 г. — В.В.) у них было 10% [коллективизированных хозяйств], они достигли [к концу года] 41% [хозяйств от общего числа]. При таком положении дела ставить задачу увеличения до 60% — значит явно недоучесть возможностей... Мы ставим задачу сплошной коллективизации Крыма к осени 1930 г.» (цит. по: Трагедия деревни. Т. I. С. 44).

К вечеру того же дня эта инициатива Каминского была оформлена в виде решения подкомиссии ЦК ВКП(б) от 14 декабря 1929 г.: «По отдельным областям проведение сплошной коллективизации намечено в следующие сроки:

— к осени 1930 года — Крым, Нижняя Волга;

— к весне 1931 года — Северный Кавказ, Средняя Волга» и т. д. Более всего времени на коренную ломку вековых порядков в деревне было отпущено почему-то Западной и Ленинградской областям — осень 1933 г. (ук. соч. С. 46). После чего и Крымский обком откорректировал свои сроки, приведя их в соответствие с указаниями сверху.

За оставшиеся несколько месяцев согнуть крестьянина было немыслимо, его можно было только сломать. И крымские партийцы, по сути, ставшие первопричиной этой гонки, теперь лишь набравшей вожделенный темп, принялись за дело. Застоявшиеся во времена нэпа и посленэповского угара, эти маньяки насилия вновь почувствовали себя в седле. В этот «решающий момент построения социализма» для них впервые после долгого перерыва зазвучали трубы Революции и Гражданской войны. Недаром в России уже возродились «комбеды», а в Крыму — недоброй памяти «тройки», вернулась даже военно-революционная риторика: «Кто не вступает в колхоз — враги Советской власти!» В Москве председатель правления Госбанка СССР Г.Л. Пятаков возгласил начало новой эпохи — «Героического периода строительства социализма», а в крымскую глубинку направились переброшенные на южную периферию политруки, — секретарей партийных ячеек на новом этапе стало явно недостаточно.

Понятно, что вся эта безудержная идейно-политическая свистопляска прежде всего и больнее всего ударила по тем, кто был избран её жертвой — по крымским крестьянам. В последние месяцы уходившего 1929 года в селе зазвучало новое слово: «бойкот». На партийном жаргоне им обозначалась полная изоляция в расчёте на измор, но уже не отдельных лишенцев, а целых деревень. Любое село, не желавшее немедленно превращаться в колхоз, лишалось продуктов, поставлявшихся потребкооперацией (Крымсоюзом), а выезжать в город запрещалось кому бы то ни было. Даже почтовые отделения закрывались. Это была настоящая, полная блокада крымских деревень в мирное время!

Плакат, пропагандирующий добровольное участие в антикулацких отрядах. Из Собрания фото- и изобразительных материалов Королевской библиотеки Дании

Сёла, которым был объявлен такой «бойкот», окружались отрядами ГПУшников, голодавшие крестьяне бессильно лежали по домам. На опустевших деревенских улицах можно было видеть только членов особых комиссий, переходивших от двора к двору — они описывали имущество одних и конфисковывали скот и вещи других, уже посаженных под арест и ждавших отправки на высылку. В годы коллективизации было нелегко народу всей страны, но в Крыму беззаконие приняло такие размеры, что о нём ещё в октябре была попросту вынуждена критически писать сама центральная «Правда», — а её цековскую редакцию было нелегко разжалобить. О чём же там шла речь?

Достаточно сказать, что отказ от вступления в колхоз стал в Крыму приравниваться к антисоветскому выступлению, и наказывался он не менее сурово. Все так называемые «перегибы» коллективизации (фактически — её губительные суть и смысл) были отмечены в Крыму не только в полном их наборе, но и в широчайшем масштабе. Если, к примеру, обобществлялся скот, — то весь, то есть рабочий, молочный, мелкий, даже птица. Понятно, к чему это вело: как только единоличники вполне уверились в том, что колхоз неизбежен и неотвратим, они начали резать всю живность. Соль в Крыму всегда была в достатке, мясо забитого скота солили в бочках, это явление приняло всеобщий, массовый характер². Но была и здесь какая-то очередность — на рабочий скот рука крымско-татарского крестьянина долго не подымалась. Так что немало волов и лошадей дожило до зимы 1930—1931 гг. Но когда до села дошло, что наступление на него продлится до победного конца, тогда уже под нож пошли и они — к весне было забито рабочего скота свыше 13 000 голов.

Первым районом сплошной коллективизации был объявлен Евпаторийский. Здесь нашли такую форму работы, как «Неделя коллективизации». На протяжении недели в район подтягивались свежие силы из других районов и городов (в основном это были комсомольцы, но принимали участие и коммунисты, и беспартийные активисты). Они расползались по сельсоветам и всячески старались оправдать своё присутствие беспредельным насилием над местным крестьянством. Впервые в истории крымско-татарского народа его лишали всего скота и птицы, — такого даже при Минихе и Ласси не было. Если даже единоличник, владевший двумя лошадьми, одну отдавал в колхоз, а вторую оставлял на собственном дворе — это уже был криминал³. Сопротивляться уводу явочным порядком последней коровы или козы на колхозный баз было бесполезно — слишком непомерным было силовое превосходство коммунистических банд. Над степными деревнями стоял рёв скотины и плач крымско-татарских женщин и перепуганных детей. И эти зачистки крымско-татарского села повторялись, как навязчивый кошмар, не раз и не два. Однажды за несколько дней такого коллективного безумия в евпаторийской степи возникло сто новых колхозов — такие темпы были невероятны даже для Крыма⁴.

КрымЦИК обязал все организации и учреждения, так или иначе связанные с колхозрайоном (очередное обогащение партийного жаргона), оказывать Евпатории «исключительное и первоочередное внимание» под угрозой соответствующих санкций. В городе были спешно организованы «Дома кооперативного и колхозного просвещения» с соответствующим контингентом пропагандистов и политруков. Сюда даже перевели Керченский сельскохозяйственный техникум. Все эти и многие другие мероприятия требовали огромных дополнительных трат. Но районный бюджет не был пересмотрен крымскими СНК и Наркоматом финансов (КК. 24—26.П. 1929). Оставался единственный источник потребных средств — деньги стали качать из новообразованных колхозов, то есть распродавая скот и зерно одних, чтобы найти средства для окончательного разорения других. Вполне средневековая практика, когда работу палача должны были оплачивать родственники казнённого...

Вторым таким районом в декабре 1929 г. был объявлен Ялтинский. Причём, кажется, действительно по инициативе снизу — местные коммунисты и комсомольцы ещё раньше так закрутили гайки крымско-татарскому селу, что в указанный месяц земельная реформа здесь не была завершена только в Туаке и Куру-Узене (КК. 07.12.1929). Кроме того, и в этом колхозрайоне были использованы свежие силы, но уже не крымские, а совсем издалека. В конце января в Симферополь прибыло 150 «сталинских рабочих» — так в Крыму почему-то назвали 25-тысячников. Проверенные пролетарии, они сразу, не тратя ни дня на ознакомление с местной спецификой, ринулись в бой с селом. Это не метафора, а выражение выступавшего от имени всего отряда металлиста Старовойтова: «В бой за уничтожение кулачества, за выкорчёвывание последних остатков ибраимовщины, за сплошную коллективизацию — вот лозунги, с которыми мы приехали сюда» (КК. 29.01.1930). С помощью этих «солдат партии» сплошная коллективизация в Ялтинском районе была завершена ещё быстрее, чем в Евпатории — месяца за полтора. Методы при этом использовались практически те же.

Остальные районы, хоть и не пользовавшиеся всеобщим вниманием, повсюду, от Евпатории до Ялты, старались не отставать. В последние недели перед назначенным «встречно» сроком окончания сплошной коллективизации, темпы её всё ускорялись. К примеру, согласно сводкам, поступившим в течение одних суток из деревушки Челеби-Эли Ичкинского района, если на протяжении светового дня в колхоз вступало 17 хозяйств, то к утру следующего их уже становилось 25 (другими словами, коллективизация шла и ночью), а к вечеру втягивались и оставшиеся 15 (КК. 12.02.1930)! Сельсоветы, не выдерживавшие такой гонки, попросту разгонялись, — для этого было достаточно единоличного решения, которое прямо не сходя с места мог принять уполномоченный района, — так случилось, например, с руководством Ак-Шейха Евпаторийского района (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 2. Д. 461. Л. 25 об.).

Понятно, что в такой спешке было не до планирования текущих работ колхоза, отдельных бригад, даже на самое ближайшее будущее. Если же планы и составлялись, то из рук вон плохо, опыта такой работы не было ни у кого. В Судакском районе, после того как были снесены изгороди, разделявшие середняцкие виноградники Капсихора и Арпата, и план работ довели до «колхозников», то оказалось, что двум третям из них нечего делать. Выпав из-за головотяпства председателя из колхозного плана, они превратились в безработных. Понятно, что колхоз тут же, на глазах, стал разваливаться, а крестьяне начали требовать вернуть им хотя бы скот и т. д. (КК. 01.03.1930).

Примечания

1. Этот результат был достигнут ещё в июне, но сохранился и в октябре: 21,8% по Крыму против 7,6% по СССР и 7,6% по РСФСР, в которую тогда входила КрымАССР (Меницкий, 1994. С. 15, 16).

2. Именно в первую зиму коллективизации, в разгар забоя скота, с трибуны I Крымского съезда по социалистической реконструкции сельского хозяйства прозвучала критика «отставания обобществления от коллективизации», что могло только ускорить сокращение поголовья на крестьянских дворах (КК. 28.01.1930).

3. Даже единичный случай такого рода был опасен, он мог составить прецедент для массы вступавших в колхоз единоличников. Весной 1933 г. этим видом «контры» занимался Орготдел КрымЦИКа. Инструктор по Евпаторийскому району М.М. Гумницкий писал в Симферополь 13 апреля этого года: «Был случай, когда в колхоз вступил единоличник-середняк Абляким Джели, обобществив из двух лошадей, бывших у него, одну, а вторую оставив у себя вместе со всеми кормами...» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 400. Л. 121). После чего следовали оргвыводы.

4. Когда крестьяне лишали себя своего скота сами, то есть распоряжаясь им по своему усмотрению (как указывалось выше — единственно экономически разумным образом, то есть забивая его, накануне фактической конфискации, на мясо для семьи), наказания они за это, по большей части, не несли. Если не считать, конечно, дальнейших санкций. Так, их могли лишить права вступать в колхоз (попозже, когда это стало острой необходимостью) или даже организовывать новое коллективное хозяйство из группы безлошадных бедняков. Когда, к примеру, в с. Кудайгуль Евпаторийского района хозяева, которые «предварительно разбазарили своих лошадей и [собственные] семена», возымели такое намерение, а идея нового колхоза получила «успех среди некоторой части единоличников», то местным сельсоветчикам за это здорово влетело. При этом их обвинили в «недооценке работы среди единоличников» — тех самых, которым захотелось в колхоз за кампанию с безлошадными и бессемянными! (Информационная сводка по Евпаторийскому району на 17 марта 1933 г. — ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 400. Л. 85).