г) Провал коллективизации в Крыму

К 10 марта 1930 г., согласно статистике, по всей Крымской республике коллективизация охватила 92% крестьянских хозяйств. При этом процент коллективизированных крымско-татарских дворов был выше общекрымского (КК. 17.03.1930). Таким образом, практически задача была выполнена, симферопольские обкомовцы и остальная бюрократия устроили по этому поводу торжественный ужин. Хотя веселиться было нечего: сказать, что до собравшихся не доходило всё значение произошедшего для крымского крестьянина, для экономики республики, невозможно. Эта ретивость весьма скоро должна была повлечь тяжелейшие последствия. Это понимали даже в далекой Москве. Выступая этой весной на совещании представителей районов РСФСР, просивших у Центра помощи, В.М. Молотов заметил: «Вот положение Крыма особенно тяжёлое... У них действительно большая особенность; и белогвардейцев много, и некуда расселять, и коллективизация охватила на 90% (курсив мой. — В.В.) и т. д., но мы их программу выполним только на 50%...» (цит. по: Трагедия деревни. Т. II. С. 216). То есть чрезмерно высокий процент был поставлен в один ряд с другими, тяжелейшими, с точки зрения Председателя Совнаркома СССР, проблемами коллективизации.

Горькое похмелье пришло в Крым довольно скоро. Во-первых, выяснилось, что в ряде районов в спешке и гонке за процентами загребли в колхозы и зажиточных хозяев. Впрочем, центральная партийная пресса именно так сплошную коллективизацию и представляла: на этот счёт публиковались статьи, имевшие руководящее значение¹. При этом особенно отличились кучук-узеньцы — затащив в колхоз зажиточных на 100%, они простодушно, но и логично оправдывали это безобразие тем, что район перешёл «ведь на сплошную коллективизацию» (КК. 14.01.1930). После этого всех крымских зажиточных хозяев и бывших кулаков стали исключать из колхозов. Без возврата имущества и скота, естественно. Это ограбление происходило на глазах у всех.

Во-вторых, при всей своей малоопытности новые колхозники не могли не видеть, что труд, к которому их принудили, вряд ли принесёт обильные плоды. Механизация и агротехническое обеспечение в колхозах оставались на низшем уровне, несмотря на широкие обещания партии посадить крестьянина на «стального коня». Даже с семенами и кормом возникли неразрешимые проблемы: катастрофически не хватало денег на их закупку. Об интенсификации же вообще думать было нечего, так как даже из тех небольших сумм, что целевыми выплатами шли на её осуществление, 25% денег (!) уходило только на содержание нового, уже колхозного административного аппарата (КК. 14.01.1930).

Другими словами, чем дальше — тем яснее становилось, что трудодень вряд ли будет обеспечен чем-то существенным. Поэтому колхозники и стали всеми правдами и неправдами избегать работы, фактически неоплачиваемой. В Биюк-Ламбате в среднем на работу выходило едва 70% колхозников, в Улу-Узене — всего 30%, а среди корбеклинцев вообще не нашлось энтузиастов — всё село дружно запаслось справками о болезни и перестало спускаться на обобществлённые поля. Население дер. Никиты при этом предпочитало работу в Ботаническом саду, где платили сразу, наличными; дегерменкойцы — нанимались в совхоз Биюк-Ламбат, где также получали живые деньги, по 15 руб. в день (КК. 14.01.1930).

Известные постановления ЦК ВКП(б) марта—апреля 1930 г., статья Сталина о головокружении от успехов, в которой вождь слагал с себя всю вину за аграрный провал, обвиняя в немыслимых грехах неких всевластных «перегибщиков», были вызваны не заботой о достоинстве и хлебе насущном крестьянина, а опасением бойкота колхозниками весенней полевой кампании. Кроме того, всю вину и за новую, грозящую (и уже начавшуюся) катастрофу Кремль перекладывал этими бумажками на низовую администрацию деревни. Местное начальство упрекалось в «эксцессах», игнорировании «добровольных начал» при коллективизации; при этом для восстановления попранного порядка давалось разрешение выйти из колхоза всем, кто пожелает.

Но знаменитая статья Сталина не оказала желаемого воздействия на крымский обком (вполне возможно, что её действие было нейтрализовано дополнительными, устными инструкциями Центра). Она была перепечатана в Крыму 4 марта 1930 г., а уже через две недели в местных газетах как ни в чём не бывало появляются россыпи барабанных лозунгов известного сорта: «Кто не с нами, тот против нас!», «Все, отказавшиеся войти в колхоз, будут бойкотированы!» и т. д.

Масла в огонь подливали и 25-тысячники. Прочно заняв свои места в сельсоветах, они открыто угрожали крымчанам расправой: «Мы присланы сюда руководить вами и что хотим — то и делаем!» Их слова не расходились с делом — в сёлах, где колхозы стали рассыпаться, из лавок кооперации исчезли соль, спички, керосин. Но вместо того чтобы затормозить начавшийся отток из колхозов, такие меры лишь ускорили его (КК. 18.03.1930). Не помогало при этом и насильственное удержание обобществлённого скота единоличников, скорее, эта мера вызывала обратное действие: когда в Ак-Мечети подало заявление о выходе из колхоза всего несколько хозяев, и им отказали, то на другой день в соседней деревне Абдул-Газы заявления подали сразу 18 семей (КК. 26.03.1930)².

Так становилась явной и без того понятная всем крымчанам вещь: созданный исключительно насилием, крымский колхоз распадётся, как только давление на крестьянина ослабнет. Поэтому обком и возобновил свои попытки буквально осуществить «Великий перелом», сломав становой хребет крымского крестьянина. Оттого и чувствовал себя безнаказанным партийный уполномоченный Эминов, который, вместо того чтобы следовать сталинскому призыву к «добровольности», проводил в эти напряжённые недели попытки укрупнения колхозов. Он несколько вечеров подряд сгонял на собрание членов колхозов «Яш Куввет» (Черкез-Кермен) и «М. Калинин» (Заланкой), но крестьяне отказывались «укрупняться». Предложение Эминова ставилось на голосование 24 раза, пока не набралось достаточного числа поднятых рук. Но уже на другой день разбежались не только члены нового колхоза, но и всё его правление. При этом некоторые крестьяне покинули свои деревни навсегда, они уехали, прихватив скудные свои пожитки, в неизвестном направлении, резонно рассудив, что Эминов всё равно жизни не даст (КК. 31.03.1930).

В апреле на адрес Объединённого пленума обкома и ОКК ВКП(б) поступило коллективное письмо из Алуштинского района, где в глаза бросались такие строки: «нас под нажимом заставляли идти в колхозы, под угрозой не давать хлеба, лишить избирательных прав, раскулачить и так далее, а теперь в колхозе за работу не платят, а уйдёшь на заработки — семье в пекарне вместо 800 гр. в день на душу всего 300 гр. хлеба дают!»; «Отобрали всё имущество и заставили работать подённо» (КК. 29.04.1930).

К маю 1930 г. о выходе из колхоза были поданы заявления по Евпаторийскому району от 26% семей колхозников, по Феодосийскому — от 29%, по Симферопольскому — от 37%. В Отузах из 620 крестьянских дворов в колхозе осталось всего 135, а в целом по Судакскому району — меньше четверти, 22% от всех середняцко-бедняцких дворов (КК. 24—26.05.1930). К сентябрю 1930 г. по Крыму из общего числа более чем на 92% коллективизированных хозяйств в колхозах осталось едва 40% (КрымАССР. Вып. III. С. 77). Во всесоюзной секретной «Спецсправке Политического отдела ОГПУ о ходе коллективизации и массовых выступлениях крестьянства в январе 1931 — марте 1932 гг.», где Крыму был посвящен пункт XIII, говорилось: «Отмечается выход из колхозов, так, по данным за октябрь—декабрь в Ленинском районе из двух колхозов, насчитывающих 705 колхозников, в неорганизованном отходничестве (то есть, по сути, в бегстве на другие, неколхозные хлеба. — В.В.) — 128 чел.

Евпаторийский, Джанкойский и Октябрьский районы — из 10 колхозов вышло 279 хозяйств, в Бахчисарайском районе в неорганизованном отходничестве 94 хозяйства, в Алуштинском районе из 158 хозяйств ушел 151 человек. В результате процент коллективизации снизился с 86,3 до 80—82%» (Трагедия деревни. Т. III. С. 335).

Бесспорно, это был полнейший провал досрочной кампании сплошной коллективизации.

Эхо «крымской катастрофы» донеслось до Кремля, где вопрос о ней был поднят уже на декабрьском 1930 г. пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). На нём было принято решение, учитывая важность региона, оказать республике всестороннюю помощь. Обязав обком ни в коем случае не ослаблять налогового и политического нажима на единоличников, и даже увеличить его (по ставкам сельскохозяйственного налога, объёму обязательных государственных поставок, новым «единоличным» налогам), государство стало предоставлять аграрному сектору Крыма долговременные ссуды общим размером до 26 млн руб. А также технику — 13 машинно-тракторных станций (МТС) со всем оборудованием, 700 тракторов, и сельскохозяйственных машин на 6,6 млн руб. Кроме того, в полтора раза был снижен налог с колхозов.

Впрочем, на благосостоянии колхозников это никак не могло отразиться — и не отразилось. Ситуация становилась всё более сложной, проблема была не только в уровне жизни на селе.

Примечания

1. Газета «Правда» ещё 16 апреля 1929 г. поместила статью К.Я. Баумана «О смычке и борьбе за хлеб», где среди прочего говорилось: «Кулак должен или подчиниться вновь устанавливаемым порядкам, или он отшвыривается в сторону, вынужденный уйти из данного земельного общества. Вот почему идея перехода целых селений к общественной обработке земли, как показал уже опыт, реально осуществима, плодотворна и правильна». Другое дело, что та же «Правда» позже опубликовала Постановление ЦК от 18 июля 1929 г., где говорилось о вообще «нецелесообразности приёма кулаков в состав колхозов и о необходимости систематической работы по очистке колхозов от кулацких элементов, пытающихся разлагать колхозы изнутри» (П. 19.07.1929). Видимо, в крымских сёлах эту, вторую статью как-то упустили из виду — возможно, вполне сознательно.

2. Нередко 25-тысячники совершали прямо уголовные деяния, что ещё более отталкивало крестьян от колхозов. Так, в дер. Баэль Бахчисарайского района председатель колхоза из этих пришлых пролетариев растратил 1200 руб. колхозных денег и бежал. Колхозники не скрывали своего возмущения: «Нам насильно Соввласть навязывает каких-то проходимцев, они у нас сидят на шее и растрачивают наши деньги». В Биюк-Онларе 25-тысячник из рабочих Шаповалов бежал, похитив крупную сумму денег из кассы совхоза «Реконструкция», что также не осталось секретом для обозлённых крестьян (Советская деревня. Т. III. Кн. 1. С. 636).