5. Чистки

Напомним об основных, всесоюзных чистках в различные годы довоенного времени.

Первой, 1925 года чисткой стали репрессии в вузовских и чиновничьих рядах РСФСР.

Вторая, ударившая по деревенским ячейкам партии, — чистка 1926 года.

Третья, генеральная чистка проводилась в 1929—1930 гг.

Четвёртая, тоже генеральная, пришлась на зловещий 1933 г.

Пятую чистку, проведённую под маркой обмена партийных документов, провели в 1935—1936 гг.

Наконец, шестая, «большая» партийцев в народной массе, среди военных, интеллигенции и руководящих членов партии была назначена на 1936—1939 гг.

Чистки, начавшиеся в Крыму с самого первого года советской власти, были одним из явлений и практик, зародившихся на инокультурной основе и занесённых сюда в процессе послереволюционной иммиграции. Но по сути они, как и столь многие иные большевистские феномены, несли на себе отпечаток великорусской православной культуры. Их христианским аналогом являлось церковное покаяние. В России оно могло быть как интимным, так и публичным (признания добровольные, на исповеди или же «выбиваемые» в ходе церковных процессов и разбирательств). На этих процессах происходило публичное самообнажение, доходило до самооговоров, короче, это был принципиальный аналог чисток грядущего социализма, где также изыскивалась виновность их участников перед единым Учением (Ермолин, 1996. С. 107).

Безусловно, чистка была тяжёлым испытанием для любой её жертвы. Но она превращалась в истинное мучительство (даже при благополучном её исходе) для крымских татар. Их корни были совсем не в христианстве, поэтому чистка была, помимо всего прочего, ещё и пределом отхода от заветов и культуры ислама, совершенно исключавшего такого рода публичные исповеди, и тем более перенос вины многих на одного козла отпущения. А ведь именно эта практика была самой обычной на российских судилищах такого рода как до, так и после революции. Более привычным для великоросса был и истерический тон чисток (обусловленный самой процедурой переноса вины), вообще несвойственный крымским татарам, их этнопсихологии.

Чистки принципиально отличались от будничной практики арестов и закрытых судилищ 30-х годов тем, что проводились с активным участием так называемой общественности. Более того — без такого участия они вообще были бы невозможны. Эта практика была распространена ещё с первых чисток 1921 г., когда Крымская партийная организация разом избавлялась от трети «неудобных» коммунистов (ОПО. С. 102).

Обычно об организациях, где была намечена чистка, как и о лицах, ей подлежащих, объявлялось заблаговременно и достаточно широко. Это делалось для того, чтобы охватить по возможности большее число знакомых с героями дня, и чтобы участники могли основательно подготовить и обосновать свои критические выступления. Результаты таких разбирательств также не скрывались — их широко публиковала пресса. Это была гласность в сталинском её варианте, то есть форма, использованная в ликвидации содержания этого понятия: обычно после гласных чисток ужесточалась даже внутренняя цензура, люди замыкались, число «сигналов» возрастало, поскольку доносительство было одним из способов уцелеть.

Чистки, выступления их активных участников, собственно, и являлись доносами. А публичная, открытая их форма могли лишь «утяжелить» донос, поскольку она как бы снимала моральные границы подлости. Любая клевета, высказанная не исподтишка, а гласно, оправдывалась: считалось, что её источником была революционная бдительность. И тогда начиналось прилюдное сведение личных счётов, устранение конкурентов в карьере или освобождение более высокой ступеньки на служебной лестнице. Человеческая низость на глазах зрителей ломала привычные рамки, превращаясь в злодейство поистине шекспировского накала — а затем вознаграждалась. Один из примеров такого рода: коммунист Мустафа Бекиров, публично доносивший на Абдуллу Лятиф-заде и многих других соотечественников-интеллигентов, стал во главе одного из крымских ВУЗов (о нём см. ниже).

Красный террор 1920—1921 гг. был, при всём своём масштабе, делом профессионалов, людей ограниченного круга, то есть акцией в некотором роде камерной, закрытой. При этом движущая сила террора, коммунистическая партия, противопоставляя себя народу, не стремилась последовательно и целенаправленно завоевать его поддержку и участие. Это была ошибка даже с точки зрения большевиков. Народ России, надо отдать ему должное, был готов такую помощь оказать: ведь террор возник не в кабинетах политиков, он — дитя улиц и площадей, средство расправы масс с «буржуями», полицией, служащими, студентами и офицерами. То есть именно с тем чуждым элементом, который постоянно был на мушке большевиков.

Теперь, в 1930-х, партия эту ошибку исправляла. Насилие приняло более организованные, но и более массовые формы. На новом витке революции была создана новая, усовершенствованная машина террора опиравшегося на всенародную поддержку и неподдельный социалистический энтузиазм масс. Поэтому далеко неслучайно и такая форма террора, как чистки, начались в Крыму в самой массовой из общественно-политических организаций — в профсоюзах. Каждый из них числил в своих рядах всех, кто имел отношение к данной отрасли — от уборщицы до директора. В этом и было великое удобство чистки по профсоюзному признаку — она становилась поистине безграничной-, внесоциальной и надпартийной.

В 1930-е годы, да и раньше, профсоюзы были гораздо более суровой «школой коммунизма», чем те формальные, бездеятельные и бесполезные структуры, в которые они выродились на протяжении послевоенного периода. Хрущёвско-брежневские профсоюзы, стоявшие «на защите прав трудящихся», занимались массой любопытных вещей, к трудящимся не имевшим ни малейшего отношения. При Ленине и Сталине такого застоя быть не могло. Их профсоюзы были активны и вездесущи, впрямую занимаясь «осуществлением коммунизма через диктатуру пролетариата», — так и говорилось в 1918 г. на III съезде крымских профсоюзов (Десять лет. С. 513). Другими словами, эта структура не столько защищала тружеников города и села от насилия и несправедливости, сколько проводила это самое насилие¹. В том числе и в виде террора, и в виде чисток.

Свои чистки крымские профсоюзы проводили образцово, начиная с самой первой, в 1922 г. Тогда из 115 000 членов союза сохранило билеты меньше половины — 45 000 человек.

Руководители республиканской организации объясняли этот скандал тем, что «в ряды союзов затесалось слишком много чужих элементов», и лишь когда «все эти налётчики (курсив мой. — В.В.)» (Десять лет. С. 512) были «вычищены», проблема голода и безработицы стала не столь острой. Дело в том, что 70 000 «вычищенных» (с семьями — 300 000—350 000 человек, то есть примерно половина населения Крыма) лишались права работы на государственных предприятиях, хлебных карточек и кое-каких немаловажных прав, которые почему-то назывались «льготами». Оставшимся в рядах, очевидно, стало полегче — это и была забота о трудящихся, правда, осуществлённая через их избиение.

С той же целью отбраковки человеческого сырья проводились регулярные чистки на биржах труда². Любопытно, что здесь не делалось даже тех жалких попыток оправдать геноцид народа политической необходимостью, к которым коммунисты прибегали в других видах насилия. Чистки на биржах труда имели предельно чёткую цель: селекция людей по физическим данным. Напоминаем, это было задолго до эсэсовских «сортировок» направо или налево. И это происходило в мирное время: из трудовой жизни (то есть и из физического существования) исключался «тот элемент, который... совершенно малоценен для государства в смысле его работоспособности» (КК. 12.09.1924). Кое-где процент отбракованных был ещё выше: в Евпатории из 1800 состоявших на учёте безработных осталось 500 физически самых крепких мужчин (там же).

Со временем безотказно действенная практика чисток охватывала всё более широкие сферы советской действительности: вузы, академические институты и другие научные организации, среднюю школу, творческие союзы и т. д., то есть в первую очередь гуманитарные и соприкасающиеся с идеологией институты Крыма. Знамением времени было форсированное вмешательство дилетантов, профанов в их научную, производственную и творческую деятельность. «Чистильщики» смело брались определять ценность той или иной теории, картины, идеологическую выдержанность спектакля, поэмы или учебника, и тут же выносили своё авторитетное решение.

Собственно, такой опыт уже имелся. Только в 1925 г. по инициативе Г.М. Маленкова (1902—1988), будущего члена Политбюро ЦК КПСС, а пока рядового аппаратчика ЦК ВКП(б), тогда ещё совсем молодого, из партии (а значит, автоматически и из вузов) были исключены 92 000 студентов и преподавателей (Авторханов, 1976. С. 91). На их место пришли «интеллектуалы» от сохи.

К самым кровавым чисткам — политическим, крымские большевики подходили как бы исподволь. Коммунисты не обрушивались сразу на авторитетные и небеззащитные «верха» (дело Вели Ибраимова и ряд схожих относились не к чисткам, а к политическим убийствам). Довольно долгое время заняло практикование на «низах»; массу как бы постепенно приучали к публичным расправам, к их обычности, повседневности. Память о чистках должна была сохраняться, поэтому, в частности, материалы о них публиковали не только в газетах, но и журналах. Так было в ходе первой широкой чистки, проведённой в крупной парторганизации Бахчисарайского района, жертвами которой стали Вели Куртиев (Фоти-Сала), Муждаба Хайбулла (Коккоз), Сеит-Халил Мустафаев (Керменчик), Азис Керимов (Богатырь), Белял Асине, Исмаил-Гани Ганиев и другие (НД. 1928, № 2. С. 3; КК. 02.10.1928 и др.).

На той же неделе чистку провели в Буюк-Озенбаше. Она шла по уже проверенной программе, теми же были стандартные обвинения жертвам: их «вычищали» за бездеятельность (Эмир Усеин Велиулаев), чуждое происхождение и идеологическую неустойчивость (Усеин Ремзи Абдуллаев), нарушение норм партийной морали (Ахтем Абудла), контакты с чуждыми элементами (Якуб Куртиев) и т. д. (КК. 06.10.1928).

Октябрьская низовая чистка прокатилась по всем районам Крыма. Велась она с подчёркнутым беспристрастием, но как-то так вышло, что в результате её больше всех опять пострадали крымские татары. Чем это было вызвано, сейчас выяснить нелегко — то ли была такая установка сверху, то ли в самом деле русские коммунисты лучше соответствовали кремлёвской «модели мира» и объективно лучше работали на систему? Ответ на этот частный вопрос могут дать только специальные исследования, а пока придётся ограничиться точным фактом: в ходе этой чистки по Бахчисарайскому району на 48 исключённых крымских татар приходилось всего 7 русских, то есть около 14% (К.К. 10.11.1928).

В этом же районе (а он типичен для Крыма) следующую чистку провели через 4 месяца. Национальное отношение среди её жертв несколько изменилось, хотя по-прежнему лидировали крымские татары — их было 27 человек, а русских — 13. И это притом, напомним, что общее число русских коммунистов в Крыму многократно превосходило партийную прослойку из коренного населения. На сей раз причины «вычищения» были более разнообразны. Помимо уже указанных, коккозские продавцы Сеит-Нэби Мамут и Сеит-Баттал Сеит-Амет пострадали за искривление классовой линии, Эмир Усеин Муса, тоже работник прилавка, но из Биюк-Сюйрени — за то же самое. Очевидно, всё же какие-то установки существовали, так как в этот «заход» удар пришелся по торговым работникам и в других районах (КК. 26.02.1929).

Всего по Крыму за первый год политических чисток было убрано из аппарата и сферы производства 400 человек. Но на их место стало 1700 новых борцов, из которых лишь малая часть была выдвиженцами. Основной контингент снова поступил из неистощимой России (КК. 04.12.1929). Эти цифры подтверждают более общий вывод о национальной направленности чисток на окраинах СССР: «доля уцелевших среди русских была выше, чем среди нерусского населения, которое к тому же преследовалось в качестве потенциальных националистов и сепаратистов» (Каппелер, 1999. С. 278).

Со временем этот санитарный механизм совершенствовался — была создана постоянная Областная (то есть обкомовская. — В.В.) комиссия по чистке под председательством московской коммунистки П.Ф. Сахаровой. Набор наказаний проштрафившимся стал при этом ещё более гибким. Так, за первое полугодие 1934 г. на 24% подследственных, которые были исключены из партии и отданы под суд, гораздо больше 36% приходилось на переведённых временно из активных большевиков в сочувствующие с одновременным лишением руководящих постов (КК. 20.07.1934).

Поэтому понятно, отчего в Симферополе более всего опасались (после начальника НКВД, естественно) трёх человек: Розенфельда, Лейкина и Файзи, членов Городской комиссии по чистке. Обыватель раскрывал по утрам газету со смешанным чувством страха и злорадства, так как эта комиссия не щадила не только простых смертных, но и сильных мира сего, и людей наиболее авторитетных и уважаемых: например, Джемилев, член обкома и председатель бюро Пролетстуда; вот не стало директора престижного Пединститута — но сына муллы Асана Шумина, а студенты Сельхозинститута остались без профессора Рамазанова... Вот добрались до заместителя председателя Крым СНК Арифова, до директора Крымгиза Меджитова, наркомзема Ф. Мусанифа³, хотя последний и усидел в обкоме целых 2 года (КК. 08.07. 934; 18.01.1935).

На примере Ф. Мусанифа видно, что чистка была ещё не самым страшным в жизни и карьере человека. Многие «вычищенные» благодарили потом судьбу за милость — они благополучно отсидели на низовой работе самые страшные из 30-х гг., и только так сохранили жизнь или свободу.

Страшнее была судебная расправа, то есть «дела».

Примечания

1. Тем не менее профсоюзным лидерам не всегда удавалось угадать желаемый уровень насилия, его норму. Упомянутый съезд промахнулся и был лишён помещения, то есть большого зала кинематографа «Баян», где заседал его состав (300 человек в основном рабочие). Он «отказался признать советскую власть... оказался контрреволюционным и поэтому распущен. Делегаты съезда обманули самым наглым образом своих избирателей и кара, постигшая их...» и т. д. — это выдержка из речи Таврического губернского комиссара Труда Ф. Шихановича (цит. по: Штейнбах, 1927. С. 23).

2. Понятно, что чистки проходят не среди нищих, а там, где есть какие-то льготы, недоступные посторонним. Поэтому не стоит удивляться тому, что «чистили» и контингент бирж труда, то есть безработных: «Обязательство найма через биржи труда, а также льготы, предоставляемые зарегистрированным на биржах труда безработным не могли не сказаться на засорении армии безработных нетрудовым элементом, а потому на биржах труда в декабре 1922 г. была проведена чистка безработных, в результате которой только по Симферопольской бирже труда было уволено 38% безработной массы» (Штейнбах, 1927. С. 76).

3. Февзи Мусаниф был исключён из партии летом 1937 г. якобы за сокрытие происхождения (его отец руководил мектебом). Затем, с подачи инициатора этих преследований П. Надинского, дело Ф. Мусанифа было передано следственным органам. Подвергнутый избиениям и унижениям в ходе «следствия», бывший нарком признал себя виновным в фантастических преступлениях, вроде участия в кулацком бандитизме, тогда как на самом деле был в те времена бойцом ЧОН. Затем его вынудили взять на себя «вину» в заражении 10 000—12 000 лошадей сапом, а потом и в связях с «агентом турецкой разведки М. Недимом» и т. д. Февзи Мусаниф был расстрелян 17 апреля 1938 г. В 1958 г. его полностью реабилитировали (подробнее см.: Брошеван, 1997. С. 5).