в) Крымохрис и музейные экспедиции

Основные направления деятельности Крымохриса далеко не ограничивались сферами, заявленными в названии этой организации. Уже на его Первом съезде (Севастополь, осень 1922 г.) делегаты, среди которых были не только музейные работники, но и крупные теоретики исторической науки, разработали ряд новых задач для расширенных исследований на территории полуострова. Отнюдь не отказываясь от плодотворных и перспективных в условиях Крыма изысканий в области археологии и этнографии, было решено развивать и находившееся в зачаточном состоянии изучение народной культуры коренного населения Крыма. А именно: этнографию, историю, антропологию и археологию крымских татар, караимов, крымчаков, а также греков, цыган и представителей других национальных меньшинств.

Но первой неотложной задачей, возложенной на Крымохрис, стало приведение в организованный порядок огромного художественного наследия, оставленного во дворцах и имениях недавно эмигрировавшими хозяевами, а также учёт предметов искусств и установление над ними контроля. О баснословной стоимости этих сокровищ мы сейчас можем лишь догадываться — только Ливадийский (царский) и Воронцовский дворцы обладали коллекциями европейского класса, в последнем находилось уникальное собрание старинных русских и западноевропейских книг, хорошо известное и за рубежом (Hagelstam, 1903. S. 60). Но как только старая охрана этих и иных собраний исчезла (новая, солдатско-чекистская, была непрофессиональна), то тут же началась бешеная контрабандная торговля этим достоянием, по сути принадлежащим коренному народу полуострова. Причём не только по простой справедливости, но даже и по нормам большевистских декретов.

Впрочем, советское государство, так прославившееся в цивилизованном мире распродажей национальных культурных ценностей, само принялось за разграбление этих фондов, как бы стремясь опередить неорганизованных воров и контрабандистов. До 1922 г. включительно вывозом этих шедевров занималась Специальная комиссия СНК Крыма. Конец вывозному потоку положил Крымохрис, но лишь формально, так как он при малочисленности своих сотрудников не мог обеспечить постоянный контроль во многих десятках мест, где хранились крымские коллекции. Так что разграбление ещё целый год продолжалось. Лишь летом 1923 Крым ЦИК принял постановление о полном изъятии из южнобережных дворцов, совхозов (!), санаториев и домов отдыха, в чьём бы ведении они ни находились, всех культурных ценностей для передачи их в крымские музеи (Рабочий. 01.06.1923). Тогда же на территории всего полуострова была проведена регистрация наиболее дорогих музыкальных инструментов у частных лиц: так, на всякий случай. При этом, как гласил текст постановления, опубликованный в газетах, «плата за регистрацию пианин» для музыкантов, не являющихся членами профсоюза, устанавливалась вдвое выше (Рабочий. 22.08.1923).

Но концентрация бесценных сокровищ Крыма, собранных теперь воедино на нескольких складах, в дальнейшем весьма упростила их вывоз на север, главным образом в галереи и музеи Москвы и Ленинграда, а также Киева и Одессы. Так что сейчас мы бы тщетно стали искать их в Крыму, здесь нет даже приблизительного перечня бывших экспонатов республиканских музеев и хранилищ. Остался только неуловимый след их, подобный тени, в преданиях, которые ещё можно услышать от старых мастеров да пенсионеров-музейщиков...

Впрочем, эти коллекции, как их ни жаль, имели значение прежде всего для мировой, отчасти русской, но гораздо меньшее — для крымской культуры. Для последней же не в пример губительнее было другое явление — в те сумбурные годы, пользуясь безнаказанностью, вовсю развернулась деятельность кладоискателей в окрестностях Керчи и Севастополя. При этом безвозвратно исчезали за рубежом, а часто и гибли в плавильных тиглях уникальные исторические памятники, напрямую связанные с историей коренного народа, его культуры. Борьбой с могильными ворами также занимался Крымохрис, но и здесь без особого успеха. Это понятно, если учесть, что даже сегодня мощные охранительные органы Крыма и Украины ничего не могут поделать, например, с керченскими кладоискателями, целые династии которых копили многими десятилетиями опыт своего непростого ремесла.

Конечно, самым действенным средством борьбы с таким тотальным истреблением самой истории народа Крыма могли стать только научные раскопки, опережающие мародёрство, не говоря уже об их значении для восстановления исторической памяти крымцев. Археологические и этнографические изыскания были способны, взаимно дополняя друг друга, вскрыть мощные временные пласты событий и фактов от начала формирования коренного народа до его современности. Инициатором исследований, предпринятых именное этой целью был в двадцатых годах директор Бахчисарайского музея тюрко-татарской культуры У.А. Боданинский.

Организованные им экспедиции работали несколько полевых сезонов. Приведём в качестве примера их научной отдачи результаты лишь одной из них. Эта экспедиция вела исследования в июле—сентябре 1925 г. в северной, степной части полуострова, отчасти в Восточном Крыму.

Участники археографических и археологических экспедиций в Крыму 1920-х гг. Фото из журнала Qasevet

Трос её основных специалистов (кроме У. Боданинского — О. Акчокраклы и А. Рефатов), неспешно продвигаясь на мажаре, записали около 1000 (!) фольклорных произведений: в жанре чин (песен), аталар сёзю (пословиц), а также поверий, загадок, поговорок. Особое место в этих записях занял весьма значительный по объёму и культурному значению богатырский эпос крымско-татарского народа. Были собраны и исторические дестаны (сказания в стихах); в том числе «Шичи-дестаны» (эпическое повествование о крымском ремесленнике), сочинение Джан Мухаммеда «Вскаих-наме» (где в 940 полустишиях рассказывается о походе в 1650 г. Ислам-Гирея III на Польшу), крымско-татарский народный календарь, развёрнутое изложение 12-летнего астрономического звериного цикла и многое другое.

Тогда же были зафиксированы старинные топонимы, в том числе крайне важные для истории языка и географии названия селений, исчезнувших в результате эмиграций. Были записаны местные названия трав и система врачевания ими. Кроме всего этого экспедиция вывезла около полусотни рукописных книг и документов. Среди них своим бесспорным историческим значением выделяется том кади-эскерских записей — фактически это свод документарных отчётов о судебных делах в Крымском ханстве с 1613 по 1637 гг.

Участники экспедиции зарисовали (и тем спасли от забвения) улусные тамги. высеченные на плоской скале в окрестностях совхоза «Абузлар», количеством около 400 изображений. Не менее уникальным источником для будущих исследователей крымских истории и культуры стали фотоснимки старинных жилищ, подворий, плите письменами, старинных инженерных сооружений. Было сделано множество зарисовок хозяйственных комплексов и куплено более 100 бытовых предметов и одежд. Производились точные обмеры десятков небольших, обречённых на медленное разрушение степных мечетей, жилых зданий, сотен надгробных плит и так далее (КК. 16.02.1926). Наконец, эта экспедиция обнаружила последние из старинных (горизонтальных) ткацких станов, на которых женщины ещё ткали полосатую или клетчатую материю из крашеной овечьей шерсти (Баданинский, 1928. С. 67—85).

Уникальными находками увенчалась годом позже и экспедиция Ялтинского Восточного музея под руководством Якуба Кемаля. Ею были обнаружены кади-эскерские записи первой половины XVIII в. по Ускуту, 10 ханских ярлыков (указов) начиная с 1540-х гг. В Таракташе бережно хранилось и было передано учёным одно из самых обширных и разветвлённых шеджере (генеалогическое древо потомков Мухаммада). Оно было исполнено на тонкой, прекрасно выделанной телячьей коже (пергамене), свёрнутой в виде свитка длиной в 28 аршин (9 м). И ещё две генеалогии крымских сеитов, то есть тех аристократов, которые являлись потомками Пророка.

Не только исторической, но и искусствоведческой ценностью обладают каллиграфически исполненные записи; экспедиция обнаружила несколько таких образцов (ханские ярлыки 200-летней давности). Был найден крайне любопытный рукописный календарь ханского периода с долговременными метеорологическими прогнозами. Старинный диплом об окончании медресе доказывал ещё раз, что в высшей школе Крыма преподавался весьма широкий круг духовных и вполне светских наук.

Ещё одна экспедиция, проработавшая летний сезон в группе деревень к востоку от Ялты, вернулась со 100 книгами. Причём старейшая из них датировалась 683 г. хиджры, её автор Баба Шейх бин Хавадж подробно передавал содержание беседы Тимура со своим внуком Улугбеком — судя по всему, это был единственный экземпляр уникального памятника на территории СССР (Урсу, 1999. С. 24).

Тогда же учёными была приобретена на скудные музейные средства бесценная библиотека из ста рукописей 200—700-летнего возраста на арабском, турецком, персидском языках. Перевод и научное исследование их было, естественно, отложено на будущее, но само наличие такого сокровища мысли в крымской провинции говорило о высокой образованности крымских учёных-улемов и их учеников. Выдающуюся даже для этого редкого собрания ценность представляли анонимный богословский трактат, написанный более 7 веков тому назад, и два трактата Кефинских (керченских) литераторов-философов XVII в. Афея Фуддина Абдуллы и Фейзи Кефеви.

И ещё один факт позволил установить с полной достоверностью новые находки — равноправия и даже высокого положения в учёном обществе, которое занимала женщина позднего крымского Средневековья. На одной из рукописей сохранились пометки некой Фатиме, дочери Насухи, судя по которым можно сказать, она была ценительницей художественной литературы, в совершенстве владела арабским языком, а в мире науки чувствовала себя как дома (КК. 01.01.1927).

Материалы таких экспедиций, совершенно необходимые для изучения как старины, так и современного состояния любого народа, в Крыму приобретали особое значение. Конечно, никто не мог знать будущего крымских татар. Лишь единицы, возможно, питали обоснованные опасения того, что геноцид народа в дальнейшем возобновится. И что нужно, пока не поздно, тщательно фиксировать как можно большее количество самых разных объектов материальной культуры. А также собирать и распределять (в разные архивы и музеи) сокровища культуры духовной — чтобы в случае гибели одного хранилища крымско-татарская культура уцелела в других.

Археографическая экспедиция на полевых исследованиях. Из коллекции издательства «Тезис»

Вот этим-то подвижникам науки должен быть вечно благодарен Крым и его народ. Такие учёные, как У.А. Боданинский, О.А. Акчокраклы, И.Э. Грабарь, А.С. Башкиров, К.Э. Гриневич, И.Ю. Маркой, И.Н. Бороздин, Б.Н. Засыпкин, Я. Кемаль, Ю.В. Готье, М. Хайреддинов, Г.А. Бонч-Осмоловский, Б.А. Куфтин, Б.Ф. Добрынин, многие другие готовили первую линию обороны и спасения против грядущей попытки Сталина стереть с лица земли народ и его духовный мир¹. Не всегда выставляемые в экспозицию, надёжно упрятанные в запасники ряда крупнейших в мире музеев, эти сокровища — едва ли не единственное, что осталось от традиционной культуры нации после того, как над самим Крымом пронёсся огненный смерч войны и депортации. Теперь десятки тысяч этих памятников, их фотографий и зарисовок могут быть снова сведены вместе, воедино. Может быть, не сразу физически, то есть в будущих национальных древлехранилищах татарского Крыма, но уже в наши дни — в работах учёных разных специальностей, перед которыми лежит почти нехоженое поле истории великой культуры крымско-татарского народа.

Впрочем, уже тогда, в годы лихорадочного собирания на глазах исчезавших остатков былой культуры Крыма, некоторые исследователи, не откладывая дела в долгий ящик, работали и делали свои научные выводы прямо по горячим следам экспедиций. Их было немало (вообще, научная и популярная литература по крымоведению предвоенных десятилетий — пока недосягаемый идеал для нас, послевоенного поколения исследователей), но ограничимся замечаниями лишь одного из них, профессора И.Н. Бороздина, непосредственного участника ряда археологических изысканий:

«Если ещё недавно о татарах говорили презрительно и свысока как о дикарях и разрушителях, строя свои доказательства на тенденциозных письменных свидетельствах и почти совершенно не прибегая к археологическим данным, то теперь, наоборот, мы видим, что в послереволюционные годы татарская культура стала выявляться в свете новых археологических открытий и при новом углублённом исследовании... Достаточно сказать, что татарские города XIII и XIV вв., воскрешённые раскопками, были благоустроенными и цветущими городами с прекрасными зданиями, дворами, мечетями, школами, водопроводами итак далее» (Н. Вос. 1926, № 12. С. 211; КК. 24.09.1926).

Такие работы, исполнявшиеся крымскими и откомандированными в Крым московскими и ленинградскими учёными, велись, как говорилось выше, по плану, разработанному Крымохрисом. В этом генеральном плане каждый научный институт имел собственное поле деятельности. Евпаторийский музей, например, занимался этнографией степных татар и караимов, а Ялтинский — южнобережных татар и общими проблемами культуры Востока, Бахчисарайский музей — историей и бытом крымских татар в целом, а также историей искусства и национального ремесла, Центральный музей Тавриды — среди прочего, этнографией крымских цыган, крымчаков, греков и других национальных меньшинств Крыма.

Конечно, этот план был не идеален, но не по непрофессионализму или недоработкам его составителей. Просто из-за хронического безденежья приходилось сокращать исследовательские программы научных институтов. Так, совершенно недостаточно изучался золотоордынский период, основы крымскотатарского искусства, мало уделялось внимание эволюции крестьянской общины на протяжении веков, практически не изучалось новое и новейшее время. Даже число участников экспедиций было жёстко ограничено финансовыми сметами, количество экспедиций — тем более. Наконец, из круга исследовательских проектов по нехватке средств «выпадали» целые комплексные объекты, а среди них такие богатые и многообещающие, как Евпатория, Судак, Феодосия, Карагозы, крепость в Еникале (КК. 24.09.1926).

Тем не менее, несмотря на до предела ужатый объём этих работ, они по своему значению были и остались уникальными. Это был героический период в истории крымоведения, в истории крымско-татарской антропологии. Подвижники этих лет знали, не могли не знать, что рано или поздно их исследования будут закрыты, после чего и их личные научные судьбы неизвестно как сложатся. Именно поэтому они работали с полной отдачей, продолжая в отпущенное им время свой научный и культурный подвиг. И появлялись великолепные результаты этого труда. Если взять, к примеру, наиболее интересный период истории народа Крыма, а именно полутысячелетний период ханства, то вывод будет самоочевиден: ничего подобного результатам наших предшественников 1920—1930-х годов позднее не удалось добиться — ни в первые послевоенные десятилетия, ни в наши дни. А одно исключение из сказанного не меняет его смысла потому, что оно — чуть ли не единственное.

Это исключение — изыскания 1970—1990-х гг. в Старом Крыму ленинградского учёного М.Г. Крамаровского, единственного из тогдашних археологов, кто занимался историей крымцев. Но и он сделал далеко не всё, на что был способен, о чём мечтал. С одной стороны, при советской власти денежные средства ему отпускались исключительно на раскопки античного периода (это было в годы запрета крымско-татарской истории), — а он чуть ли не подпольно копал «ханские слои», что грозило ему полным прекращением субсидий, то есть концом дела его жизни. Вторая трудность, неведомая довоенным учёным, была и вовсе неожиданной. Этому археологу и историку крымско-татарской культуры с мировым именем, целиком восстановившему знаменитую мечеть Узбека в Эски-Кърыме, было какое-то время отказано в праве продолжать работы. Причём отказано не ленинградской научной администрацией или симферопольскими чиновниками, а руководством местной, старокрымской мусульманской общины.

Остаётся заметить, что в годы деятельности У. Боданинского и О. Акчокраклы крымцы проявляли больше понимания ценности как науки, так и собственной истории. Записки этих и других участников довоенных экспедиций полны благодарности к самоотверженно им помогавшим соотечественникам из простого народа. К счастью для науки, работа экспедиции М.Г. Крамаровского и ныне, в 2012 г., успешно продолжается.

Примечания

1. Прямой противоположностью национально-культурной политике Кремля в 1920-е гг. выглядела острая заинтересованность в развитии этнографии, истории, археологии коренных народов полуострова, постоянно проявляемая Вели Ибраимовым. Он не только оказывал действенную помощь в развитии системы обучения будущих специалистов в этих областях науки и в обеспечении деятельности экспедиций, но и лично навещал изыскателей. Так, в 1924 г. председатель КрымЦИКа посетил Эски-Юрт (Бахчисарай), где осматривал раскопки комплекса Кырк-Азизлер, проводимые московским профессором А.С. Башкировым. Учёные, начавшие раскопки Эски-Къырыма, также постоянно ощущали заботу председателя СНК Крыма Османа Дерен-Айерлы, поддержку других крымско-татарских руководителей (Сеитягъяев, 2001. С. 217).