е) Избы-читальни против крымской кофейни

Ярким контрастом этому и иным извращениям, свойственным «пролетарской культуре», выглядели даже самые негромкие и скромные проявления истинно народной крымско-татарской культуры. Как только растаял призрак голода, на улочки деревень, сёл и татарских слободок пригородов тут же вернулась жизнь. Особенно бросалось это в глаза приезжим, которых в Крыму становилось всё больше с каждым летним сезоном. После безмолвия ленинградских Белых ночей или пустоты ночных улиц Москвы их удивлял Крым, поражало, что здесь, как и до революции «с утра до вечера звучит музыка, что перед каждой кофейней играют, танцуют и поют» (Крым АССР. Вып. III. С. 153).

А крымско-татарских кофеен стало ещё больше в годы нэпа. Это было важным явлением народной культуры, которому испокон века придавалось огромное значение. В Крыму кофейни, где продавались кроме кофе и сладости, и горячие чебуреки с шашлыками, и ледяная буза, оставались таким же обычным явлением, как в России — буфеты. Поэтому кофейни устраивались и во вполне официальных культурных и иных учреждениях (если туда были вхожи крымцы, конечно), как, например, в севастопольском Тюрко-татарском клубе им. Субхи (МК. 18.10.1923). Казалось бы, в этих скромных и недорогих заведениях, доступных любому крестьянину или грузчику, не было ничего порочного или вредоносного. Но это только на первый взгляд. Пройдёт совсем немного лет, и «лучший писатель Крыма» Умер Ипчи с удовлетворением отметит, что в Бахчисарае, где раньше насчитывалось 76 кофеен, практически не осталось «этих пристанищ бездельников, мурзаков и беев, которые часами могли сидеть там за кофе и домино» (КК. 07.11.1936).

Примечательно, что здесь интеллигентный автор статьи лишь повторил доводы полуграмотных ревкомовцев далёкого 1921 г. Очутившись в глухой деревушке Коклуз (н. Богатое Ущелье Куйбышевского р-на), они обнаружили там общественную кофейню, игравшую непонятную им роль настоящего крестьянского клуба. Чуждые им люди вели здесь, в уютной обстановке, нескончаемые беседы на своём языке. Кофейня оставалась последней частью мира, уничтоженного советской властью. И эту возмутительную ситуацию пришлые ревкомовцы не могли изменить. Оставалось одно — отыскать состав преступления в самом обычае крымцев собираться по вечерам в своей кофейне. И криминал был тут же найден: «В кофейнях происходит азартная игра в домино... молодые люди проводят ночи... не получая от неё ни умственной, ни нравственной пользы, кроме вреда, то есть проигрывая друг другу последние гроши». В заключение ревкомовцы ходатайствовали о «воспрещении игры в домино в кофейнях во избежание будущих бед и недоразумений» (ГААРК. Ф. Р-136. Оп. 1. Д. 4. Л. 8).

Умер Ипчи пошёл дальше боевых коклузских ревкомовцев, выступив уже в мирном 1936 году вообще против крымских кофеен. Кофейни в Крыму существовали испокон веков — конечно, не в самых мелких деревушках, а в более или менее крупных, и непременно в тех, что располагались у больших дорог. Одна такая кофейня любовно описана у И. Бунина в гениальном по романтичному отражению крымской атмосферы рассказе «Темир Аксак-хан». Почти полностью исчезнувшие вместе с их владельцами в годы военного коммунизма, деревенские кофейни не могли возродиться при нэпе так же легко, как городские. Если это и случалось, то лишь в самых многолюдных сёлах. Зато и в больших, как и во множестве малых деревень, появились избы-читальни.

Это была одна из самых примечательных черт новой, советской деревни. Ранее ничего, подобного российским сельским или земским библиотекам, в Крыму не было, поэтому избы-читальни с самого начала насаждались искусственно. Цель такой заботы советской власти о крымско-татарском крестьянине была вполне прозрачной. Для неё это были «опорные пункты, центр всей политпросветработы на селе» (Максименко, 1963. С. 50), то есть сугубо идеологический инструмент большевизма. Что же касается чисто культурной сферы, то здесь постепенно выявились два основных направления активности «избачей»: антирелигиозная пропаганда и не столь понятная борьба с «индивидуальной исключительностью» (Десять лет. С. 528).

Другими словами, это было осуществление плана двойного удара по традиционной культуре крымских татар, в частности крестьян. Здесь крымцы, в отличие от великорусского деревенского населения, во-первых, практически стопроцентно сохранили веру в единого Бога. С другой же стороны, они в самом деле могли считаться «индивидуалистами», так как среди них никогда не отмечалось даже слабых симптомов соборности, не говоря уже о тяжёлых её формах, о коллективистском сознании и т. д. Так что без упомянутой борьбы с «индивидуальной исключительностью» крымцев советская власть обойтись никак не могла. Причём с самого начала, с эпохи большевизации Крыма.

Третье направление работы крымской избы-читальни — экономическое. Советская власть была заинтересована в максимальной производительности сельского хозяйства, поэтому «избачам» поручалось распространение агрикультурных знаний среди масс. Кроме этого на них было возложено множество других обязанностей с тем, чтобы крестьянин не тратил рабочего времени на необходимые ему поездки в город, или хотя бы сделать такие отлучки как можно более редкими и краткими.

Так, вполне рядовая изба-читальня в Корбеке уже в 1924 г. могла в значительной мере удовлетворить потребность крестьян в литературе и прессе (корбеклинцы были людьми грамотными). На полках её библиотеки стояло 1150 книг, из которых 350 было на крымско-татарском; кроме того, выписывалось 17 газет и журналов. При этой избе-читальне работал драмкружок, а также кружок сельскохозяйственных знаний, спортивная секция, где делались попытки культивировать и национальную борьбу куреш. Справочный стол, который обслуживали регулярно приезжавшие городские специалисты, давал консультации по юридическим, агрономическим, землеустроительным вопросам (КК. 07.07.1924). Конечно, это было удобно, причём не столько корбеклинцам, у которых город находился под боком, сколько жителям глухих деревень, откуда добираться до района в те годы было сложно. Начало такого рода культурного строительства на селе было скромным (в 1921 г.: 120 изб-читален, 100 клубов, 137 стационарных и передвижных библиотек), но к 1940 г. только изб-читален стало полтысячи (Максименко, 1963. С. 60).

Общественная жизнь может принимать самые различные формы. Одни из них широко распространены, другие непопулярны — это зависит от их естественности. Избы-читальни были, как говорилось, в Крыму делом новым, то есть искусственным, отчего и приживались медленно. Это вполне объясняется и чисто психологическими причинами — стоило в Козах (Судакский район) снова открыть ликвидированную было кофейню, как изба-читальня тут же потеряла всех своих посетителей. Последним сдался сам заведующий «избы» — и в Симферополь пошла заметка о том, что он, вместо того чтобы работать, частенько сидит в уютном полумраке кофейни (КК. 30.05.1926).

Не слишком популярны, по крайней мере в 1920-х годах, были и кружки — драматические, хоровые и прочие. Мало помогали этому всяческие поощрения, конкурсные премии, шефство над ними городских профессионалов. Людей отталкивала прежде всего сама организация этой формы культурной деятельности, та самая искусственность, что разительно отличалась от стихийного народного творчества, мастера которого имелись едва ли не в каждой крымскотатарской деревне. Кроме того, сквозь шефскую помощь проглядывали попытки идеологического контроля, стремления свести культуру к установленной модели, к унификации её, что было особенно чуждо Крыму с его культурным разнообразием.

Эти очаги культуры на селе были поразительно схожи с далёкими от любой культуры чисто производственными структурами. В те годы СССР был вообще единственной в мире страной, где кружки (или любительские группы), например, современного танца, создавались в рамках производственных единиц. То есть на фабриках, в артелях, колхозах, цехах. Такая система отражала в зеркале культуры всеобщий, господствовавший большевистский метод коллективного унифицированного производства — равно в сельском хозяйстве, как и в промышленности. Какая же могла быть у него популярность, да ещё и в нерабочее время?

В общем-то, чутьё и здесь не обмануло крымско-татарского крестьянина. Пришло время, разразилась коллективизация, и все эти сельские очаги культуры мигом превратились в дополнительные опорные пункты власти в её политике раскрестьянивания и идеологического оболванивания коренного народа. Короче, став «верными помощниками партии в политпросвещении, пропаганде преимуществ колхозов, в борьбе за переделку частнособственнической психологии крестьянства» (Максимейко, 1963. С. 51).

В связи с этим на избы-читальни была возложена ещё одна задача — по возможности отвлекать крестьян от текущих трудностей, одурманивая их специально подобранной литературой, лекциями, докладами. Такое направление культработы имело ещё меньше успеха, чем кружки или читки. Люди могли проводить свободное время где угодно, но на такие мероприятия не шли, зная, что их ожидает очередной обман и очковтирательство. Как признавались сакские руководители, политпросветработа состоит из сплошных перебоев, по сути, бойкотов мероприятий крестьянами, которые «убивают свой досуг кто за выпивкой, а кто просто хнычет, ссылаясь на недостаток промтоваров и тому подобное (курсив мой. — В.В.)» (Кол. 28.04.1931).