и) Русские учёные-культурологи в Крыму

Упоминавшиеся выше споры между двумя идеологическими направлениями культуры мало затрагивали крымско-татарских её творцов и носителей. Они делали своё дело, не слишком вмешиваясь в теоретические дискуссии симферопольских «работников искусств» с партийными или комсомольскими билетами в кармане. Однако было бы ошибкой считать, что все деятели культуры, не принадлежавшие к коренной национальности, не хотели или не могли оказать так нужную крымским татарам поддержку в возрождении их духовного и материального мира. Выше уже говорилось об археологах, историках, этнографах, приезжавших в Крым из разных уголков СССР с одной целью — помочь крымцам восстановить утраченное. То же можно повторить о лучших людях из русских критиков, искусствоведов, художников, публицистов, постоянно поддерживавших, в частности, свободу развития крымско-татарской культуры, помогавших её возрождению.

Некоторые из них осмеливались и на большее. Они позволяли себе иметь своё мнение не просто в этнографии или истории искусств, а смело вторгались в святая святых коммунистической партии — в идеологию культуры. Один из самых серьёзных, равнодушных к политическим конъюнктурам историков Крыма, П. Никольский, ставил себе задачу максимально полного сохранения крымско-татарской культуры, исследуя её не в целом по региону, а создавая духовный и этнографический портрет каждого села. Теперь мы можем признать, что он стоял на нынешнем, современном уровне культурологии, ещё тогда, в 1920-х предвосхитив многие научные идеи Льва Гумилёва. При этом он исходил из абсолютно точной позиции, считая, что «каждая деревня имеет собственную физиономию», благодаря прежде всего исключительному «разнообразию природных и историко-бытовых условий Крыма» (ПКП. 1926, № 6/7. С. 57).

Другой выдающийся учёный, Д. Зиньковский, ставил вопрос о приоритете, первенстве деревенской культуры над вторичной, городской. Продолжая развивать причинно-следственную связь между различными феноменами, очагами и отдельными вспышками культурной активности населения Крыма, он не мог не прийти и к выводу о приоритете крымско-татарской культуры над случайно сложившейся, дисгармоничной (как любая наносная культура), поверхностной субкультурой переселенческого слоя. Далее учёный приводил примеры тому, как сосуществование этих культуры и субкультуры искусственно переводится в плоскость их противоборства, причём роль агрессора играет последняя. Д. Зиньковский доказывал на примере юга полуострова, что в Крыму полным ходом идёт не только подавление старинных очагов местной культуры, но и физическое вытеснение её носителей, крымских татар, из исторических районов их обитания. Он бил тревогу по поводу того, что переселенческое (то есть русскоязычное) население шаг за шагом лишает крымскотатарскую культуру возможности выполнять свою основную функцию — воссоздавать традиционное общество.

Не ограничиваясь сугубо теоретическими публикациями в узконаучных журналах, Д. Зиньковский смело выступал не только перед народной аудиторией, но и перед явными своими идеологическими противниками, например, на собраниях Агитгруппы. Он с болью и тревогой говорил им о взрывной русификации военизированного Севастопольского округа, где попросту выкорчеваны «деревушки, сплошь заселённые татарами». Но не лучше ситуация и во всей республике, продолжал он, где «вместо прежних 1,5 млн сейчас осталось только 180 тыс. татар. Надо приостановить вымирание татарского населения». Такие выступления учёного на фоне всеобщей удовлетворённости «национальным возрождением» коренной нации звучали резко, их едва терпели. Особенно когда он доказывал цифрами и фактами, что не о «возрождении» говорить надо, а о простом выживании: «Приглядитесь, у кого тут больше земли, скота, всякого хозяйства? В первую очередь у немцев, украинцев, русских, и на последнем месте стоят татары» (МК. 07.09.1923).

Тем не менее приходится признать, что голоса П. Никольского и Д. Зиньковского (из не татар можно назвать Б. Куфтина, Т. Раппопорта, ещё человек десять, не больше) звучали одиноко в хоре идеологов культуры, озабоченных прямо противоположной «опасностью» — как бы крымцы не забыли своё место, не вышли из установленных им Россией рамок культурной автономии. Ведь за ними начинается национализм. Причём, естественно, не крестьянский, а буржуазный, хоть никто из этих идеологов не смог бы не то что описать такую прослойку, но и назвать хотя бы одного крымско-татарского капиталиста-буржуа. И тем не менее знакомый припев повторялся тоскливо-однообразно, и от съезда к съезду всё более тошнотворно-глупо: «развивая свою самобытную культуру татары должны быть особенно (курсив мой. — В.В.) осторожны, чтобы не попасть на скользкий путь буржуазного национализма» (МК. 28.11.1923).

С 1927—1928 гг. эти голоса обрели второе дыхание.