г) Первая замена алфавита

Большевики, хорошо понявшие на российском опыте, что легче всего управлять народом, оторванным от своего прошлого, проводили эту линию и в Крыму. Причём многообразно и многопланово. Конечно, проще всего было отменить национальную историю. Но на этот шаг в двадцатые годы у Сталина ещё не хватало смелости, — такое противоречие букве норм национальной политики, официально декларированной Кремлём, могло иметь весьма тяжёлые для диктатора последствия. Причём не столько внутри империи, сколько за рубежом. Поэтому, отложив ликвидацию истории на будущее, большевики взялись за осуществление иной, внешне безобидной, но глубоко продуманной и коварной программы.

Она имела целью ликвидацию древнего тюркского алфавита — арабицы.

Идея такой реформы была не нова. Здесь большевики использовали старый имперский опыт. Когда-то Пётр I, желая оторвать народ от старого обряда, да и от церкви тоже (то есть от ненужных ему культурно-идеологических систем), сменил традиционный старорусский («церковнославянский») алфавит на европеизированный «гражданский». Казалось бы, малозначащая, частная реформа, скорее даже — простое усовершенствование уже имеющегося культурного наследия. Однако такое, внешне лёгкое искажение начертания букв, имело колоссальное этнопсихологическое, культурное и духовное значение. Через какое-то время всё больше православных перестали понимать написанное в их собственных старых книгах, в духовной и художественной литературе предков. Короче, перестали разбираться во всём том, что не то чтобы мешало, но просто не нужно было стальному императору.

Теперь Сталин, исходя из похожих позывов, намеревался провести почти аналогичную реформу. Но теперь предполагалось не изменить, не усовершенствовать национальный алфавит, а целиком заменить его чужим, по сути, иноземным. До такой хамской радикальности даже Пётр, при всей простоте его подхода к культурным традициям, всё-таки не докатился. Для большевиков же проблема была не в значении этой акции для крымских татар, а лишь в форме её: какой именно из нетюркских алфавитов избрать для тюрков. Русский был отброшен, причём по весьма основательной причине: ещё слишком свежо было в Крыму воспоминание о царских порядках, когда крымско-татарские буквы можно было встретить только в небогатой национальной периодике, ведь даже вывески в крымских городах писались по-русски. Более того, русскими буквами печатались миссионерские проповеди на татарском языке, где тюрков призывали к отказу от веры предков. Русский алфавит был орудием колонизаторов, и само возрождение его в тюркоязычной письменной культуре стало бы солью на ещё свежие раны, оставшиеся от имперского национального гнёта¹.

Конечно, можно было сделать реформу максимально безболезненной, усовершенствовав старый шрифт (арабицу), уточнив звучание согласных звуков (харфов) и надстрочных значков, символизирующих гласные, добавив кое-что новое, но сохранив основной графический корпус. Такие реформы, уже проведённые в других тюркских регионах, оказывались вполне удачными. В Казахстане разработали так называемую «байторсуновскую арабицу», которая удовлетворяла всем требованиям к национальному алфавиту XX в. в смысле передачи звуков, она соответствовала эстетическим традициям мусульман, и конечно же, значительно облегчала переход на неё грамотному большинству населения. Эту идею повсюду, не только в Крыму, поддерживали тюркские массы — от интеллигентов из бывших джадидов до коммунистов (подр. см.: Алпатов, 1997. С. 64).

Но сторонники латинской графики тоже не тратили времени даром, беря в пример Азербайджан, где председатель ЦИК, большевик С. Агамали-оглы ещё в 1923 г. ввёл латиницу, хотя и предоставив ей права, равные с традиционной арабицей. Именно здесь декретом от 20 октября 1923 г. в обиход был введён термин, позднее получивший хождение и в Крыму: яналиф («новый путь») — так теперь назывался тюркский алфавит латинского начертания (подробнее см.: Виноградова, 2007. С. 77). У азербайджанского председателя ЦИКа имелись сторонники и противники, дискуссии о новой графике для тюркских языков шли не только на местах, но и в московских научных институтах.

Впрочем, уже в 1925 г. свободный обмен мнениями становится всё менее возможным. Решение проблемы, касавшейся прежде всего окраин империи, было передано целиком в центральные институты, как властные, так и научные (эти понятия всё чаще фактически превращались в нераздельное целое). И когда для решения проблемы был созван Второй съезд узбекских работников просвещения, то за переход на русский алфавит не было подано ни одного голоса участников этого представительного форума (Поливанов Е.Д. Проекты латинизации турецких письменностей СССР. Ташкент, 1926. С. 16, 17).

А упомянутые институты пришли к единому мнению — положить в основу национальных алфавитов латинский шрифт. Помимо прочих доводов, именно в его пользу говорилось, что в будущем латиница станет средством общения народов всего мира — понятно, в ходе мировой революции. Сделанные при этом всего три исключения (в армянском, грузинском и идише) из огромного числа неславянских шрифтов, употреблявшихся народами СССР, лишь подчеркнули важность принятого решения. Справедливости ради заметим, что намечалось ввести латиницу и для русского языка, причём с той же целью. Но на ретивых этих реформаторов тут же прикрикнули сверху, чтобы не перегибали палку: одно дело «отсталые» мусульмане, другое — великий русский народ с его несравненной культурой и не менее великой азбукой...

Для проведения реформы был создан официальный государственный орган, укомплектованный, судя по всему, людьми малограмотными — чего стоит одно его название: Центральный комитет нового тюркологического алфавита (почему не «тюркского»?), чей научный совет находился в Баку (Базарова, 2006. С. 49). В Крыму реформа началась с соответствующего Решения Совнаркома Крыма, принятого 9 мая 1928 г. После чего началась и не утихала несколько лет яростная пропагандистская атака на арабскую графику, борьба за замещение её яналифом.

Она была облегчена тем, что ещё через 10 месяцев последовало Постановление ВЦИК и СНК СССР от 07.03.1929 г., согласно которому арабица запрещалась на всей территории Союза отныне и навсегда. Постановление тут же стали жёстко и неуклонно проводиться в жизнь. Как «чёрная паутина изуверского фанатизма, которая тянется из старой, исламской, религиозной литературы»² была заклеймена неповторимо изящная в своих очертаниях, а политически совершенно нейтральная и, главное, имевшая за собой тысячелетнюю культурную традицию каллиграфическая вязь арабицы. Удар был нанесён точно и грамотно, ведь она, в отличие от европейских алфавитов играла не просто знаковую, инструментальную этнокультурную роль (что уже немало), а сама являлась важнейшей, неотъемлемой и ничем не заменимой составной частью культуры крымско-татарского народа, вообще всей исламской цивилизации.

Арабская графика непосредственно отвечала чувству прекрасного народа-носителя её культуры, являясь источником эмоций, которые в иных цивилизациях вызывает живопись или скульптура. Причём издавна, ведь «ни в одной части средневекового мира письменность не получила такого эстетического значения, как в странах Ближнего и Среднего Востока» (Веймарн, 1974. С. 144). Но это далеко не всё. Орнаментальность как одно из основных выражений пластичности, вариабельности исламской доктрины находила полное воплощение в арабской каллиграфии и ещё в мавританской архитектуре. Поскольку же крымско-татарская архитектура к 1920 г. была практически полностью подавлена, то лишь арабица поддерживала основные, доминантные художественные принципы крымской культуры. «Подавляющее большинство фактов, свидетельствующие о наличии эмоционально-художественного элемента в мусульманской каллиграфии, можно извлечь из самой её природы. О том же свидетельствуют бесчисленные (и бесплодные. — В.В.) усилия создать новые, более прекрасные формы письма» (Роузентал, 1978. С. 154).

Кроме того, мусульмане видели в звучных переплетениях и упругих изгибах своей вязи органичный и естественный «выход для религиозных чувств, рассматривая письмо как воплощение красоты Божества и Его творения» (там же). В арабице был отражён, ни много ни мало, сам «графический стиль мышления мусульман [который] являлся основой умозрения исламской культуры» (Шукуров Ш.М. Искусство и тайна. М., 1999. С. 41). Читая Коран, вглядываясь в вязи священных текстов, мусульманин отвлекался от несовершенного мира и приходил в согласие с самим собой и мирозданием. И совсем не случайно именно с призыва к чтению, этому универсальному средству на пути к совершенствованию, начинал свою службу Пророк в исторически первой записанной суре «Сгусток» (ныне она, как одна из самых кратких, находится в конце Корана): «Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил — сотворил человека из сгустка. Читай! И Господь твой щедрейший, который научил каламом, научил человека тому, чего он не знал» (96:1—3).

Скорее всего, из-за своего важнейшего значения именно для духовного мира мусульман СССР, эта графика общепризнанно одно из величайших достижений всемирной культуры подлежала полной ликвидации. Под каким предлогом, мог возникнуть естественный вопрос? Правового обоснования смене алфавита не выдвигалось вообще — статей о правомерности насильственной замены того или иного традиционного шрифта не было ни в кодексах, изданных Нарком гостом, ни в Сталинской Конституции. Согласно не подлежащему обсуждению и ничего не объяснявшему, то есть чисто командному Постановлению ВЦИК и СНК СССР от 07.03.1929 г., древнюю письменность ликвидировали без какого-либо законного основания. То есть беззаконно.

Машинка с новым шрифтом. Фото из собрания автора

Как объяснить эту акцию, на которую даже инквизиторы Испании по отношению к «своим» иудеям не решались? Иногда крымские ниспровергатели арабского письма подавали необходимость реформы, особенно на завершающем этапе её проведения, как шаг к сближению с другими тюркоязычными общинами (в том числе зарубежными), где такая замена уже произошла. Но между реформой в той же Турции и крымско-татарской были существенные отличия.

Во-первых, крымская была декларирована на полгода раньше турецкой. Во-вторых, Ататюрк проводил латинизацию действительно для того, чтобы сделать Турцию европейской страной, а Крым был обречён на старую роль задворков бывшей империи — тут уж ни для кого секрета не было. Далее, в Турции на реформу письменности были отпущены огромные средства, было открыто множество школ для взрослых, специально для их переобучения. А главное, — началась многолетняя и интенсивная кампания по перепечатыванию на новом алфавите всего огромного наследия турецкой, общетюркской и исламской культуры, произведений великих историков, философов, учёных всех отраслей знания, не говоря уже о поэтах и писателях всего зарубежного Востока. В том числе и творивших в эпоху классического ислама.

В Крыму картина была иной. Понятно, что никто не собирался переиздавать на латинице хоть что-нибудь из культурного наследия исламской цивилизации или крымско-татарской культуры старых лет. Но не планировалось переиздание и новых книг. То есть тех, что были напечатаны на крымско-татарском языке в конце XIX — начале XX в. благодаря неустанным трудам Исмаила Гаспринского и других просветителей Крыма. Книг, знакомивших крымцев с произведениями писателей и учёных Казани, Баку, Ташкента, Самарканда, Бухары, Кашгара, Гянджа... Короче, одним решительным ударом Крым отсекался фактически и от своего прошлого, от всей мировой мусульманской цивилизации, к которой он принадлежал. В результате оборвалась не только преемственность в развитии крымско-татарской духовности. Вся полузадушенная российскими колонизаторами крымская культура впервые попадала в полностью герметичную изоляцию от цивилизации Востока, что не позволяло надеяться ни на какое возрождение этой культуры и в будущем.

Имелась у этой кампании и политическая подоплёка, которая была ясна её современникам. По словам Амета Хайсерова, М. Султан-Галиев, достаточно хорошо понимавший смысл латинизации, которая должна была охватить весь культурный мир тюрков СССР, утверждал, что «ЦК [ВКП(б)] постановкой вопроса о латинизации добивается раздробления татарских культурно—научных сил на два лагеря с тем, чтобы легче было ему (ЦК) проводить свою линию в татарских районах, отвлекая в то же время этих работников от более актуальных политико-экономических вопросов текущей жизни... что постановка вопроса ЦК о латинизации носит строго политический характер, преследуя цель отрыва татар от влияния культур других мусульманских народов, проживающих за пределами СССР, и что проведением латинизации ЦК добивается «растворения» мусульманской культуры, поэтому этот акт следует рассматривать как русификаторство...» (Султан-Галиев, 2002. С. 197)³.

Видимо, такой и являлась на самом деле программа ЦК; другие её объяснения проигрывают уже в силу своей необъективности, искусственности и культурной безграмотности. Началом фактического осуществления проекта латинизации в Крыму можно считать заседание КрымЦИК 9 мая 1928 г. На нём было решено передать задачу отбора дозволенной к переизданию литературы отнюдь не национальной интеллигенции и учёным, а чиновничьему аппарату Наркомпроса (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1142. Л. 4). Эти партийные служащие были, во-первых, абсолютно не знакомы не только с классической, но и современной культурой коренного народа «их» республики. Во-вторых, они, не желая рисковать, из крымской литературной классики не рекомендовали вообще ничего, не говоря уже о более современных книгах или исламских литературных памятниках.

Эти люди рассуждали по-своему здраво, что вскоре и подтвердилось. Ведь книги арабского шрифта не просто были обречены на забвение поколений. Их собрали из всех общедоступных, научных и других библиотек Крыма и сожгли. Это произошло в городах и сёлах Крыма сразу после введения яналифа. Значит, это была не просто устаревшая или чуждая (и оттого ненужная, бесполезная) литература. Нет, она была, по-видимому, враждебной. То есть книги и рукописи были сочтены «тяжко виновными» и «приговорены» к высшей мере наказания.

Но книжные костры были не только вандализмом, разрубившим живое тело крымско-татарской культуры надвое: на якобы устаревшую, и оттого обречённую на забвение, и новую, уже советскую. Кроме антикультурного, они имели и политическое значение. Советские факельщики показали всей Европе, что один из её народов отныне лишается права на собственное лицо. Акция эта была в своей дикости и мракобесии настолько яркой и недвусмысленной, что её не могли не оценить по достоинству зарубежные шовинисты. Прошло несколько лет — и точно такая же судьба постигла книги другого народа, еврейского, только уже в гитлеровской Германии, как известно, прилежно повторявшей сталинские уроки.

Что же касается собственно крымско-татарских книг прошлых лет и веков, то книжные костры показали: вся национальная литература объявлена в СССР враждебной, запрещённой. Поэтому последовавший вскоре запрет на её хранение был, по сути, излишним; и так всё стало ясно. Тем не менее народ не мог так просто примириться с утратой национальной книги. Стихийно началось разобщённое, но довольно широкое движение за сохранение случайно уцелевшего, за продолжение традиционной культурной линии.

Именно поэтому уже через год-два идеологические чиновники Крыма (или их московские хозяева) сочли необходимым начать крестовый поход против крымско-татарских «традиционалистов» или «арабистов», как их стали называть. Единственной виной последних стали негласные попытки сохранить навыки чтения старого письма, передавая их молодёжи — вот и всё преступление. Кампанию борьбы с традиционалистами начала и повела газета «Яш куввет», которая, начиная с 1929 г. «последовательно боролась против арабистов-панислямистов, пытавшихся сорвать переход на новый алфавит» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 4. Д. 25. Л. 163), — так о ней с признательностью отзывались крымские идеологи.

Не отставала и русскоязычная пресса. «Красным Крымом» была даже проведена классификация «арабистов всех мастей»: 1) Духовенство и националисты вкупе с кулачеством, боровшиеся с яналифом скрытно, как бы из подполья. Их оплотом служили общины деревень Катырма-Сарай и Баши, где арабской графикой по-прежнему овладевали дети всех, без различия, крестьян — и бедных и более зажиточных. 2) Часть националистически настроенной интеллигенции, на словах приветствовавшей яналиф, а на деле использовавшая в переписке традиционный крымско-татарский шрифт и даже пропагандировавшая его среди молодёжи. Главными зачинщиками этого движения назывались директора и преподаватели школ карасубазарского района Бариев, Черкес и Хуршут.

Утверждалось также, что эти просвещенцы пользовались покровительством и активной поддержкой партийного руководства района — например, уполномоченного по делам печати Абляева и заведующего районо Муртазаева, а в других районах — секретаря бешуйской партийной ячейки Абибулаева, инструктора бахчисарайского райкома Алиева и других. Неудивительно, что такие доносительские, по сути, материалы публиковались под обличительными заголовками, звучавшими как уже вынесенный приговор: «Враг яналифа — классовый враг» (КК. 05.02.1930). При этом все сбои в административной и партийной работе, возникшие из-за перемены алфавита⁴, также списывались на «врагов яналифа».

Примечания

1. «Значительное количество миссионерских изданий и алфавитов на русской основе, изобретённых миссионерами для национальностей, входивших в Российскую империю, свидетельствует о том, что в общем и целом использование русского алфавита как одного из средств колониального порабощения национальных меньшинств, их русификации... вызывало предубеждение против самой формы русской графики — отвращение как к орудию национального угнетения» (Яковлев Н. За латинизацию русского алфавита // Культура и письменность Востока. 1930. Кн. 6. С. 30).

2. Цит. по: Просвещение наций, 1930, № 9—10. С. 70.

3. Приведённая цитата взята из материалов следственного дела Амета Хайсерова, отчего она не может считаться объективной и адекватной историческим фактам. Однако содержащийся в ней анализ смысла и целей латинизации настолько точен, что напрашивается предположение об авторстве этих выводов если не М. Султан-Галиева (что более вероятно), то самого А. Хайсерова, также грамотного политика, достаточно хорошо владевшего материалом (Султан-Галиев, 2002. С. 197).

4. Достаточно упомянуть о том, что официальный Крым на какое-то время скатился чуть ли не в бесписьменную эпоху. Конторские машинистки, которых и раньше было немного, практически «вышли из строя». Понадобилось немало времени, прежде чем они научились работать на новых, «яналифовских» машинках производства казанской Мастерской пишущих машинок (Базарова, 2006. С. 49).