б) Борьба с исламом в первые годы советской власти

Уже в конце 1920 — начале 1921 гг., в разгар Красного террора и карательных рейдов большевиков в районы зелёного движения, в условиях жестокого голода, ревкомы находили и людей, и деньги для повсеместной борьбы с преподаванием Корана в татарской школе. Об этом писала подпольная газета «Свободный Крым», делая выводы, с которыми трудно не согласиться.

«Против Корана. В татарской школе большевики запретили читать ученикам Коран. Вы видите, татары, что большевики не ограничились тем, что отнимают хлеб у мирных жителей, они не ограничились тем, что расстреливают и мучают людей — они хотят отнять у нас нашу духовную пищу — запрещают читать и проповедовать Коран. Надо ждать, что... большевицкая сволочь войдёт в наши мечети — отнимет священные книги и не даст народу собираться для молитвы...» (Свободный Крым. 29.01.1921).

В те же месяцы одно из ведущих мест в антимусульманской пропаганде Крыма занимает Мустафа Субхи¹. При этом он не ограничивается идеологической дискуссией, точнее — прекращает её, убедившись в собственной беспомощности перед лицом более убеждённых и, главное, более образованных вероучителей Крыма. Взамен М. Субхи призывает, кажется, первым, к бессудной физической расправе с муллами и хатипами, вменяя им при этом единственное преступление — настойчивое стремление сохранить крымско-татарские традиции в нравственности и духовном мире соотечественников. На одном из своих выступлений в крымско-татарской школе № 12 (здание бывшего Симферопольского Рушдие) М. Субхи полностью раскрыл свою «исламскую» программу. После длительной дискуссии с пришедшими на митинг муллами, ощутив в полной мере свою беспомощность, партийный лидер заявил: «Самое последнее слово революции по отношению к таким контрреволюционным проходимцам, которые, скрываясь под покрывалом религиозных убеждений, бессовестно обманывают народ — пуля в лоб» (Памяти павших. С. 54).

Мусульманское духовенство, образованные люди, лучше других понимали, кем был настоящий виновник гибели единоверцев в годы Красного террора и голода. Но терпеливость этих скромных подвижников не могло быть безграничным. Оно истощалось при виде всё новых и новых жертв чуждого Крыму режима. И старый имам Ибраим-эфенди Тарпи в мае 1922 г. с трибуны Всекрымской конференции беспартийных татар прямо обвинял большевиков в целенаправленном экономическом развале крымско-татарского села (Бояджиев, 1930. С. 82). Причём выступление это прозвучало в ситуации, когда даже А. Озенбашлы (и не он один) выступал за примирение и сотрудничество в Крыму всех партий и слоёв населения: «В Туркестане, в Башкирии, в Татарии и в Крыму нужно создать не классовое государство, а национальное» (ЕД. 1922, № 12).

Таким образом, Крым был с точки зрения ленинских идеологов явно «безнадёжен». Судя по подобным высказываниям, крымские татары проявили не меньшее упрямство, чем большевики: уроков Гражданской войны и ревкомовского террора им оказалось мало, — настырное стремление их проповедников к миру ни в чём не уступало тупой и ненасытной большевистской жажде новой крови. К тому же крымцы снова, как в дни Гаспралы, обращались со своей мирной проповедью не друг к другу, а ко всему миру.

Эту упёртость нужно было, наконец, сломать. Очевидно, именно поэтому борьба коммунистов с крымской разновидностью мусульманской идеологии приняла особые формы. Их специфика заключалась уже в той внимательности, с которой ленинцы поначалу подходили к антиисламской пропаганде в Крыму: ведь республику собирались сделать «образцовой», то есть рекламой советского образа жизни прежде всего для зарубежного Востока. Поэтому в 1923 г. была дана установка на особенно осторожный подход к пропаганде безверия. Конечно, уничтожить авторитет Корана, муллы, халифа и т. д. «было необходимо» — но «не нарушая национальные чувства татарина». В той же установке давалось довольно грамотное объяснение этой оговорки: «Национальная и религиозная идеологии, имеющие своим источником Коран, тесно переплетаются» (КК. 17.08.1923). Тогда же в Крыму был разрешён выпуск журнала «Асты мусульманлык» («Основы мусульманства»), периодическое издание, содержание которого, точнее, его жанр получил точное, но довольно странное для партийцев определение: «религиозно-прогрессивный».

Мустафа Субхи. Рисунок неизвестного художника

Таких поблажек не предвиделось в экономической области религиозной жизни Крыма. В первые годы существования советской власти мусульманские лидеры республики ставили вопрос о возврате вакуфов, нажитых трудовым потом поколений крымских татар и незаконно отобранных царской администрацией. Причём вакуфов исключительно земельных, — на денежные вакуфные суммы, «унаследованные» большевиками, татары сразу махнули рукой.

В такой постановке проблемы всё было предельно ясно — «власти трудящихся» предлагалось ликвидировать старую несправедливость, передав имущество законным владельцам, в огромном большинстве случаев классово близким пролетарскому гегемону революции. Справедливое решение проблемы дало бы средство не только для реставрации разрушавшихся исторических и культурных памятников, но и возрождению национальной школы Крыма, до которого у коммунистов то ли руки не доходили, то ли денег не хватало. Но вакуфный вопрос был решён по-ленински, то есть не по справедливости, а с точки зрения выгод правящих органов партии. Хотя этим органам было прекрасно известно, что решение такого рода станет ещё одним клином, вбитым между народом Крыма и севшими ему на шею партийцами, — о таком неизбежном результате отказа Крыму в его имуществе местное ГПУ предупреждало Москву:

«Таким яблоком раздора между татарами и Сов. властью есть вопрос о восьмидесяти тысячных (то есть «тысячах». — В.В.) десятин, на доходы которых существовали школы и мечети...». Но, с другой стороны, продолжает автор чекистского документа, «богатые средства которых могут дать ресурсы для более широкой постановки национальной агитации. Ныне эти земли включены в общегосударственный фонд, но татары стремятся вернуть их себе как особое достояние своего народа. Об этом стремлении свидетельствует съезд татарского духовенства в январе с. г. (1923-го. — В.В.), который вынес постановление возбудить ходатайство перед соответствующими органами Сов. власти о возвращении этих участков. Нужно отметить, что националисты особенно заинтересованы в этом вопросе, решение которого так важно для мулл и более консервативных элементов татарской интеллигенции, однако тактическая необходимость единого действия всех татар иногда заставляет их быть солидарными, как это случилось на упомянутом выше съезде» (Реденс, 2002. С. 159, 160).

Ни одной десятины вакуфной земли народу не вернули. Ни тогда, ни впоследствии.

А борьба с «чёрными муллами» переходила уже в идеологическую плоскость. Каких-то конкретных указаний в этой сложной области культуры и этнической психологии дано, кажется, не было. Коммунисты на местах должны были, очевидно, полагаться в затруднительных случаях на классовое чутьё. Впрочем, одно предостережение, причём весьма показательное, всё же делалось: «здесь нельзя применять те способы, которые применяются по отношению к русским» (КК. 17.08.1923). В данном случае, очевидно, имелось в виду как большее спокойствие, с которым великорусские массы относились к безбожию, так и слишком уж хамские манеры его внедрения в православной деревне, которые вряд ли стерпели бы крымско-татарские массы. Ведь в Центральной части России устраивались кощунственные «агит-суды», на которых приговоры выносились... святым, публично сжигались и оскорблялись кресты и иконы, а гнусные карикатуры подписывались текстами вроде: «Наш подарок свинье — пророку Илье» и т. д.

Нужно сказать, что подобные оргии торжествующего варварства организовывались и в Крыму. Но по большей части в закрытых гарнизонах Красной армии. Среди крымско-татарского населения рекомендовалось от этого воздерживаться ещё и по той причине, что «более отсталый в культурном отношении татарин совсем иначе реагирует на комсомольские праздники, связанные с разоблачением Аллаха, Магомета, Корана и так далее. У него этим усиливается религиозный фанатизм» (там же). Другими словами, для того чтобы спокойно воспринимать подобное хамство и мерзость, а то и участвовать в нём, крымскому аборигену нужно было бы вначале «подняться» до российского уровня. А это требовало времени, причём, судя по опыту первых лет советской власти, весьма немалого.

Крымскотатарское кладбище Бахчисарая в начале XX в. Ныне не существует. Из коллекции издательства «Тезис»

Нельзя сказать, что такие установки досконально выполнялись. Но в первой половине 1920-х гг. отношения между властями и уцелевшей частью мусульманского духовенства были довольно нейтральными. Конечно, если не считать участия алуштинских мулл в Алакатском восстании, да ещё уменьшившегося, но не иссякшего полностью потока ссылавшихся на Урал и в Сибирь по «религиозной» статье мулл и мазинов. Более того, собравшиеся в 1924 г. на свой очередной духовный съезд 150 крымских мулл приняли резолюцию, в целом к советской власти благожелательную (КК. 12.12.1924). Случаев закрытия мечетей было немного, некоторые из них прекращали свою деятельность и из-за резкого сокращения числа верующих (или полной ликвидации общины), что являлось результатом раскулачивания и голода.

Но когда и мечети закрывались большевиками, пресса хранила почти полное молчание, в то же время всячески раздувая пропагандистский ажиотаж вокруг ликвидации церкви или синагоги. И в этой узкой сфере духовной жизни края становятся особенно заметными различные подходы к религиозным чувствам русских, евреев и крымских татар.

Большевики явно отдавали себе отчёт в том, что одинаковые оскорбления этих чувств ведут к совершенно различным последствиям у приверженцев упомянутых конфессий. Очевидно, борьба с верой в Бога среди русских и евреев представлялась в тот момент идеологическому руководству более важной, поскольку и первые и вторые активно участвовали в революции (точнее, из них-то и состояла революционная армия), а затем — в управлении КрымАССР на всех уровнях. Крымских же татар, довольно робко втягивавшихся в социально-политическую деятельность, такие меры могли бы лишь отпугнуть.

Но эти соображение теряли свою силу, как только речь заходила о политической или идеологической борьбе. Так, например, Исмаил Гаспринский представлялся крымским большевикам фигурой, всё ещё таившей опасность для дела перевоспитания крымчан, поэтому и отношение было к нему особое. Помимо «научной критики» великого просветителя и миротворца, большевики мстили даже месту вечного успокоения Гаспралы. Как хорошо известно пожилым крымским татарам, на могиле Исмаил-бея в Салачике после революции был устроен свинарник. Это надругательство над беззащитным прахом можно сравнить лишь с такого же рода фактами, имевшими место не в Крыму, а севернее, на родине мирового большевизма. Там, в России, могилы святых и просто священнослужителей осквернялись десятками. Эта судьба постигла место последнего успокоения бывшей игуменьи Оптиной пустыни (Шамординское отделение), Марии Николаевны Толстой, сестры великого писателя. Прямо на её могиле была устроена общественная уборная. Затем этот участок бывшего монастырского кладбища был вообще отдан в частное владение.

Оба приведённые факта, крымский и российский, жутки, но по-разному. Одно дело — свинство у себя дома, другое — насильственное низведение до свинства дома своего соседа, принадлежащего к иной культуре. Свои недостатки есть у каждого народа. Очевидно, их можно найти и у крымских татар, и у турок. Но смею уверить, что на могилах мусульманина Гаспралы или христианской монахини Марии крымцы или турки никогда бы не устроили ни свинарника, ни туалета...

Примечания

1. Мустафа Субхи (1896—1921) — основатель Турецкой коммунистической партии. После Октябрьского переворота бежал к российским единомышленникам. С 1918 г. — редактор газеты на турецком языке «Ени Дунья», выпускавшейся в Москве для турок, попавших в российский плен в годы Первой мировой войны. С марта 1919 г. — член Центрального Исполнительного комитета (в ту пору — высшего органа государственной власти). В апреле 1919 г. переводится в Крым вместе со своей газетой, которая с тех пор переключает свою работу целиком на местных татар. В дальнейшем М. Субхи открыл в Симферополе Первые политические курсы, где крымские большевики могли за полтора-два месяца получить какую-то «теоретическую подготовку», необходимую для их практической деятельности тех лет. Его коллегами в преподавательской работе на курсах были Али Боданинский и Мидхат Рефатов. После возвращения на родину был схвачен турецкими жандармами и казнён без суда и следствия.