а) Террор государственный и общинный

Инерция является исторической силой исключительного значения. Менталитеты изменяются более медленно, чем что-либо иное, и их изучение учит, как медленно шествует история.

Ж. ле Гофф, французский историк

История России — это история многовекового террора. Причем массового не только по числу жертв, но и по массе его исполнителей и просто сторонников. Виновником террора периода культа личности были объявлены Сталин и десяток его пособников, с казнью которых грандиозную проблему вины, несостоявшихся покаяния и искупления чисто по-манихейски закрыли. Забыты и такие интересные для науки, но неудобные для нации сюжеты, как традиционная всенародная любовь к палачам, не ржавеющая и после их смерти¹, как тоска масс по деспотичному лидеру-тотему, как возобновление в наши дни фактического внутреннего террора (на сей раз не всегда государственного, но с попустительства государства, что не легче).

Внешне террор и прочие проявления дуально-антагонистической агрессивности принимают формы, которые сторонним наблюдателям кажутся средневековыми, даже первобытными. Такими они в своей сути и являются, не имея ничего общего с современной гуманистической литературой и искусством, наукой и духовными памятниками, творцы которых — отнюдь не массы, а индивиды. Они — личности, не замечающие ни государственных, ни национальных границ, чьё поле деятельности — весь мир, хоть и не все они таланты мирового класса. Поразительно, что масса далеко не всегда стремится приблизиться к духовному уровню этих созидателей. Более того, она уходит, как правило, в полярно противоположном направлении, стремясь привести действительность, её реалии в соответствие не с духовными вершинами эпохи, а со своими внутренними, подсознательными, часто неосмысленными позывами и инстинктами. Ибо это проще: ведь «тыкать грязным пальцем в татарина или «иностранного неприятеля» легче, чем читать книги» (Огнев, 1990. С. 205).

Чутко прислушиваясь к зовам общинной морали, они сознательно стремятся возродить «исконно русский дух», имея в виду возврат к провинциально-архаичным ценностям московского Средневековья², в то время как древний дуализм манихейства, владеющий массовым подсознанием, влечёт их в ещё более ранние эпохи, в племенное общество, к варварству.

Исследователи этого феномена убедительно доказывают, что «архаически-варварское начало, пронизывающее отечественные быт, культуру и сознание», выражается не только в слабой укорененности элементарных культурных рефлексов, не только в варваризации, фатальной загаженности среды, захламлении жилищ, но и в немотивированных агрессии и вандализме (Яковенко, 1995. С. 30). И, что важно: перед всесилием явления национального варварства исчезают различия между «верхами» и «низами», между носителями высокой и народной культуры. Варварские среда и быт везде схожи, поскольку при откате назад вандализм — единая, фундаментальная «культурная» норма. «Столкновение с другой нормой упорядоченности мгновенно порождает в нормальном россиянине органическое отторжение. Так, обязательно в глубинке бьют, колют новые киоски, памятники, которые «высовываются» из средней нормы хаоса. Надбив, надломав, слегка загадив чуждое, пришедшее из мира цивилизации, архаический субъект тем самым осваивает новый предмет, лишает его опасных, вредоносных потенций» (Указ. соч. С. 30—31).

Этого мнения придерживались и дореволюционные историки: «Болезнь русского общества заключалась в варварском начале косности, в стремлении как можно меньше делать и жить за чужой счёт» (Соловьёв, 1989. С. 621); Г.В. Плеханов называл ленинскую революцию «варварской реакцией против реформ Петра Великого» (Плеханов, 1918. С. 125). А современные философы отмечают, что давно открытая истина о «варварской борьбе против варварства», по сути, означала смену одного варварства другим по форме, тогда как российское содержание старой и новой систем оставалось прежним. Оттого и из марксизма Россией была взята в первую очередь его «варваризующая» сторона («кто был никем, тот станет всем»), от чего Европа, естественно, отказалась. Другое дело, что отказ этот во всемирной истории ничего уже изменить не мог.

Слова о варварстве, которые Россия, в общем-то зная свое место, никак не осмеливалась произнести, вдруг прозвучали и из уст вполне культурного европейца — К. Маркса. Это была редкая удача.

Вот тут-то русские манихеи и поймали Европу на слове!

И сотворили большевизм.

Примечания

1. Фольклорные (то есть народные, а не искусственные, написанные в период соцреализма) былины с симпатией рисуют образы Ивана Грозного, Петра I. Ныне в устном народном творчестве гораздо более упомянутых царей популярен Сталин.

2. Предельно чётко эту идею в свое время выразил писатель В. Солоухин: поскольку страна в тупике, а выехать из тупика движением вперед невозможно, то остается единственно давать задний ход (ЛГ. 30.05.1990).