2. Ислам-Гирей III и Богдан Хмельницкий

Оживление контактов крымцев с казаками в середине XVII в. было в значительной степени вызвано очередным ослаблением верховной власти в Турции. Собственно, Османская империя по ряду причин оказалась накануне дворцового переворота и жила в его ожидании, не будучи в состоянии вмешаться в крымско-украинские события вооружённой силой (она ещё и вела тяжёлую войну с Венецией). Не сразу изменилось положение и позднее, после переворота 6—7 августа 1648 г., когда султан Ибрагим I был задушен, а его преемнику Мехмеду IV (1648—1687) едва исполнилось семь лет. В Стамбуле царил полный хаос, который не были в состоянии ликвидировать старуха-бабка малолетнего султана и другие женщины, неожиданно оказавшиеся практически во главе империи.

В Крыму было хорошо известно, что в первые годы правления нового султана в гареме развернулась ожесточённая борьба между упомянутой бабкой, Кёсем-султан, и матерью нового султана Турхан-султан. Последняя, хоть и носила тюркское имя, была русского происхождения, возможность её победы не могла не беспокоить Бахчисарай. Между тем, не имея иных способов к достижению перевеса, «старая валиде пыталась даже противопоставить Мехмеду другого принца. Победа новой валиде и казнь Кёсем-султан сменила лица, но суть придворной коррупции, протежирования и полного развала правления осталась прежней» (Орешкова, 2000. С. 243).

Впрочем, ещё до указанного переворота энергичный крымский хан Ислам-Гирей III, воспользовавшись моментом ослабления контроля со стороны Турции, сделал попытку вообще уйти из-под её опеки. Конечно, как показывали подобные опыты прошлого, это был отчаянно рискованный шаг, но хан на него решился, трезво взвесив сложившиеся обстоятельства. Собственно, в пользу такого решения говорило два резона. Первым из них было необычайно прочное внутриполитическое положение Ислам-Гирея¹. Вторым — внешнеполитическое. Если почти постоянные неудачные войны Османской империи с Венецией и Персией ослабили её армию и экономику, то знавший об этом хан не мог не видеть возможности значительно усилиться, заключив тесный союз с украинцами. Сопутствующим фактором для такого рода сближения стало восстание украинцев против поляков, в ходе которого всё более заметную роль начал играть Богдан Хмельницкий.

За спиной 55-летнего Чигиринского сотника осталась весьма бурная молодость: длительная служба польским королям, кровопролитные походы на русских и турок, двухлетний плен в Турции, затем война с русскими и осада Смоленска, за которую польский король Владислав IV наградил его драгоценной саблей, а затем и дворянским достоинством.

Б. Хмельницкий был типичным представителем казачества — вольного и своенравного воинства, на которое не мог уверенно рассчитывать ни один из его союзников. Казацкие союзы с соседями то и дело распадались, чтобы через некоторое время Чигиринского сотника снова звали вступить в какой-либо альянс, а то и просто оказать помощь в походе. Политика украинского казачества была образцом двойственности и непостоянства, гетманы могли одновременно и помогать двум-трём враждующим между собой державам, и воевать с ними же: «В то время как одни казаки то терзали Московское государство, то почитали его, другие дрались с татарами и ходили на море грабить турок» (Костомаров, 1904. С. 42).

То, что казаки нередко враждовали с Москвой, не могло не импонировать крымским татарам. Однако казацкая служба Польше, второй державе, представлявшей не меньшую, чем московская, опасность Крыму, принуждала хана к осторожности. А после московской Смуты, в течение которой были разрушены выдвинутые к крымским границам московские городки, польская угроза стала более актуальной. Эта ситуация начала меняться лишь с середины 1630-х гг., когда помимо традиционной Засечной черты, которая протянулась от Белёва до Рязани, стала строиться новая, ещё более близкая к северным границам ханства Белгородская черта. А в 1640-х гг. Москва, мобилизовав десятки тысяч каменщиков, землекопов и плотников, приступила к возведению 800-километровой сплошной укрепленной линии от реки Цны к Ворскле. Вдоль неё только крепостей насчитывалось 18, — и это не считая более мелких городков и острогов с постоянными гарнизонами, складами боезапасов и провианта. Эта новая линия была сплошной, значительно превосходя Засечную по военной мощи (Загоровский В.П. Белогородская черта. Воронеж, 1969).

Иными словами, была создана фортификационная система, годившаяся как для обороны, так и в качестве опорной базы для наступления в направлении Северного Причерноморья. А о том, что такие планы имелись, говорит хотя бы история с захватом Азака. Этот старинный крымскотатарский (впоследствии перешедший к османам) город-крепость был взят в 1637 г. не московскими стрельцами, а донскими казаками. То есть людьми, без крайней нужды никому не подчинявшимися. Формально они признавали над собой власть Москвы, но упомянутый захват был совершён явно самовольно. Об этом говорит хотя бы убийство ими направлявшегося к царю Михаилу Фёдоровичу по договорённости с ним султанского посла Фомы Кантакузина, на свою беду оказавшегося на Дону во время осады Азака.

Но важнее здесь то, что Москва стала оказывать взявшим эту крепость донцам всемерную помощь деньгами, оружием и боеприпасами (Смирнов, 1946. Т. II. С. 50—52). И эта поддержка регулярно возобновлялась почти пять лет. Ситуация изменилась лишь в 1642 г., уже после того, как османы неоднократно пытались отбить эту крепость, благодаря чему она оказалась в полуразрушенном состоянии и явно не вынесла бы очередного штурма. Казаки не могли удержать Азак собственными силами, поскольку янычары зимовали в Крыму и весной этого года были готовы штурмовать крепость с новыми силами. Вот тогда-то казаки запросили войсковой помощи из Москвы, которую она не сочла нужным оказать по причине полной безнадёжности дальнейшей обороны городских руин (указ. соч. С. 74). Это был явно вынужденный отказ от результатов экспансии (обычно Москва держала всё захваченное крепко). И именно эта вынужденность — есть свидетельства — говорила о наличии у Кремля далекоидущих планов в отношении всего Северного Причерноморья, а значит, и Крымского ханства.

Ислам-Гирей III. Журнал Къасевет, 2010, № 37

Наконец, имеются и подтверждённые фактическим материалом, совершенно доказательные свидетельства о том, что Кремль готовил в середине 1640-х гг. захват Крыма. Причём основной удар готовился не с севера, как обычно, а с востока: на Дону накапливались воинская сила и боеприпасы для похода московскими и донскими силами (Смирнов, 1946. Т. II. С. 97). Этот новый источник постоянной тревоги для Бахчисарая и стал одной из главных причин возобновления в 1646 г. украинско-крымских переговоров. Через год было достигнуто соглашение, в соответствии с которым казацкая старшина должна была предупредить крымских татар о начале уже запланированного (но пока без точных сроков) похода на Украину для усмирения казаков польского войска под руководством сандомирского воеводы Александра Конецпольского.

Этот признанный лидер польской шляхты был, между прочим, уже не первый год подстрекателем набегов запорожского казачества на Крым. Причём они и совершались под польским контролем, что было известно не только старшине, но и рядовому казачеству. Его это, по понятной причине, оскорбляло, и казаки надеялись, что если не хан со своим войском, то кто-либо из его беев поможет им освободиться от польской опеки, хотя бы и вооружённым путём. Наилучшим образом подходил для решения этой задачи тогдашний Орский бей Тогай Ширин: ему не нужно было выдвигать своё войско из внутреннего Крыма. Он со своими ногайцами всегда был рядом, он бита почти свой (Крип'якевич, 1990. С. 76).

К этому времени (конец 1640-х гг.) население будущей Украины было крайне раздражено поляками. Причём не были исключением ни реестровые казаки, которые служили королю Владиславу IV, ни мирные украинские землепашцы. Основной причиной этого недовольства, доходящего до враждебности, было возведение поляками крепости Кодак на Нижнем Днепре, предназначенной для того, чтобы отсечь казачью вольницу от выхода в Чёрное море — в том числе и с целью рыбного промысла. Более того, одновременно возросли податные тяготы на украинских крестьян, а казацкими полковниками теперь становились не выборные однополчане, а назначавшиеся Варшавой польские офицеры. Одно это нарушение традиций могло оскорбить казачество, но прибывшие офицеры ещё и подвергали реестровых всяческим унижениям и тяготам.

Однако важнейшей причиной угрожаемого положения как казачества, так и крымцев стало очередное сближение Речи Посполитой с Московией, что должно было значительно усилить бывших соперников. Но если казачеству это могло принести лишь ещё большее угнетение, то Крыму грозила теперь вполне конкретная опасность соединённого польско-московской выступления с задачей ликвидации ханства как самостоятельного государства.

Своеобразие ситуации за Перекопом состояло в том, что упомянутое сближение происходило «именно на антикрымской основе», а в феврале 1648 г. уже «принял практические очертания вопрос о координации боевых усилий» русских и поляков в борьбе с крымцами (Заборовский, 1998. С. 191—192, 193). Именно поэтому весной 1648 г. Б. Хмельницкий, окончательно рассорившись с поляками и опасаясь московитов, явился с сыном Тимошем и свитой в Крым. Сотник (как упоминалось, прекрасно владевший крымскотатарским языком) произнес в диване речь, в которой просил у хана усиления помощи против поляков, а также общего покровительства Гетманщине, изъявляя готовность сражаться вместе с мусульманами. Позже, уже после отъезда казаков, выяснилось, что мурзы и беи — члены ханского дивана — целиком согласны с доводами украинских дипломатов. Более того, крымские вельможи при этом «выступали единым фронтом, отражая в данном вопросе также интересы татарских масс Крыма», раздражённых, ко всему прочему, новыми попытками заморского султана рассорить их с близкими соседями-казаками (Османская империя, 1998. С. 196).

Хану было нелегко соединить в этот момент крымскую конницу с казацким войском: Стамбул требовал её для собственной войны с Венецией. Однако речь казацкого лидера оказалась, по-видимому, настолько убедительной, что Гирей в конечном счёте отказал султану, дерзко заявив, что он «сам по себе живёт», и пригрозив повесить любого нового гонца из Турции (Новосельский, 1948. С. 396). О наступлении новой фазы в отношениях хана с султаном вскоре стало известно на Украине. И Богдан Хмельницкий с полным основанием мог заявить московскому посланнику Г. Неронову, пытавшемуся вбить клин между казаками и Ислам-Гиреем (по уверениям московита, якобы верным клевретом Порты): «Крымских царей прежде турский царь переменял часто, и боялись турского в Крыму, а теперь сам турский царь боится крымского царя и великого войска Запорожского, и никакой воли турский царь над крымским не имеет» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. V. С. 533). Тогда же, в начале 1648 г., был заключён крымско-украинский союз, предназначенный прежде всего для взаимной помощи (подр. о нём см.: Заборовский, Захарьина, 1992. С. 167), хотя касался он и иных контактных точек и сфер активности соседних держав.

Действенность нового союза обнаружилась почти немедленно. На исходе весны 1648 г. хан послал на Украину для поддержки антипольского восстания казачества войско упоминавшегося ор-бея Тогая Ширина, которое уже в мае сражалось бок о бок с казаками Украины против поляков². А затем на театр военных действий прибыл во главе основной армии и сам Ислам-Гирей (Стороженко, 1994. С. 60—71).

Поддержка татарской конницы много значила для успеха украинских повстанцев, имевших многочисленную пехоту, но бывших не в состоянии противостоять польской лёгкой и тем более тяжёлой кавалерии. С приходом к ним на помощь крымских конников эта проблема снималась. Теперь, после первых поражений королевских войск, восстание приняло всенародный характер. Более того, на Левобережье возникает новое военно-политическое образование, во главе которого становится избранный нереестровыми казаками гетман. В отличие от назначавшихся ранее польским правительством коронных гетманов, выборный гетман (с 1648 г. им стал Б. Хмельницкий) являлся самостоятельным лидером казачества, имея собственную администрацию и армию.

Богдан Хмельницкий. Западноевропейская гравюра

Когда в Стамбуле стало известно о боевых действиях крымцев, то султан направил в Бахчисарай запрет на такие самовольные действия. Однако это повеление было ханом полностью проигнорировано. Не обратил Гирей внимания и на приказ Ибрагима I немедленно выступить в Стамбул, откуда ханское войско планировалось перебросить к Криту, где османы в ту пору вели борьбу с венецианцами и другими военными противниками за обладание островом. Этот указ был вызван и более острой проблемой: к тому времени и сам Стамбул был блокирован противником с суши и моря. Следует отметить, что, принимая решение оставаться на месте, Ислам-Гирей опирался на единогласную поддержку беев дивана; многое значило и нежелание крымского войска отправляться за море в крайне опасной для ханства ситуации.

Позже, в июле 1648 г. великий визирь Ахмед-паша повторно направил в Бахчисарай повеление Ибрагима I немедленно отозвать войско с польского фронта. Реакция хана и его окружения была той же, что и на более раннюю султанскую грамоту. Заседавшие в ханском диване беи и мурзы, хорошо зная о настроениях в крымскотатарской массе, высказались за отказ от предписаний Порты. Одновременно было принято решение о продолжении поддержки казацкого восстания. А затем 30 августа на помощь казакам Б. Хмельницкого выступили новые конные отряды крымцев во главе с калгой и нуреддином, которые участвовали в сражениях с королевскими войсками в течение нескольких месяцев (Заборовский, 1998. С. 196). После этого новый султан, Мехмед IV (точнее, его окружение) отправил хану фирман, в котором теперь уже содержалось разрешение на вооружённую борьбу с поляками.

Объяснений этому нежданному и непонятному повороту в крымской политике Порты имеется довольно много. Но, следует заметить, что ни одно из них не подтверждено документальными источниками. Наиболее логичным, с непредвзятой точки зрения, представляется вывод (тоже, кстати, ничем не подтверждённый) современного исследователя Л.В. Заборовского. Говоря о двух причинах изменения позиции султанского двора, этот автор утверждает следующее.

Во-первых, согласно общепризнанному мнению, Османской империи, несмотря на её тяжёлое внешнеполитическое положение, не следовало опасаться Польши, которая пока угрожала нанесением удара Турции, лишь если крымцы будут продолжать воевать на стороне восставших казаков. Во-вторых, окружение султана Мехмеда IV было вынуждено считаться с энергичной и независимой политикой хана. Ведь теперь, находясь в союзе с казачеством, он уже вполне мог, противостоять османской армии, которая к тому же буквально раздиралась и собственными, внутренними проблемами (о них говорилось выше).

Изменилась в те же месяцы второй половины 1648 г. и южная политика Москвы. Царь Алексей Михайлович прекращает не оправдавшие себя попытки упрочения связей с Польшей в ущерб крымцам и казакам. Напротив, теперь он устанавливает с Гетманщиной отношения дружеского нейтралитета и даже скрепя сердце признаёт казацко-крымский союз в качестве свершившегося факта, то есть новой политической реальности, с которой приходится считаться (Заборовский, 1998. С. 198). Опасность этому союзу грозила с совсем иной стороны. В начале 1649 г. Б. Хмельницкий начинает в Переяславле переговорную кампанию с царскими посланцами, предлагая перейти со всем казачеством «под царскую руку», хотя глубинные противоречия Москвы с Крымским ханством были ему, конечно, известны. Цель этой инициативы гетмана была проста — обеспечить себе максимальную поддержку против Польши извне, со стороны как северного, так и крымского соседей.

Такая политика, считал Б. Хмельницкий, не означала немедленного разрыва с Бахчисараем. И по его призыву в мае—июле 1649 г. крупное крымское войско скапливается на территории Левобережья; туда же приходят и турецкие полки, хотя и в относительно небольшом количестве (6000 сабель). Здесь крымцы соединяются с казаками, а затем наносят удар по коронной армии, руководимой новым польским королём Яном Казимиром II. В итоге часть поляков под командованием князя И. Вишневецкого была наглухо блокирована в Збараже, а под Зборовом коронная армия, во главе которой стоял король, потерпела страшное поражение и остатки её были окружены со всех сторон.

Яну Казимиру II не оставалось ничего иного, кроме переговоров, которые он немедленно начал с Ислам-Гиреем³. В результате 17 августа был заключён крымско-польский договор, известный как Зборовский. Согласно первой его части, крымско-польской, король должен был выплатить хану 400 000 талеров контрибуции и возобновить выплату ежегодной дани в размере 90 000 талеров. Кроме того, король обязался немедленно погасить и недоимки по обязательным дарам-поминкам хану, калге и нуреддину. На следующий день завершились и польско-украинские переговоры, в которых хан играл роль посредника или даже арбитра.

Султан Мехмед IV. Журнал Къасевет, 2010, № 37

Условия второй части Зборовского договора, оформленной 18 августа 1649 г., в отличие от первой, заметно ущемляли права и свободы казачества и украинского крестьянства. Число реестровых казаков определялось в 40 000; все не попавшие в реестры крестьяне возвращались в положение крепостных у прежних помещиков-поляков. Новые права даровались лишь Киевскому, Брацлавскому и Черниговскому воеводствам, откуда удалялись польские войска, а все должности предоставлялись лишь православным (Дипл. словарь. Т. 1. С. 540—541).

Итак, поляки на всё согласились, а когда требуемые 400 000 полновесных талеров были получены, то хан не только отвёл свои войска к востоку, но и не допустил окончательного разгрома Речи Посполитой казаками (старая стратегия баланса!). Для этого он, собственно, и заключал с поляками сепаратный мир. Сам же Ислам-Гирей получил по этому трактату (по сути, оборонительно-наступательному) возможность рассчитывать на поддержку поляков в случае очередной агрессии на юг русских. Нужно отметить, что польско-украинский договор был заключён Яном Казимиром II в форме пожалования казакам, что подтвердил и Б. Хмельницкий, встретившись с королём 10 августа и представившись последнему, стоя на одном колене и уверяя в своих верноподданнических чувствах (Соловьёв, 1988. Кн. V. С. 530).

Заметим, что Зборовский мир не был выгоден ни полякам, ни казачеству, и обе стороны практически сразу же приступили к пересмотру его положений. Так, Речь Посполитая, стремившаяся в своих целях возродить союз с казачеством, пыталась лишить Гетманщину крымскотатарской поддержки, вообще рассорить её с крымцами, якобы испокон века слепо ненавидевшими поляков. Правда, гетман заявил, что его союз с Крымом — «дружеская помощь соседям, которые не имеют намерения в будущем беспокоить королевские земли». С другой стороны, он считал себя вправе требовать от Москвы жёсткого запрещения донским казакам разорять Крым (Крип'якевич, 1990. С. 80, 271). Что, кстати, и привело к соответствующему гетманскому «Наказу донским казакам не порушивати миру с Крымом», который был подписан 21 марта 1654 г. и тут же отправлен на Дон (указ. соч. С. 305).

Другими словами, Б. Хмельницкий по-прежнему отстаивал своё право на неформальный искренний и добросовестный союз с нехристианской державой. Другое дело — поиски логичных объяснений этому направлению его политики. И здесь напрашивается вывод о том, что для гетмана Крым стал его единственным в ту пору союзником, столь же искренне готовым поддержать украинское казачество всеми имеющимися средствами (последнее, кстати, подтверждалось делом). Для Крымского ханства союз 1648 г. означал, конечно же, фактический разрыв с Портой. Ничего нового в этом, кстати, не было: в 1620-х гг. такие союзы успешно заключали братья Мехмед-Гирей III и Шагин-Гирей.

Однако, в отличие от них, Ислам-Гирей III опирался в своей политике альянсов на собственное дворянство. А это уже означало качественное усиление его союзной политики в отношении Гетманщины, в чём остро нуждался Крым. Столь же насущной была необходимость взаимодействия с татарами и для Б. Хмельницкого. Не имея безопасного тыла на юге, более того, не пользуясь военной поддержкой крымцев, гетман не мог бы проводить те важные политические решения, к которым его понуждала складывавшаяся международная обстановка⁴. В первую очередь сказанное относится к войнам.

В этом отношении характерны события 1649 г. Во время совместного крымско-украинского похода на поляков донские казаки, явно с поощрения Москвы, подошли к крымским берегам с моря, напали на селения вблизи Балаклавы и разграбили их, захватили один купеческий корабль и так далее. Ислам-Гирей, до того славший в Москву исключительно вежливые, в высшей степени дипломатичные грамоты (так, он ставил в них имя «Божьей милостью царя» перед своим), отозвался гневным посланием: «Что это за мерзость и безобразие?! Не угодно ли тебе быть готовым: решено идти на вас всем народом чингизидским». Но показателен здесь не тот факт, что в Крыму тут же начались военные приготовления, а то, что хана решительно поддержал гетман. Он писал царю: «Царского величества подданные Донские казаки учинили мне беду и досаду великую: как началась у меня с ляхами война, то я к Донским казакам писал, чтобы они... на Крымские улусы войной не ходили; но Донские казаки моего письма не послушали, на Крымские улусы приходили: так я Крымскому царю хочу помочь, чтобы Донских казаков впредь не было... а если царское величество будет за Донских казаков стоять, то я вместе с Крымским царём буду наступать на московские украйны» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. V. С. 532).

Несколько опережая события, скажем, что «донская проблема», вставшая перед Крымом в первой пол. XVII в., в дальнейшем только обострялась. Причём показательно, что если запорожские или украинские казаки в целом искали в крымских набегах только добычу или полон, то донцы в XVII—XIX вв. (т. е. и после аннексии, участвуя в нескольких карательных акциях империи) отличались стремлением вырезать как можно больше крымцев, без различия пола и возраста. И лишь во вторую очередь их интересовал живой товар, да и то лишь самый дорогой — молодые парни и девушки. Вот сообщение московского толмача 1657 г. о типичном походе такого рода: «между Кафы и Керчи донские казаки разоряют и животину емлют, и деревни жгут, и татар, и жон их и детей всех рубят, и животов ничево не емлют, только емлют к себе в струги полон» (цит. по: Новосельский, 1994. С. 33).

Но и донскую проблему, в эти годы ставшую необычайно острой, Ислам-Гирею удалось временно решить с помощью Б. Хмельницкого. Гетман заявил донским казакам, что при первом же их разбойном нападении на ханство он выступит против них совместно с крымскими татарами. Этого серьёзного предупреждения оказалось вполне достаточно — лихие донцы тут же присмирели (Османская империя, 1998. С. 203).

Схема битвы под Зборовом. Журнал Къасевет, 2010, № 37

После подписания Зборовских договоров Москва стала опасаться новых военных конфликтов, а именно совместного крымско-казачьего противодействия её продвижению на юг. Эта проблема отразилась на ходе состоявшихся в Чигирине переговоров московских посланцев с Б. Хмельницким. Однако гетман заверил русских, что при его тёплых взаимоотношениях с ханом он сумеет на него подействовать и отговорит от выступления против новых московских городков. Впрочем, давая такие обещания, использовал момент и предложил Москве сделать какой-то встречный шаг и, чтобы убедить крымцев в своей незаинтересованности в новых конфликтах, хотя бы запретить донским казакам дальнейшие морские походы на Крым с целью разорения прибрежных селений.

Трудно сказать, было ли известно московским посланцам в Чигирине об уже существовавших у Ислам-Гирея и Б. Хмельницкого планах совместного похода на Дон, но гетман не скрывал от них, что бурная деятельность донских казаков в Причерноморье становится нетерпимой и для украинского казачества (Заборовский, 1998. С. 203). Таким образом, гетман в ту пору практически не отделял свои внешнеполитические интересы от крымских, отстаивая их перед лицом Москвы.

Уже в те годы некоторые современники договора 1648 г. (в основном политики, враждебные как Крыму, так и Украине) объявляли этот союз крайне неравноправным, если не кабальным для гетмана по отношению к ханской власти. О том, что и поляков этот трактат не совсем устраивал, умалчивалось. Политическая подоплёка этого измышления вполне ясна. Для раскрытия её сути достаточно обратиться к официальным документам, которые, как известно, гораздо лучше, чем пропагандистские прокламации, свидетельствуют о подлинном уровне крымско-казацких отношений (вспомним, сколько споров шло обычно из-за единственного упущенного слова в титуловании высоких переговаривавшихся персон).

Ислам-Гирей между тем обращался к Богдану Хмельницкому как к равному: «Милостивий пане Хмелницкий, мой милостивий пане и приятелю». С другой стороны, в том же примерно году, разговаривая с венецианским послом на Украине, гетман отзывался об Ислам-Гирее как о своём брате и союзнике (Крип'якевич, 1990. С. 149). И это действительно были не пустые слова. Так, в 1653 г. Богдан Хмельницкий дал хану своё согласие на постройку стратегически важного опорного пункта — Ислам-Кермена, крепости на Днепре близ современной Каховки. Очевидно, излишне говорить о стратегической важности этого опорного пункта, как и о доверительных отношениях между казаками и крымскими татарами той поры. Ведь отныне гарнизон новой крепости при желании мог перекрыть казацким «чайкам» выход в Чёрное море! Отмечены и имевшие в ту эпоху большое значение символические события — вроде того, что Б. Хмельницкий стал побратимом уже прославленного (пока только в крымском фольклоре) Тогай-бея Ширина.

Таким образом, в оценке перспектив дальнейшего развития событий эти два сильных политика, хан и гетман, стоили друг друга. Тем не менее некоторые инициативы Ислам-Гирея всё же кажутся исследователям более дальновидными и перспективными. Такой была, к примеру, идея Ислам-Гирея III о назревшей необходимости для украинского гетмана заручиться на будущее покровительством Стамбула. Для этого годился формальный союз гетмана с султаном. Планировавшийся альянс не повлёк бы за собой никакого оскорбления христианской вере или суверенитету казаков, в то время как выгода от него была бы огромна. Ведь Ислам-Гирей имел в виду не просто тройственный союз, но новое федеративное государство. Смысл его создания хан видел в том, что при сохранении автономии Крыма и Левобережной Украины на них, ставших членами новой союзной державы, не осмелились бы посягать ни поляки, ни русские.

Это был план настолько реальный, что Б. Хмельницкий его одобрил сразу же по ознакомлении. И гетман сделал даже некоторые шаги к его осуществлению, нам, к сожалению, пока не известные. Но о них говорит следующий факт: в 1650 г. стамбульское правительство прислало ему от имени султана подарки, сопровождавшие обычно принятие под османское покровительство. А именно: саблю, знамя с изображением полумесяца, знак власти (в данном случае — гетманскую булаву) и грамоту, в которой признавалась верховная власть гетмана над Украиной.

Здесь нужно заметить в скобках, что эти знаки отличия и доверия с мусульманской символикой носили личный характер и не означали никакого посягательства на православную веру украинцев. Гетмана они могли оскорбить тем меньше, что он не особенно скрывал свою приверженность исламу. Известно, что Б. Хмельницкий участвовал в совместных намазах с Ислам-Гиреем и даже читал по-арабски Коран, что доступно далеко не всякому природному мусульманину (Смирнов, 1887. С. 546—547). Другое дело, что союзно-подданнические переговоры не привели к желанной цели⁵, но своей роли они не могли не сыграть, причём прежде всего в крымско-украинских отношениях.

Шесть лет длился союз Ислам-Гирея с Хмельницким, шесть лет крымские татары и украинцы вместе и порознь ходили на Польшу и громили шляхетские владения на Правобережной Украине. Здесь я не упомянул ещё о мае 1648 г., когда казацко-татарское войско одержало знаменитую победу под Жёлтыми Водами. Верный договору, гетман отдал после битвы огромный полон крымцам, а лично хану — племянника коронного гетмана Стефана Потоцкого. Ещё большая добыча ушла в Крым по вышеупомянутому Зборовскому мирному договору, затем гетман согласился с ханом относительно крымскотатарского похода на Молдавию и т. д. И не только богатая добыча от этих походов показала пользу не вражды, а сотрудничества с казаками, но и ослабление, благодаря тому же союзу, одного из двух старинных врагов Крыма и Украины.

Крымский посол в Швецию Хаджи-Мустафа Гравюра из: Schleder, 1663

Нужно признать, что для Б. Хмельницкого в эти годы поддержка с юга была важна ещё и потому, что Москва никогда не соглашалась оказать ему столь же действенную помощь. Другое дело, что хан тонко чувствовал пределы такого сотрудничества, и, когда в результате союза усиление казаков стало, по его мнению, чрезмерным, он мог оказывать поддержку и Польше. Отсюда сделан правильный вывод о «собственном татарском расчёте», основанном на «политическом равновесии» (Смирнов, 1887. С. 555).

Итак, в годы правления Ислам-Гирея III во внешней политике ханства развились две тенденции, которым в будущем было суждено стать решающими в судьбе Крыма.

Во-первых, хан на протяжении длительного (около 10 лет) срока не только уклонялся от указов Стамбула, но и делал это демонстративно, доходя до угроз Порте, и даже нападал на её провинции — Молдавию, например. Причём здесь можно сделать вывод не об отдельных случаях неповиновения хана Порте. Это было оживление постоянной тенденции, отмеченной и ранее. Малозаметная до правления Гази-Гирея I, она развивается при Мехмед-Гирее и его калге Шагине, и в дальнейшем, как мы видим, не исчезает. Она уподобилась тлеющей искре, пламя от которой вспыхивало не только в XVII, но ещё чаще в XVIII в. Причём тем ярче, чем слабее становилась клонившаяся к закату империя османов⁶.

Во-вторых, что важнее, Москва в эти годы полностью прекращает свои агрессивные военные или политические акции и впервые после двухвекового перерыва начинает проявлять явный интерес к мирным и даже союзным отношениям с Крымом. Естественно, эта перемена в южной политике русских объяснялась не какой-то внезапно вспыхнувшей симпатией к мусульманскому соседу или желанием прекратить, наконец, старую и недёшево обходившуюся вражду. Дело было, скорее, в близившейся большой войне с Польшей, для успешности которой Кремлю была просто необходима гарантия безопасности со стороны Крыма.

В этом смысле показательным был тот факт, что при подготовке очередного посольства к хану в Москве было решено: если Гирей такой союз отклонит, то ударить по Крыму русским Астраханским войском, усиленным донским казачеством. То есть третьего было не дано. Москва собиралась воевать или совместно с ханом, или против хана (Санин, 1984. С. 47). Золотой середины (более или менее длительного мира с крымскими татарами) русские попросту не могли планировать, явно рассчитывая рано или поздно раздавить ханство всей своей агрессивной мощью. Об этих планах говорили и реальные действия России.

О них будет сказано чуть ниже, а здесь подчеркнём, что предоставление Гетманщиной и Запорожской Сечью «роздыху» Москве в течение периода правления Ислам-Гирея и первых лет после его смерти было проявлением поразительного политического благодушия казаков по отношению к северному соседу. За что вскоре последовала страшная расплата — это история известная. Но совершенно по-иному вели себя крымские татары.

У Ислам-Гирея в эти годы имелся план большой войны с Россией — по старой стратегии помощи слабейшему из двух северных славянских государств. Таким слабейшим всё более явственно становилась Речь Посполитая в результате заметного сближения Москвы и Украинского гетманства в начале 1650-х гг. После того как Ислам-Гирею не удалось помешать этому угрожающему процессу дипломатическим путём, ему не оставалось ничего иного, как искать поддержки в Варшаве (Санин, 2001. С. 29—30). Война на сей раз не состоялась по причине смерти хана (2 июля 1654), но для характеристики политики Ислам-Гирея важна сама история активной дипломатической подготовки новой кампании. Хан привлекал к участию в походе на север не только украинских казаков или поляков, что понятно, но и Швецию⁷.

Второй и третий послы хана в Швеции. Гравюра. Из: Schleder, 1663

Теперь, летом 1650 г., хан отправил на север, к королеве Кристине, посольство под руководством члена бахчисарайского дивана Хаджи-Мустафы. Посол должен был предложить Швеции союз с Крымом, Украиной и Польшей против Москвы⁸. Для ускорения переговоров Хаджи-Мустафа предложил направить в Бахчисарай посла с полномочием заключать межгосударственные договоры любой важности. Королева склонялась к предложениям крымского владыки, однако всесильный её канцлер Аксель Оксеншерна счёл такое сотрудничество малореальным, хотя и дал крымскотатарским послам отказ в максимально мягкой, уклончивой форме (Schleder, 1663. S. 88).

Затем в 1651 г. королева сама взяла на себя инициативу в переговорах с крымским ханом и отправила в Бахчисарай чиновника Государственной канцелярии Иоханнеса Майера с предложением совместного выступления против Москвы. После чего И. Майер развернул в Бахчисарае довольно активную деятельность, но в том же году кому-то в Стокгольме пришла в голову мысль о более перспективном направлении внешней политики, а именно о развитии торговых и иных отношений с Персией, что, по понятной причине, не могло быть осуществлено без благосклонного отношения Москвы⁹. Таким образом, эта инициатива провалилась по вине Швеции. За что ей, между прочим, и пришлось расплачиваться уже через полвека, когда в 1700 г. окрепший (с попустительства северных монархов) царь обрушился без объявления войны на своего благодушного скандинавского соседа.

Это замечание — не образец «лестничного остроумия», проявляющегося, как известно, задним числом. С самого начала 1650-х гг. и на протяжении нескольких ближайших лет буквально всей Европе было ясней ясного, что именно в Бахчисарае, а не в Москве, Варшаве, Стамбуле или Стокгольме, решается судьба всей восточной части континента, «да и более широкой политической жизни» той эпохи (Заборовский, Захарьина, 1992. С. 166). Как этот очевидный для всех факт просмотрели в Стокгольме — одна из неразгаданных до настоящего времени исторических загадок.

Что же касается Ислам-Гирея, то отказ шведов в поддержке похода на Москву его не обескуражил. Хан стал тогда же активно готовить восстания единоверцев на территории аннексированных Россией Казанского и Хаджи-Тарханского ханств, а также ногайцев Северного Кавказа. Другое дело, что эти планы осуществить не удалось, среди прочего оттого, что не только шведы, но и Б. Хмельницкий не изъявил в этот момент желания ввязываться в войну с Москвой. Поэтому проект хана, поистине сделавшего всё, что он мог, провалился (подр. см.: Zettersteen, 1945. S. 84—89; Возгрин, 1978. С. 324—325).

Ближайшие годы после этого внешнеполитически крайне напряжённого периода также не принесли ханам заметных успехов. Объективности ради стоит заметить, что положение Крыма было поистине головоломным. Оно требовало от лиц, разрабатывавших в Бахчисарае политические акции, не только огромного напряжения, но и владения аналитическим материалом, попросту информацией о международном положении европейских стран, которой катастрофически не хватало. Ведь по ряду объективных причин Крым не мог иметь своих постоянных представителей ни при европейских дворах, ни в России. Нередко, спасая положение на одном крыле политического фронта, крымские политики обнаруживали, что тем самым они ухудшали положение на другом, и тут ничего нельзя было поделать. Приведу пример из истории войн середины 1650-х гг.

Пришедший после смерти Ислам-Гирея к власти Мехмед IV, какое-то время считавший залогом безопасности от Москвы тесный союз с поляками, пытался помочь Речи Посполитой. В 1655 г. эта держава буквально гибла в одновременной войне со Швецией и Московией: в первый (но не в последний) раз сложилась ситуация, реально способная привести к полному исчезновению этого государства с политической карты мира. Это грозило Крыму лишением последней реальной поддержки с запада, и хан нанёс русским серьёзный удар в ноябре этого года. А затем он отправил посольство в Вену (лето 1656 г.), чтобы помешать воевавшему с Москвой Бранденбургу (будущей Пруссии) заключить с нею мир, к которому немцы уже были готовы.

Второй задачей посольства было склонить Вену к союзу с изнемогавшей Польшей. Одновременно хан вёл переговоры с Данией, предлагая ей все выгоды удара в спину Швеции, чтобы отвлечь эту мощную северную державу от войны на польском театре. Этот план в значительной своей части увенчался успехом. Однако ослабление военно-политической позиции шведов естественно отразилось на её отношениях с Москвой. Русские теперь могли не опасаться своего скандинавского соседа и... отправили войска с северной границы на юг, против тех же крымских татар, которые фактически сделали этот поход возможным!

Под прикрытием упомянутых полков тут же возобновилось масштабное военно-стратегическое строительство на южных окраинах Московии. К северу от Белгородской черты на всём её протяжении снова проводилось интенсивное заселение пустошей, закладывались многочисленные сёла и городки, куда завозили служилых людей, мобилизованных для переселения крестьян, посадских людей. Москва дошла до того, что запрещала своим дворянам-владельцам возвращать осевших там беглых крепостных! Когда же новые земли осваивались экономически, то правительство военизировало их. Масса крестьян обращалась в драгун, которые служили по месту жительства, имея при себе не только личное оружие, но и артиллерию и т. д.

Польский король Ян Казимир II. Гравюра из Schleder, 1663

Но государственной, то есть запланированной экспансией дело не ограничивалось. Шёл естественный процесс стихийного, ползучего продвижения русских на юг. Городки и крепостцы обрастали, естественно, сёлами, потом, когда земля истощалась, то русский крестьянин осваивал всё новые пространства в южном направлении, выжигая леса и оставляя за собой истощённые пустоши: «Безусловно, очень скоро поселения перешагнули пределы оборонительных черт» (Санин, 1994. С. 152). А за такими появлявшимися всё дальше к югу сёлами шли солдатские команды и нанятые военной администрацией посадские люди с топорами и пилами: в 1680-х гг. появилась ещё одна новая, Сызранская черта, а к концу XVII в., уже далеко к югу — Камышинская, Петровская крепости и так далее.

Против кого конкретно были обращены новые войсковые приграничные скопления, явствовало даже при взгляде на карту: если до 1654 г. русские границы были настолько удалены от Перекопа, что непосредственной угрозы северной агрессии почти не было, то в результате Переяславской рады¹⁰ рубежи централизованной, экспансивной, значительно превосходящей Крым военной мощью и явно враждебной ему державы придвинулись к северным землям ханства вплотную. Так что и Белогородская черта оказалась за спиной у русских, занявших своими многочисленными, до зубов вооружёнными гарнизонами вначале Киев, а позже Белую Церковь, Умань, Брацлав, Корсунь.

Эта «оборонительная», по определению российских историков, линия стала одним из средств, с помощью которых в середине — второй половине XVII в. активизируется наступательная стратегия борьбы с крымскими татарами. Казалось, Москва всё более полно занимала для Крыма былое место Варшавы, но это лишь на первый взгляд. Польские отряды, охранявшие шляхетские местности и города на Украине, имели чисто заградительную, действительно оборонную функцию. Теперь же, повторяю, на южном направлении начинается экспансия широкого, поистине великодержавного масштаба, невиданного ранее ни по массовости, ни по материальному обеспечению, ни по упорству и длительности.

Как признают российские историки, именно в 1654 г. агрессия Москвы приняла законченные очертания. В этом судьбоносном году «...к северным границам Крыма вплотную придвинулись владения державы, гораздо более жизнеспособной и грозной, нежели властвовавшая прежде на этих землях Речь Посполитая. Сложившаяся ситуация являлась своеобразной подготовкой активного наступления России, завершившегося в XVIII в. ликвидацией Крымского ханства» (Санин, 2001. С. 47).

План первого массированного наступления на Крымское ханство был в Москве готов уже в марте 1655 г. Очевидно, к новому походу было решено привлечь и казаков Б. Хмельницкого. Во всяком случае, гетман активно участвовал в его подготовке. Так, в апреле он уже писал в Москву, что калмыки и донские казаки примирились и готовы совместно выступить на Крым, ожидая лишь царского указа. Тогда же князья Ф.Н. Одоевский и В.Б. Волконский были откомандированы в Астрахань, чтобы собрать донских казаков, калмыцкую орду и ратников из южнороссийских городов для нападения на ханские земли. С той же целью Б. Хмельницкий выделял два казацких полка. Утверждают, что и сама идея похода на ханство принадлежала гетману, а царь лишь одобрил и принял её, стремясь достичь ранее небывалого — выхода к Чёрному морю (Санин, 2001. С. 37)¹¹.

Итак, Крыму готовилась участь Казани и Хаджи-Тархана. Это было начало неприкрытой агрессии, активное наступление на никогда не принадлежавшие России крымские земли, начавшееся в 1650-х гг. и завершившееся ликвидацией ханства как суверенного государства крымских татар в XVIII в. Начинали сбываться пророческие слова турецкого историка и дипломата Эвлии Челеби о том, что, если русские «на 5—10 лет избавятся от набегов татар, если они, пользуясь благополучием, задумают заняться делами по устройству государства, ни одна держава не сможет противостоять им, и они займут земли всех казаков и поляков» (Челеби, 1961. С. 218—219).

Действительно, что касается Малороссии, то в дальнейшем у казачества, да и украинцев в целом, было время одуматься и горько пожалеть о шаге Б. Хмельницкого, положившего начало тотальному лишению населения Украины старых политических и экономических свобод, окончившемуся расширением и полным воцарением здесь крепостного права. На смену редким, а главное, и без постороннего вмешательства подходившим к своему историческому концу набегам крымских татар пришла неволя. Внешняя и внутренняя политика края стала всё более определяться Москвой. А те украинские жители, что не могли забыть старых вольностей и примириться с новой кабалой, зашагали в кандалах: кто на сыск в Москву, кто на сибирские рудники, а кто и сразу на плаху.

Зададим себе вопрос: в чем же была вина или упущение украинских лидеров, почти добровольно поставивших свою страну на этот путь, отказавшись от плодотворного союза с крымскими татарами? Когда-то историки верно учитывали сложное положение Б. Хмельницкого, вынужденного вступить в союз и с ханом, и с царём. Союзы эти не мешали друг другу потому, что находились «в разных плоскостях», утверждал историк М.Н. Покровский, и он был прав, так как альянс гетмана с Москвой был общеполитическим, а с Крымом — чисто военным.

Мохаббат-наме (послание) Мехмед-Гирея IV царю Алексею Михайловичу (1654)

Но именно в этом, в неверной оценке политической опасности Москвы, многократно превосходившей военную угрозу со стороны Крыма, и заключается, по нашему мнению, историческая ошибка Б. Хмельницкого. Гетман явно утратил свой дар перспективного политического видения в отличие от того же Эвлии Челеби и некоторых бахчисарайских современников гетмана, а также и украинских, и донских казаков, добровольно уходивших в эмиграцию по мере того, как казачество лишалось своих исконных свобод и суверенности¹².

Как известно, конец многолетнему крымско-украинскому культурному, экономическому и политическому сотрудничеству положила упомянутая выше Переяславская рада. Она состоялась 8 января 1654 г., но окончательные условия «воссоединения» Левобережья с Московией можно датировать 31 марта того же года, когда после объезда ряда украинских городов московским посольством была издана царская грамота, известная как «Статьи Богдана Хмельницкого». Согласно этим «Статьям» Левобережью предоставлялась известная автономия. Важнейшим из оставлявшихся гетману полномочий было право внешних сношений. Но были и другие «привилеи»: пока сохранялись некоторые из прежних прав и вольностей казачества, в том числе право вольного избрания гетмана, за гетманом оставлялось чигиринское староство и т. д. (ПСЗ. Т. I. № 118).

Но роковые результаты этого соглашения легко было предугадать ещё в октябре предыдущего года, когда московский Земской собор принял решение о «присоединении» Украины с её народом к Московскому государству. Пресловутая эта акция завершилась весной 1654 г., когда гетман уже через два месяца после рады, прибыв в Москву, поименовал себя и всё население Гетманщины подданными царя. Более того, он «сам просил у него пожалований» из старых гетманских (по сути, ему и без того причитавшихся) и бывших польских имений (Мякотин, 2006. С. 114).

Теперь, получив все многочисленные формальные атрибуты власти — булаву и прочие клейноды, которые ему, скрывая в бородах усмешку, преподнесли кремлёвские бояре, он оказался в весьма недвусмысленном положении. Теперь условия договорённостей диктовала Москва, и вчерашнему, по сути, гетману было отказано в том, что было обещано вчера. А именно: в нерушимости казацких вольностей, в традиционных (то есть законных) сословных привилегиях, в праве на самостоятельную внешнюю политику и так далее¹³. Собственно, московские обычаи и примеры были одинаково обязательны для всех, кто попадал в политическую воронку Кремля. Позволительно задать вопрос: а чего иного мог ждать от Москвы многоопытный политик Б. Хмельницкий?

После этого эпохального для народа Малороссии сдвига положение Крыма немыслимо усложнялось. Переговоры 1653 г. в Москве с посланцами гетмана велись втайне от хана, войско которого и в этом году помогало Б. Хмельницкому отбиваться от войск польского короля Яна Казимира II, в марте месяце поведшего войска на Украину. Кстати, гетману, обратившемуся в такой беде к ближайшим соседям, отказали все, кроме Гирея. В том числе и православная Москва, способная лишь на чисто формальное предложение Варшаве, чтобы «король и паны рады (т. е. члены Сейма. — В.В.)... междоусобицу [на Украине] успокоили и учинили б мир по Зборовскому договору» (цит. по: Мякотин, 2006. С. 106). Да и то, как указывает тот же автор, новая инициатива Кремля была вызвана единственно опасением, что Б. Хмельницкий вполне «созрел» для окончательного ухода под защиту Османской империи (там же).

Итак, помочь гетману соглашался лишь хан. Впрочем, Ислам-Гирей был далеко не легковерен, чувствуя, как меняется политический климат в Чигиринской резиденции гетмана. Крымскотатарские послы (эту сложную миссию Бахчисарай традиционно возлагал на поколения дипломатов из бейского рода Сулешей), почти постоянно находившиеся в Москве, исправно сообщали Гирею о том, что готовится за его спиной на протяжении всего 1653 г. Хан, в свою очередь, слал Б. Хмельницкому свои дружеские предупреждения, а потом и протесты против политики гетмана, которая была двусмысленна и к тому же вела в тупик. Он понимал слабость положения Гетманщины, угроза которой со стороны Польши (да и Москвы тоже) снова становилась жёсткой реальностью. Поэтому Ислам-Гирей предлагал всё, что было в его распоряжении, например, укрытие для казаков на своих заперекопских просторах на любой срок, — пока минет московско-польская угроза.

А когда наступил роковой для обоих южных соседей Москвы 1654 г., то хан ещё раз, уже после Переяславского сговора, уже в свой смертный год, предложил казакам порвать с Москвой. Судя по всему, он так и не поверил в окончательность совершенно безумного Переяславля, надеясь на здравый смысл гетмана, способного разорвать явно вынужденный договор с царём, уже двинувшим в приднепровские городки свои гарнизонные (по сути — оккупационные) стрелецкие контингенты¹⁴.

Это была не лично ханская политика. Весь диван, где далеко не все были единомышленниками Ислам-Гирея, пришел в 1654 г. к выводу, что Крым вряд ли сможет помешать в дальнейшем северной угрозе. Конкретно же «усиление России в связи с воссоединением, нарушая выгодное для Крыма равновесие сил (курсив мой. — В.В.) в Восточной Европе, толкало его к сближению с Речью Посполитой» (Заборовский, 1979. С. 268). Переговоры 1654 г. (начавшиеся в Жванце и законченные в Чигирине) крымских татар с поляками, также опасавшимися явного усиления России, завершились пактом о дружбе, ненападении и взаимопомощи Крыма и Польши. В связи со смертью Ислама (10 июля) договор подписал его преемник Мехмед-Гирей IV, ставший ханом вторично (1641—1644; 1654—1666).

Примечания

1. Конечно, это был главный результат личной политики и обаяния незаурядного хана. Как сообщали в этот период московские посланники С. Лодыженский и А. Огарков, «Ислам Гирей царь с царевичи с калгою и нурадыном живут меж себя советно. А премененья крымскому царю не чаеть потому, что посланникам многие руские полоненики сказывают[, что] крымские де князи и мурзы, и лутчие люди татаровя меж себя говорят, что Ислам Гирей царь у них счастлив и быть ему у них по ево смерть. Хотя де турский Салтан на ево место ково перемену и пришлёт, и они тово нового царя на ево место не примут и повеленья турсково салтана не послушают» (цит. по: Заборовский, Захарьина, 1992. С. 169).

2. Совместному походу Тогай-бея Ширина и казачьих войск в 1648 г. посвящены дестан классика крымскотатарской литературы, поэта XVII в. Эдипа-эфенди Сефернаме, а также поэма Тогай бей крымскотатарского поэта того же века Джанмухаммеда.

3. Б. Хмельницкий для этого не подходил, — там же, под Зборовом, он признал свою второстепенную роль как в походе, так и в крымско-казацком политическом союзе. Об этом он по собственной инициативе известил ещё окружённого татарами и казаками, почти пленного короля грамотой, в которой верноподданнически заявлял, «что не замышлял мятежа против него, что не из гордости, но вынужденный безмерными бедствиями, угнетённый, лишённый всего имущества отцовского, прибегнул он к ногам великого хана крымского, чтоб при его содействии возвратить милость и благосклонность королевскую; изъявлял готовность уступить свою власть новому гетману, которого незадолго перед этим назначил король, объявив Хмельницкого лишённым булавы за мятеж» (Соловьёв, 1988. Кн. V. С. 529—530).

4. Официально цель союза была изложена, естественно, иначе. Однако следует обратить внимание на то, что гетман оправдывал своё сближение с мусульманами задачей защиты украинского православия: «Тільки ж зараз... настав такий час держати з басурманами братство і эднання. Вони, православии христиані, держать з ними (татарами. — В.В.) братство для того, щоб святі божі церкви і православну христианску віру від польских та від єретичних рук визволити» (цит. по: Крип'якевич, 1990. С. 148).

5. Некоторые турецкие историки, впрочем, доказывают, что такое подданство всё же имело место в реальности. Весной 1653 г. послы Б. Хмельницкого прибыли в Стамбул и, сообщив, что казачество уходит в новый поход с ханом, просили у султана барабан и знамя, а также дальнейшего покровительства. Просимое было им пожаловано с официальной грамотой о предоставлении Гетманщине турецких территорий в Молдавии на правах эялета. Кроме того, послы получили, в числе подарков, почётные халаты. Сведения об этом историческом факте имеются и у украинских историков; кроме того, сохранился текст соответствующей султанской грамоты, позднее изданный в Вене (Смирнов, 1887. С. 549—550).

6. С крымско-казацким союзом связано ещё одно явление. В годы правления Ислам-Гирея III, да и позже, наукой не выявлено сколько-нибудь значительных набегов на русские пределы ни татар, ни казаков. Причин этому факту, по меньшей мере, две. Во-первых, это чрезвычайная увлечённость хана впервые столь стабильно успешными крымскотатарско-казацкими совместными походами и набегами на Польшу, Молдавию и т. п. Очевидно, именно эти военные действия, а не какие-то особые политические соображения, не позволили хану уделять достаточно внимания московским проблемам. Во-вторых, это временное прекращение московской экспансии.

7. Опыт общения с этой северной державой имелся. Не касаясь совсем уж древних времён, напомню, что в 1630 г. прибывший в Стокгольм глава крымскотатарской делегации Камбер-ага предложил шведам вспомогательное войско в 40 000 сабель для совместного похода на Польшу и Германию; в том же году эти переговоры продолжил в Бахчисарае швед Бенджамин Барон. Через два года его сопровождало на пути домой ещё одно крымское посольство, пробывшее в Швеции до 1633 г. Следующее посольство из Бахчисарая было принято в Стокгольме в 1637 г.: хан Бахадыр-Гирей I предлагал королеве Кристине помощь «против любых врагов» (Zettersteen, 1945. S. 5), хотя не нужно было обладать особым политическим талантом, чтобы догадаться, какой именно общий враг мог быть у крымских татар со шведами.

8. Копии писем Исмаил-Гирея к Кристине и великого бея Кази-аги к канцлеру А. Оксеншерне имеются в АСПбИИ (Фонд Ш. Опись V—1. № 105).

9. Nyström, 1937. S. 253—255. Подробные сведения о посольстве И. Майера в Крым имеются в: АСПбИИ. Фонд Ш. Опись V—1. № 35.

10. Переяславская рада — состоявшееся 8 января 1654 г. в г. Переяславе собрание избранной Б. Хмельницким старшины (историки СССР называли их «представителями украинского народа», хотя такого научного понятия, «украинский народ», в ту пору ещё, кажется, не существовало), принявшее решение о «воссоединении» Левобережной Украины с Московским государством. Именно так трактовала это решение советская историография. Впрочем, она имела предшественников в виде государственной школы царской империи: «В 1654 году козацкий гетман Богдан Хмельницкий, подчиняясь воле украинского народа, угнетаемого поляками, отдался под покровительство единоверного царя Московского Алексея Михайловича» (Андриевский, 1892. С. 16).

11. Этот поход, для которого были собраны столь значительные силы, не состоялся лишь по причине, весьма далёкой от стратегических замыслов врагов Крыма. Юг был летом 1655 г. поражён эпидемией чумы, что сделало задуманное выступление против ханства совершенно невозможным.

12. В «Расспросных речах атамана М. Лукьянова», записанных в Посольском приказе в декабре 1657 г., этот современник, хорошо знакомый с нравами и обычаями запорожцев, рассказывал, что последние «как увидят неприятельский приход, и они многие изменяют и передаются из Запорожья в Очаков, а с Дону в Азов, и в Азове де черкас умножено и учинен де у них в Азове атаман Берниченок, а из Азова де выходит тот Берниченок по речкам и под государевыми городами, под Волуйскою, и под Новым Осколом, и под Торцом государевым людям чинят многие шкоты...» (Донские дела, 1917. С. 254).

13. Переяславская система, предполагавшая практически автономный статус Лево-бережной Украины (нечто вроде доминиона), просуществовала лишь 4 года. После смерти Б. Хмельницкого, уже при гетмане И. Выговском, московское правительство в одностороннем порядке окончательно разрушило эту конструкцию. По царским указам от 3 и 4 апреля 1658 г. в украинских городах были учреждены посты русских воевод, командовавших присланными Москвой полками «ратных людей» (Подр. см. в: ПСЗ. Т. I. № 118). А ещё через несколько лет русская православная церковь поглотила издревле автономную Киевскую митрополию. Согласно Второму Переяславскому договору 1654 года отныне полагалось «...Митрополиту Киевскому, также и иным духовным Малые Росии быть под благословением святейшаго Патриарха Московскаго и всеа Росии...» (Приписка 1659 г., там же).

14. Корреспонденция хана с гетманом, как видим, и после Переяславской рады носила, по большей части, спокойно-деловой характер. На этом фоне некоторым диссонансом звучит утверждение современного историка о том, что «Известие о воссоединении вызвало в Крымском ханстве бешеную ярость, поскольку опасались, что выскользнет из рук Украина, которую хан надеялся если и не поставить под свой контроль (?), то превратить в постоянный источник обогащения» (Кривошеев, 2006. С. 290). К сожалению, автор не указывает, каким образом хан рассчитывал получать доход, да ещё и постоянный, от страны казаков и пока ещё вольного населения из неказачьих сословий. Что же касается какого-то «контроля», то крымцы никогда к нему не стремились, хотя в отдельные периоды имели более реальные, чем во времена Б. Хмельницкого, возможности к этому. Наконец, как можно опасаться, что «из рук выскользнет» вещь, которой в этих руках нет и никогда не было?