3. Мехмед-Гирей IV и И. Выговский

Договор 1654 г. с Речью Посполитой был выгоден крымским татарам, получившим союзника, но ещё более — ослабевшей по ряду причин Польше. Притом немалую надежду на успех сулили и начавшиеся конфликты между украинскими казаками и Москвой, к которым был причастен и сам Б. Хмельницкий (Соловьёв, 1988. Кн. V. С. 610). Этот договор был закономерен. Началась естественная реакция на резкую перемену равновесия польских и московских сил. Теперь русским пришлось отменить уже готовые планы массированного вторжения в Малую Польшу и Литву в том и в последующих годах (Мальцев, 1974. С. 45—48, 56).

И царь, амбициям которого был нанесён столь чувствительный удар, ужесточает свою крымскую политику. Мирные отношения с ханством было решено сменить новой агрессией. Автором этого плана, бесспорно, стал всё тот же вездесущий и многоликий Б. Хмельницкий (См., среди прочего: АЮЗР. Т. XIV. С. 566). После ряда заседаний с русскими посольскими дьяками в марте 1655 г. гетман был принят и понят московскими боярами. Как упоминалось выше, сразу после этого в Астрахань были отправлены князья В. Волконский и Ф. Одоевский. Они должны были собрать из местных калмыков, донских казаков, русских солдат, конных стрельцов, а также служилых людей боеспособные отряды, с которыми и выйти на Крым. Одновременно два полка слал гетман Б. Хмельницкий (Грушевський, 1931. Т. IX. С. 1077).

Об этих планах быстро стало известно в Бахчисарае. Мехмед-Гирей, который до этого пытался продолжить дружественную Гетманщине политику своего предшественника¹, правильно оценив её приготовления как реальную угрозу всему ханству, не только стянул к Перекопу воинов из ногайских орд, но и привлёк к делу обороны отряды своих черкесских и кабардинских подданных. В устье Днепра началось спешное возведение двух крепостей, предназначенных главным образом для того, чтобы не выпускать в море запорожские чайки. Соответственно запереть устье Дона готовился и турецкий гарнизон Азова, к тому времени увеличенный до 4000 чел. Но вторжения не последовало из-за чумы, поразившей, как упоминалось, Астрахань и Украину, но к счастью, минувшей Крымское ханство.

Тем не менее в начале июля 1655 г. несколько десятков чаек и стругов с более чем 2000 запорожских и донских казаков на борту прорвалось в Азовское, затем Чёрное море, после чего началась очередная резня мирного населения и ограбление деревень на азовском и черноморском побережьях полуострова. Ханская армия не могла покинуть Перекоп, опасаясь главного вторжения оттуда, а посылаемые Мехмедом на побережье мелкие отряды не могли надёжно защитить десятки сёл, растянувшихся вдоль моря на несколько сотен километров. Кефе и Керчь выдержали казацкую осаду, но пали Тамань и Судак — с понятными последствиями для горожан. Этим страшным летом прибрежные деревни опустели: люди уходили в горы, угоняли скот, не дожидаясь появления казацких чаек. Но оставленные крымскотатарские селения разорялись и выжигались до сентября включительно, когда осенние штормы прекратили это всенародное бедствие (Санин, 1987. С. 159—160).

Наиболее удобным местом, где хан мог взять какой-то реванш за разорения, насилия и убийства того лета, был бы, прежде всего, удар по русско-украинской армии, блокировавшей Львов: она неминуемо оказалась бы между двух огней. Неожиданно появившееся в октябре того же года со стороны Аккермана и Дрогобича крымское войско яростно ударило осаждавшим в спину, после чего воспрянули духом и поляки. Другие крымские отряды пошли на Киев, Ингул, Белую Церковь, Каменку. Всего в эту кампанию действовало около 100 000 крымских и ногайских воинов. За летние пожары и разорение Крыма ханское войско расплачивалось крупной монетой. Не было пощады даже тем московским и казацким отрядам, что спешно, стараясь избегать столкновений с крымцами, стали возвращаться домой после снятия блокады Львова (Грушевський, 1931. Т. IX. С. 1140).

Для увеличения подвижности войска, которому, как оказалось, противостоит столь грозный противник, гетман и его московские коллеги решили отправить соединённый московско-украинский обоз в тыл действующей армии. Но под Заложицами эти телеги были отбиты крымскотатарским войском. При этом в плен попал и отряд Ивана Бутурлина. После чего захваченный обоз под надёжной охраной медленно двинулся к Перекопу, а хан с основным войском, не дав противнику опомниться от такой обидной утраты, настиг его у одной из переправ на пути к г. Тарнополю, близ деревни Озерной.

Здесь 10 ноября 1655 г., воспользовавшись тем, что войско противника находится по разные стороны водной преграды, крымскотатарская конница ударила одновременно с нескольких сторон. Бой длился чуть ли не сутки, в нём был смертельно ранен русский главнокомандующий В. Бутурлин. После этого хан получил предложение о кратком перемирии и согласился отвести своих конников, разменявшись пленными (к тому времени у хана набрался полон, ставший по своему количеству обременительным). Бой под Озёрной, хоть и не приведший к крупным потерям в украинско-московском войске, решил судьбу кампании: захваченный крымцами обоз более никто не преследовал, а Гирей с войском мог спокойно уйти в Молдавию и Очаков, не опасаясь удара в спину.

На следующий год, отчасти надеясь на хотя бы краткое соблюдение противником условий перемирия, Мехмед-Гирей IV своего войска за Перекоп не посылал. Вместо этого он предпринял некоторые дипломатические шаги. В мае 1656 г. хан направил своего посланника Мехмеда Али-мирзу в Кёнигсберг, к курфюрсту Бранденбурга Фридриху Вильгельму с целью привлечь его на сторону Польши. Попытка эта была тщетной, но удалась вторая, осуществление которой хан поручил другому своему посланнику, Мейдану Гази-аге², отправленному в Австрию. Он был принят ранней весной 1655 г. в Вене, где передал императору предложение своего повелителя выступить посредником на стороне Польши. Нужно сказать, что поддержка Польши была и в интересах Фридриха III³, что значительно облегчало задачу Мейдана Гази-аги.

Однако выступили донские казаки, кажется, даже без санкции Москвы, на этот раз на Азов. Крепость была в июне 1656 г. блокирована с суши и моря, казаки несколько раз бросались на штурм, но безрезультатно. Понеся огромные, как бывает в таких ситуациях, потери, они должны были осаду снять. Показательно, что впоследствии, оправдываясь перед Москвой за своевольство, незадачливые донцы уверяли бояр, что это была их «служба царскому величеству», что нужно было нанести упреждающий удар по крымцам, якобы уже получившим от азовского коменданта Шабан-бея некий план, по которому хан «к нынешней зиме готов был с крымской ратью, и шёл бы на Дон... по первому осеннему льду, когда Дон станет» (Донские дела, 1917. С. 154—155). Как бы то ни было, но в ответ на это нападение небольшое крымскотатарское войско поднялось до Царева-Борисова и Тамбова, кое-что там было разрушено, но больше никаких особенных мер, способных ослабить или предупредить возможную в будущем экспансию, предпринято в этом году не было.

Между тем крымскотатарские дипломаты невозмутимо продолжали свою деятельность в Европе, где слава ханского войска обновилась именно в этом году⁴. И их усилия увенчались успехом в конце 1656 г., когда был заключён польско-крымско-австрийский союз. Согласно его условиям, в политическую игру предполагалось включить и Швецию, которая, в свою очередь, пыталась привлечь к себе новых союзников ввиду того, что Россия вышла из совместной войны с Польшей. Более того, царь Алексей Михайлович заключил союз с польским королём Яном Казимиром П, а затем начал ничем не спровоцированный захват шведских владений в Прибалтике⁵. Таким сторонником новосозданного союза (члены которого, кстати, никак не могли поладить друг с другом) стал трансильванский князь Георг (Дьердь) II Ракоци. А к нему тут же присоединились украинские казаки, недовольные Москвой, уже вовсю урезавшей их автономные права. В апреле 1657 г. войска Швеции, самой активной из членов союза, взяли Краков, куда вошли и трансильванцы. Заметим, что это были не крымские татары, которые были этой весной куда больше озабочены внутренним своим положением.

Для Крыма этот год начался неудачно. Не удалось предотвратить массовый падёж лошадей и другого скота: зима на полуострове была необычно суровой и снежной, да и неурожай предыдущего года сказался на жестокой бескормице. Затем, ещё до первых весенних дней, из-за Перекопа поползли какие-то слухи о готовящемся разгроме всего ханства «московами», слухи неясные, но такого грозно-убедительного свойства, что в них как-то сразу все поверили. И, по словам русских дипломатов в Бахчисарае, даже ханские подданные на Кубани стали прорицать страшные вещи: «что им (т. е. крымским татарам. — В.В.) быть в своей вере и владеть Крымом немного, лет семь или восемь, а то будет всё православная вера». И далее: «Сказывали волхвы их, абызы, что де идёт крымскому юрту кончина, и немного де быть им на крымском юрте» (Цит. по: Санин, 1984. С. 189, 193). Подтверждаться упомянутые слухи начали также ещё до наступления весны: по последнему зимнему пути на заперекопских ногайцев пришли казаки, разорили многие улусы, увели множество скота и полону.

Тем временем из Стамбула, где с прошлого 1656 г. пост великого визиря уже занял талантливый политик Ахмед Кёпрюлю, был прислан фирман: идти всем ханским войском на выручку Польше. Эта страна подверглась тройному удару: украинских казаков полковника Ждановича, шведов а также молдаван, венгров и волохов. К тому же ленник султана, князь Трансильванский Дьердь II Ракоци, стремившийся освободиться от султанской власти, делал всё, что было в его силах, чтобы получить польскую корону. В мае крымскотатарское войско уже стояло у Днепровских переправ, туда же подошли турки. Но перейти на правый берег не удавалось, этому мешало загодя приведённое туда казацкое войско. Начались бои. Форсировавший реку 10-тысячный отряд Ширин-бея Кель-Мамета оказался в окружении, его нужно было выручать, но в этот момент Порта отозвала все свои полки домой. Из Крыма же пришло известие о казацком вторжении в приморские земли полуострова.

Мехмед-Гирей IV какое-то время колебался, не вернуться ли домой, где под началом оставшегося за наместника Муртаза-ага оставалось всего 20 000 пожилых либо бесконных воинов. Просили султана Мехмеда IV о помощи, но пока гонцы скакали в Стамбул и обратно, отряд Ширин-бея был наголову разбит и почти полностью уничтожен — силы за Днепром были слишком неравны. Всё же основное войско (около 60 000 сабель) за реку переправилось и в битве полностью уничтожило войско Ракоци. Но к тому времени в междуречье Днепра и Днестра скопилось столько казаков, что могла повториться трагедия с отрядом Ширинского бея Кель-Мемета. Дошло до того, что хан просил помощи из Крыма, откуда Муртаза-ага писал, что ко всем угрозам добавилась новая: собранный в прошлом году и ещё нераспроданный полон из нескольких десятков тысяч человек грозит восстанием.

В конце июня 1657 г. на Крым с моря напали донские казаки под водительством атамана Корнея Черкеса. Они пришли к побережью между Керчью и Кефе на 33 вместительных стругах, числом более 2000 чел. и разграбили приморские деревни. Затем, не встречая серьёзного сопротивления, высадились на юго-западном берегу, поднялись вглубь полуострова по Альме и Булганаку, сожгли там несколько десятков деревень, убивая при этом попадавшихся в их руки крестьян, их жён и детей. Было совершено нападение и на Инкерман, также было сожжено 10 деревень под Гёзлёвом, а сам город осаждён, хоть и безуспешно. Нападавшим удалось, кроме того, почти полностью разрушить Балаклаву, а когда струга наконец ушли в море (начало августа), то они увозили не только награбленное добро, но и около 600 человек пленных крымских татар (Донские дела, 1917. С. 245—246).

С другой стороны запорожцы приступили к самому Перекопу, оберегаемому калгой Кази-Гиреем, и осадили Ор-Капы, стремясь прорваться в Крым с севера. Мехмед-Гирей IV, чьё основное войско тем временем подошло к Очакову, был вынужден отправить половину людей к Перекопу: ещё в конце июля Кази-Гирей сообщал оттуда, что к бродившим в приперекопской степи трём сотням запорожцев идёт ещё 8000 казаков (возможно, это было преувеличенным слухом, но здесь рисковать уже было нельзя). Оставшаяся часть войска нанесла решительное поражение венграм под Межибожем, и к 26 августа 1657 г. также вернулась домой. В результате казаки не осмелились на штурм Ор-Капы, и Крым на тот год от угрозы разорения был вроде бы избавлен.

Алексей Михайлович. Гравюра XVII в.

Но вот уже на исходе 1657 г., в то время как в Бахчисарае послы Москвы вели переговоры о новом титуловании царя Алексея Михайловича и продлении мирных отношений, к Перекопу снова стали подходить украинские казаки, так что сам хан с небольшим войском должен был выезжать в степи для укрепления обороны полуострова. Когда же начались русско-польские военные действия (в том же году, но уже после смерти Б. Хмельницкого), и на помощь Речи Посполитой выступили крымские татары, то им пришлось далеко огибать земли казацких полков, чтобы не подвергнуться нападению.

Тогда же казаками был избран новый гетман, И.Е. Выговский (1657—1659). Он сразу и открыто обозначил свою последовательно независимую от Москвы политику. По его заявлению, сделанному вполне публично, «московский государь посылает в черкасские города воевод, а он, гетман, под началом у [русских] воевод быть не хочет» (Соловьёв, 1988. Кн. VI. С. 14). Позже он и в самом деле железной рукой подавил поддерживаемую русскими мятежную промосковскую оппозицию (её возглавляли полковник Полтавского полка М. Пушкарь и кошевой Я. Барабаш, мечтавшие стать московскими воеводами в украинских городах). При этом гетман заручился поддержкой султана, а хана просил направить для подавления мятежа сильное крымское войско. Позже, когда послы гетмана заявили в Крыму, что «новый гетман откладывается от царя московского, то хан не знал, верить или не верить такой радости...» Затем гетман предложил союз, по условиям которого Гирей шёл бы «вместе с ним разорять Запорожье, потому что московский царь посылает запорожцам жалованье и наущает их на него» (там же).

На следующий, 1658 г. Мехмед-Гирей прислал в помощь гетману около 40 000 конников, которые совместно с казаками ходили на мятежников-казаков, поддавшихся московской пропаганде, а также на пограничные русские крепости⁶. Казаки и крымцы подавили антигетманский мятеж (битва в июне 1668 г. близ Полтавы) и нанесли значительные повреждения российским крепостям. В ответ Москва ввела в украинские степи огромную армию, предназначенную для разгрома не столько крымскотатарского войска, сколько казаков-самостийников И. Выговского. Началась русско-украинская война 1658—1659 гг.

Подавление казацкой силы оказалось не такой уж лёгкой задачей: Малороссия велика, к тому же часть казаков, опасаясь московских репрессий, попросила убежища в ханстве, найдя его, в частности, за крепостными стенами Азова. Оттуда они отправлялись совместно с крымцами на север, чтобы разорять новые русские укреплённые городки и беспокоить сёла и хутора «государевых» переселенцев, кормивших эти города-крепости (Донские дела, 1917. С. 254). В том же 1658 г. казаки («черкасы, не признававшие власти Алексея Михайловича»), крымские татары и ногайцы совершили набег на русские земли, достигнув г. Ельца, откуда увели, правда, всего лишь 17 человек полону (Ляпин, 2007. С. 38—39).

Ещё через год И.Е. Выговский, убедившись в том, что царь готовит карательный поход на Украину, направил в Крым делегацию с предложением заключить, ввиду новой опасности, грозившей с севера, военный союз. После того так посланцы гетмана прибыли в Бахчисарай, где имели длительную беседу с таном, Гирей направил Алексею Михайловичу, так сказать, последнее предупреждение перед большой войной, датированное 1068 г. месяца рамазана в полнолуние (23 мая 1658 г.). Это была, по сути, развёрнутая политическая программа, в которой хан декларировал и свою внешнюю позицию. Поэтому имеет смысл привести здесь бо́льшую часть, изложенного в этом документе. В нём, среди прочего, говорилось:

«7. Отцы и деды Ваши до последних Времён жили в согласии с Крымским Царством, предки Ваши как достойно себя вели и не допускали таких неподобающих действий.

8. Вы что же, выше предков своих себя ставите. Разве не знаем мы, что отцы Ваши, довольствуясь Московским Царством, писали послания пребывающим в соседстве падишахам, сообразуясь с этим.

9. А Вы притязаете быть выше их, пишете себя не только падишахом Запада и Востока,

10. но и днепровским казакам написали в письме: «Если не послушаете моего слова, не признаете себя в холопстве, то виновны будете, и кто... станет далее польским королём, узнаете...»

11. С письмом Мы ознакомлены.

12. Те днепровские казаки есть отдельное государство. Отказались оставаться в подданстве у польского короля... как тысячу лет было.

13. Хотя казаки они, никому себя не доверяют, имеют стремление самим своё государство держать.

14. О казаках Вы так и пишите, а Польское государство, как и Ваше, давнее и великое царство есть.

15. Вы Московское царство считаете недостаточным для себя, хотите подчинить Польское государство.

Гетман И.Е. Выговский. Къасевет, 2010, М 37

16. Когда говорите: «Разживусь Польской землёй», — это вне всякого приличия.

17. Вы наш давний друг и брат и Мы написали Вам в силу того, что Вы известили Нас о таких неприличных делах.

18. Таким неприличным делам не будет одобрения ни от дома Османова, ни от кого-либо из королей Вашего вероисповедания, и Мы не согласны.

19. Если, не довольствуясь Московией, возжелали Вы также Польского царства, то не убедили в своей правде мусульманских падишахов и всех христианских королей, против себя...

20. Удовлетворитесь своим государством.

21. Не удовлетворяясь таким великим царством, как Московское, которым удовлетворялись Ваши отцы и деды...

22. Тот выбор, который к миру не ведёт, может стать причиной разрушения взаимного мира, существовавшего с незапамятных времён до сих пор в Наших отношениях.

23. Это решительное письмо Наше является увещеванием. Выслушайте как следует и отставьте такие неприличные дела.

24. Ежели же не отставите, будете в заблуждении упорствовать, у всего мира вызовете вражду против Вас...» (цит по: Фаизов, 2003. С. 142).

Это вежливое, обоснованное предупреждение не оказало на Москву никакого воздействия. Там уже полным ходом шла подготовка выступления в южном направлении войска под командованием боярина А.Н. Трубецкого. Когда известие об этом дошло до Бахчисарая, сомнений в необходимости заключения очередного союза с казацким гетманом не оставалось, и он был подписан. При этом, как будет видно из дальнейшего материала, хан оставил за собой в новом альянсе главенствующее положение. Впрочем, через два дня после подписания грамоты в Москву хан отправил ещё одно послание, в Копенгаген, надеясь получить поддержку короля Фредерика III.

В начале лета 1659 г. на помощь гетману подошло уже 60 000 (по другим сведениям — 30 000) крымскотатарского войска, причём во главе с самим Мехмед-Гиреем. После соединения гетманских и ханских отрядов И.Е. Выговский присягнул хану, как некогда Б. Хмельницкий, в том, чтобы «...ему со всеми черкасы (т. е. украинскими казаками. — В.В.) быть у него в подданстве и в соединении вечно и на всякого недруга стоять заодно» (Цит. по: Новосельский, 1994. С. 65). Кроме того, к казакам и крымским татарам присоединился крупный (3 800 сабель) отряд поляков воеводы Анджея Потоцкого. Союзное войско насчитывало около 100 000 сабель, возможно меньше (около 60 000), а русских к тому времени накопилось на Украине около 30—40 тысяч человек. Эта рать, наскучив гоняться за украинской оппозицией, осадила какую-то часть её в Конотопе. В конце июня туда же подошло и крымско-польско-украинское войско.

В последовавшей затем знаменитой Конотопской битве 27—28 июня 1659 г. союзники проявили немалое полководческое искусство. Войско Мехмед-Гирея, пришедшее к месту будущей битвы 27 июня вместе с И.Е. Выговским, подобралось на следующий день к обширному лагерю русских совершенно незаметно и вместе с частью казаков укрылось за р. Сосновкой, а И.Е. Выговский тем временем ударил с частью своих казаков на «москалей». Удар был настолько неожиданным (дело было в предрассветной темноте), что гетман сумел, несмотря на несопоставимо меньшие силы его отряда, перебить множество русских воинов и даже угнать часть верховых лошадей. Затем И.Е. Выговский начал отступление, по виду паническое, что соблазнило значительную часть осаждавших Конотоп броситься в преследование, чтобы хоть коней отбить. Дальнейшие события 29 июня ярко и документально точно изложены знаменитым российским историком:

«Тщетно языки показывали, что впереди много неприятельского войска, и остальная половина казаков, и целая орда с ханом и калгою: передовой воевода ничего не слушал и шёл вперёд. «Давайте мне ханишку! — кричал он. — Давайте калгу! Всех их с войском, таких-то и таких-то... вырубим и выпленим!» Но только что успел он перегнать казаков И. Выговского за болотную речку Сосновку и сам перебрался за неё со всем отрядом, как выступили многочисленные толпы татар и казаков и разгромили совершенно Москву... Цвет московской конницы, совершившей счастливые походы 54 и 55 годов, сгиб в один день, пленных досталось победителям тысяч пять...» (Соловьёв, 1988. Кн. VI. С. 49—50).

По украинским источникам, при этом только убитыми пало более 3000 человек московского войска, множество скончалось позже от. ран, в полон попало, как и по русским данным, 5000 (Костомаров, 1903. С. 384). Согласно же казацкому источнику, «Летописи Самовидца», русские потеряли в битве, а затем паническом бегстве к Путивлю, уже после разгрома, до 30 000 человек.

Конотопская битва стала одним из крупнейших военных поражений Москвы с начала XVII в. Более того, «никогда после того царь московский не был уже в состоянии вывести в поле такого сильного ополчения, и ужас напал на Москву... царствующий град затрепетал за собственную безопасность: в августе по государеву указу люди всех чинов спешили на земляные работы по укреплению Москвы; окрестные жители с пожитками наполняли Москву...» (Соловьёв, 1988. Там же).

Письмо Мехмет-Гирея IV королю Дании Фредерику III

Между тем Мехмед-Гирей вернулся к Конотопу, но застал там лишь лагерь, брошенный бежавшими в панике из-под городских стен русскими. Хан развил достигнутый успех, продолжив разорение московских приграничных крепостей и выжигание пригородных деревень. А через год, 4 октября 1660 г., соединённое польско-крымскотатарское войско⁷ одержало ещё одну блестящую победу — под Чудновом, на сей раз над войском под командованием боярина В.Б. Шереметева.

Вначале союзники отрезали русских от окружающего мира, так чтобы они не могли получить более никакой поддержки или известий. И это вполне удалось: шедший к ним с севера для усиления корпус был разбит Адиль-мирзой с ногайской конницей ещё на дальних подступах (Челеби, 1961. С. 222—223). Во время атаки на лагерь В.Б. Шереметева по обозу и самому русскому войску было выпущено огромное количество горящих стрел, которые не только поджигали телеги и курени, но и вонзались в лошадей. Кони стали носиться по лагерю и передавили немало солдат (ук соч. С. 224). Только в этой битве пало 3000 убитыми, что вместе с жертвами полевых стычек составило почти 5000 лишь русских, а предводитель их В.Б. Шереметьев был взят в плен и отправлен в Крым, и с ним ещё масса полоняников (Соловьёв. Указ. соч. С. 84—86, 88; Новосельский, 1994. С. 71).

После этого Ю.Б. Хмельницкий (украинский гетман, поставленный незадолго до этого царём вместо лишённого булавы «изменника» И.В. Выговского), отложился от Москвы, присягнув королю Польши. Когда эти вести достигли столицы русских, реакция была соответствующей. Если годом раньше в такой же ситуации здесь ждали осады ханской, то теперь царь со своим двором готовились бежать в Нижний Новгород: опасность бунта, вызванного такими результатами политики Кремля, единственно виновного в повторявшихся народных трагедиях, стала реальной. Действительно, было от чего ожесточиться. Мало того, что кремлёвская бездарность вызвала столь массовые жертвы, но они оказались напрасными: на Украине более не существовало русского войска.

Таковы были последствия Конотопской и Чудновской битв, в которых едва ли не главную роль сыграли конники Мехмед-Гирея.

Но военные походы конца 1650-х (не путать их с набегами) были последними, совершёнными столь крупными силами, едва ли не всеми, собранными на полуострове. Хотя периодически казакам оказывалась поддержка Крыма, да и полякам хан помогал в их войнах с Москвой. Теперь все силы ханства были отданы единственно обороне Крыма, и даже зная, что в некоторых русских городках томятся крымские пленные, освобождать их татары не торопились (Ляпин, 2007. С. 40).

Очевидно, произошел и некий перелом в этнопсихологии крымцев. Безусловно, они оставались людьми воинственными — этого требовала окружавшая ханство среда. Но, как отмечает современный исследователь, «это [была] уже и не воинственность в первородном своём виде, ибо [отныне] она исключает стремление захватывать, завоёвывать, вторгаться, нападать ради подчинения и т. п. В основе «оборонной воинственности» — миролюбие и справедливость» (Серебрянников, 2002. С. 26). Этот переворот в сознании жителей Крыма не остался незамеченным соседями, в том числе и русскими. Неоднократно упоминавшийся историк XVII в. А.И. Лызлов отметил несколько позже: «...татары ныне уже немало сих грубых обычаев оставляющи, человечнейши обретаются, к трудам и нуждам неизреченно терпеливы суть» (Лызлов, 1990. С. 126.). В истории Крыма отошёл в прошлое один из самых своеобразных её периодов.

Отныне ханы ограничивались почти исключительно дипломатическими протестами против явной экспансии русской стороны (что, конечно, не исключало вооружённых пограничных инцидентов или мелких набегов, по большей части ответных). Справедливо замечено русским учёным, что былую воинственность сменила мирная «политика сохранения международного равновесия, принятая Ислам-Гиреем [III, которая] продолжалась теперь и его преемником» (Смирнов, 1887. С. 566). Чем дальше, тем менее склонен был Мехмед-Гирей к набегам, пытаясь решать спорные вопросы с соседними странами, будь то Москва или Польша, посредством переговоров. Причины этих перемен в духовном складе и политических настроениях хана определить нелегко, не исключено, что они объяснялись возросшей религиозностью Мехмеда, его увлечением суфизмом (на склоне жизненного пути его называли Сафу (то есть Суфий) Мехмед Гирей), а также поэзией.

Всё больше времени у хана занимало храмовое и общественное строительство, а также стихосложение. Как поэт он был известен читающей публике под псевдонимом Кямиль. А из построенных им зданий известны бахчисарайское текие ордена Мевлеви, а также городская баня, отнесённая им в состав вакуфной недвижимости: на доходы, которая она приносила, следовало устраивать молебны по душам ханов, оставивших этот мир. Возможно, именно эта склонность к мирным занятиям повлекла за собой некоторое охлаждение между крымскими татарами и казаками, по-прежнему настроенными непримиримо по отношению к полякам (подробнее об этом можно прочесть в специальной работе: Галактионов, 1979. С. 383).

Не вдохновляли крымцев на новые подвиги и отношения с Портой. В то время как Мехмед-Гирей бил русских под Чудновом, очаковский паша Юсуф по приказу из Стамбула не только выставил крымских татар из Аккермана и прилегавшей области, но и угнал множество овечьих отар и стада крупного рогатого скота местных жителей-крымцев⁸.

Для того, чтобы влить живую кровь в этот сухой рассказ о событиях тех драматических лет, стоит, может быть, обратиться к одной человеческой судьбе. Это судьба иностранца, тесно сплетённая с историей Крымского ханства, хотя и не на долгий срок. Упомянутый выше захват Кракова шведами бросил мирного литовского столяра Павла (фамилия его осталась неизвестной, но он, судя по имени, не был литовским татарином) в гущу военных и политических событий. Он стал наёмным солдатом шведской армии, затем дезертировал из неё, оказался среди запорожцев и после многих злосчастий повстречался с крымскими татарами, отдельные отряды которых принимали участие в военных действиях на землях Восточной Европы.

Небогатый человек, Павел согласился за определённое вознаграждение стать их шпионом в Османской империи, оказавшись, таким образом, одним из агентов разведывательной службы ханства. В те годы ею руководил некий германский полковник на ханской службе, известный нам не по фамилии, а лишь по кличке — Лысый. В его распоряжении было 700 хорошо вооружённых немецких панцирников-кирасир, также входивших в ханскую армию. В преддверии грядущих военных событий, к которым готовилась Порта, этот полковник создал настоящую разведывательную сеть в османской империи и других странах, в которую был включён и Павел, или Казак, как его именовали в Крыму. Нужно сказать, что Павел был закалённым солдатом, а языковые различия в странах, где ему пришлось побывать, для него не составляли проблемы. Он говорил не только на родном литовском, но и на польском, немецком и, по некоторым сведениям, на крымскотатарском и турецком языках (Ivanics, 2008. S. 123—124).

Это было в 1663 г., когда после краткого мира султан Мехмед IV готовился к новой войне против Австрии, к которой планировал привлечь и крымского хана. За полгода до этого упомянутый полковник Лысый заслал из Крыма в Моравию, Силезию, Богемию и Вену нескольких разведчиков, среди которых был и Павел Казак. Задача их была достаточно сложной — добыть сведения о системе крепостных укреплений района будущих военных действий, выяснить, каким образом они удобнее могут быть взяты, каким количеством солдат располагают эти крепости, а также доставить точную информацию о водных преградах тех мест и наилучших местах их форсирования.

Павел получил своё первое разведывательное задание в начале 1662 г. и вернулся к татарам более чем через год, в начале лета. Всё это время он употребил на сбор всесторонней информации на территории, куда готовился будущий поход хана, в Моравии. На немалые расходы этой командировки ему было выдано всего 8 талеров, а ещё 30 обещано — при удачном возвращении и удовлетворительных её результатах. Плюс к тому ещё 300 талеров в случае удачи в крымском походе на Моравию по намеченным благодаря его информации маршевым направлениям.

Через несколько недель Павел снова был отправлен в Моравию. В чёрном наряде пилигрима и имея соответствующие письма (в качестве паспорта), он проехал или прошёл пешком как уже знакомые ему по предыдущему заданию места, так и иные города и посёлки. При этом он составил поразительно точный отчёт о всём виденном и слышанном. В конце августовских дней — начале сентября 1663 г. крымские татары с пользой употребили данные, полученные от Павла в очередном походе на моравское владение австрийского императора (Ivanics, 2008. S. 123—124).

Саркофаг Мехмед-Гирея IV на кладбище Хан-сарая. Фото автора

Очевидно, Павел получал от своих крымских нанимателей задания и стратегического характера. Он мог, к примеру, оповещать их о том, что имперские города располагают многочисленными гарнизонами, зато сельская местность практически беззащитна. Но наряду с этим он докладывал, что австрийский император отправил большинство своих солдат в Нидерланды, где в эти годы проходил один из фронтов войны испанского короля Филиппа IV (члена того же имперского дома Габсбургов) за сохранение этой провинции во владении Испании. Понятно, что такого рода информация имела огромное значение для Мехмед-Гирея, разрабатывавшего стратегические планы своих походов. Возникает вопрос о причинах столь успешной деятельности крымского агента в Европе.

Венгерская исследовательница, тщательно изучившая историю ханского разведывательного аппарата, считает, что Павел не мог действовать за рубежом, не имея там опорных пунктов (явок) и круга определённых лиц, от которых он ожидал разнообразной поддержки и которым он мог передавать добытые сведения, не возвращаясь для этого в Крым. Эту помощь, без которой ему не удалось бы даже свободно перемещаться на территории противника, считает она, оказывала ему агентурная сеть, возможно, созданная немецким полковником ещё до того, как Павел оказался на ханской службе. В своих записках последний упоминает многих лиц, поставлявших ему информацию: он неоднократно посещал каких-то людей, внедрённых Лысым в разнообразные зарубежные структуры. Павел, в частности, передавал им письма, предназначенные полковнику, получая от них же всё новые инструкции, в случае необходимости он мог у них скрываться и т. д. (Ivanics, 2008. S. 125—126).

Как упоминалось выше, по заданию хана Павел добывал сведения и о турках. Его третья командировка имела конечной целью турецкий военный лагерь близ австрийской крепости Нойхойзель (совр. Нове Замки), где он должен был разузнать, какие планы имеют османы на участие в осаде крепости и крымских татар. Согласно письму Павла, великий визирь не собирался привлекать к этой операции ханское войско (вообще малопригодное к длительным осадам), что привело хана, рассчитывавшего на богатую добычу в этом походе, в гнев. И он приказал собирать войско в поход без приглашения Порты. По свидетельству современника, к осаждённой крепости отправилось сравнительно небольшое количество крымских конников и иных, примкнувших к ним по призыву хана воинов: 10 000 татар, 6000 валахов, 4000 молдаван и 250 казаков (Ortelius, 1665. S. 270).

В этом походе 1663 г. по малознакомым местам руководивший им ханский сын Ахмед-Гирей пользовался указаниями того же Павла, что содействовало успешным военным действиям. Это, кстати, само по себе свидетельствует, что агент получал крымские деньги не даром, если даже не учитывать тот факт, что он сражался в упомянутом походе бок о бок со своим шефом, полковником Лысым, и собственноручно зарубил не менее 14 католиков. В конечном счёте крепость Нойхойзель пала, как и Рабенсбург, Никольсбург, Гёдинг, Страниц, Брюнн, Острау и другие, что принесло татарским участникам похода богатую добычу (Ivanics, 2008. S. 127).

Это было последнее дело Павла Казака. Осенью того же года, во время очередной командировки, он был опознан близ Гласхюттена уцелевшими жертвами крымского похода, арестован австрийскими властями, допрошен, жестоко пытан и четвертован. Его вклад в военную политику Крыма — бесценен.

Всё это были дела внешние, но не меньшую тревогу у Мехмед-Гирея IV вызывали внутренние политические неурядицы. Сильный и многочисленный род Мансуров боролся за влияние с великим беем хана, Сефер-Гази-агой. Последний был популярен в массе простого народа, и когда хан был вынужден для предотвращения новых гражданских столкновений казнить его, начались повсеместные волнения, в результате которых в 1666—1667 гг. Мехмед был смещён с престола. После этого он некоторое время жил в Дагестане, где имел родственников, а в 1675 г. умер вдали от родины глубоким стариком. Впрочем, его сын Джанибек-Гирей перевез ханские останки в Крым и похоронил их в Бахчисарае, близ Большой мечети Хан-сарая.

А через год после смещения Мехмед-Гирея русским дипломатам во главе с А.Л. Ординым-Нащокиным удалось, используя новое ослабление Польши (из-за войны со шведами), заключить с ней договор о перемирии, известный под именем Андрусовского (30 января 1667 г.). Согласно его пунктам Польша признавала присоединение польской Левобережной Украины к Московскому государству. В той части трактата, что касалась «южной» политики обеих договорившихся сторон, смысл его сводился к широкой совместной русско-польской агрессии: Польша должна была напасть на задунайские турецкие владения, а Россия — на Крым (ПСЗ. Т. I. № 398).

Договору, заключённому в Андрусове, сопутствовала антимусульманская пропаганда России, впервые развернувшаяся в международном масштабе. На её содержании стоит остановиться, так как эта кампания имела не только длительное, но и весьма важное продолжение в идеологической и политической областях взаимоотношений России и Крыма.

В известном памятнике «Синопсис», издававшемся в Московском государстве до 1523 г. (подр. о нём см.: Паламарчук, 1991. С. 23), в нескольких его разделах развивалась так называемая идея Мосох-Москва. Содержание её вкратце таково: Мосох (точнее, Мешех, см.: Библия, Быт., 10, 2), шестой сын библейского Иафета, объявлялся ни более ни менее, как «патриархом всех славян». Москва, соответственно, становилась по сей причине его прародиной. Отсюда следовал вывод: её священный долг состоит в собирании всех славян воедино.

Авторов этой ранней панславистской теории нимало не смущал тот факт, что в Библии не только об этой миссии, но и вообще о славянах не говорится ни слова, а о Мосохе сообщается лишь, что он был работорговцем («обменивал товары на души человеческие» — Иез., 27, 13) и убийцей («распространял ужас на земле живых» — Иез., 32, 26). Странный праотец для всех русских, но сама древность этого «москвича» несла вполне чёткую политическую нагрузку: она оправдывала продвижение России к библейским областям, по сути любую агрессию в южном направлении (подробнее об этом см.: Чистякова, 1979. С. 293).

Более чем через полтора века после составления «Синопсиса», в 1692 г., выступает со своей «Скифской историей» московский стольник, даровитый историк и переводчик А.И. Лызлов. В своей главной книге он развивает основную идею «Синопсиса», прямо призывая русских возглавить многонациональный поход на неверных, предварительно «...собрав многочисленные полки христианского воинства и имеюще согласие со окрестными христианскими государствы, изыти подщитися на оных несытых псов бусурманских...» (Лызлов, 1990. Л. 302 об.).

С аналогичной программой обращается к России, Польше и другим славянским христианским державам один из исторически первых балканских подстрекателей России, известный ренегат Юрий Крижанич. В своё время он обрёл пристанище в Московском государстве, где его славянофильские идеи нашли слушателей и даже сторонников в самых различных кругах общества. Его идеи с подкупающей откровенностью были изложены в трактате «Политика», специально рассчитанном на провоцирование русских государей к вторжению на Балканы, где русских «освободителей» якобы ждут не дождутся угнетённые османами братья-славяне⁹.

Не забывал балканский авантюрист и о Крыме. Более того, в его сочинении ханство выступает как первоочередная и даже главная цель российской агрессии на юге. Он указывает, что после его захвата Московией полуостров превратится в плацдарм для дальнейших завоеваний, будучи способен снабжать и армию, и новопоселенцев хлебом, маслом, вином и боевыми конями. Им же была разработана стратегия аннексии и славянизации населения ханства: для этого предлагалось пригласить к его освоению поляков и иных восточных и южных славян (Крижанич, 1965. Passim.; См. также: Бережков, 1891. С. 483).

К программе Крижанича мы вернёмся на следующей странице, а здесь подчеркнём, что о возросшей опасности с севера говорили и теоретические выкладки, и практические шаги русских и части украинцев. О том, что в дальнейшем угроза эта не уменьшится, а лишь обострится, возвещали глашатаи политических теорий антимусульманского толка и московского происхождения, всё шире расходящиеся в славянском мире. Причем их нельзя уже было считать лишь публицистическим сотрясением воздуха. О том, что они приняты на вооружение государственными деятелями Севера, имелось немало свидетельств. Известный политик, начальник Посольского приказа А.Л. Ордин-Нащокин считал, что крестовый поход «против бусурман не только тем великим государствам (т. е. России и Польше. — В.В.) иметь достойно, но и всем великим государям христианским то дело потребно» (цит. по: Галактионов, 1979. С. 385). О том, как эти теоретические разработки осуществлялись их сторонниками, можно видеть из нижеследующего материала.

Примечания

1. Смысл переговоров нового хана с лидерами украинского казачества понятен из одной лишь строчки, взятой наугад из писем, которые шли из Бахчисарая на Украину (она сохранилась в переводе на украинский): «Відкинте Москву від себе, а з нами у приязні будте» (цит. по: Крип'якевич, 1900. С. 316). Этот призыв имел под собой среди прочего и внешнеполитическое обоснование. Именно в 1654 г. Речь Посполитая, проявившая, надо признать, больше здравого смысла, чем Чигиринские политики, взялась за создание союза из пяти участников, направленного против московской агрессии, в который должны были войти, кроме Польши, Крым, Турция, Трансильванское и Дунайское княжества. В качестве политического центра создававшейся Лиги реалистично мыслящие поляки прочили, естественно, Крымское ханство, его лидера (Заборовский, Захарьина, 1992. С. 169—170). Вообще, о возросшем за последнее десятилетие политическом весе Крымского ханства было известно не только в Восточной, но и в Северной Европе, где бывали дипломаты Мехмед-Гирея. Не случайно Фредерик III Датский поздравлял (хоть и с понятным опозданием) далёкого крымского хана с его восхождением на престол (Фаизов, 2003. С. 68).

2. Ханский дипломат был знаком с обычаями и ведущими политиками двора Священной Римской империи германской нации: он был здесь не в первый и не в последний раз. Ранее он посетил Вену в том же ранге в начале весны 1655 г., затем прибыл сюда в июне того же года и впоследствии, на исходе первой Северной войны (1655—1660 гг.), в мае 1660 г. (Ivanics, 2008. S. 122. Anm. 6).

3. Первым из таких факторов стало казацкое восстание; вторым — то, что с 1654 г. Карл X Густав Шведский готовил войну с Польшей, а в 1655 г. ее начал. Это было неизбежно в его борьбе за господство на Балтийском море. На стороне шведов выступила Москва (см. ниже), а также курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм, находившийся в ленном подчинении польскому королю и стремившийся от этого положения избавиться. В1655 г. шведские войска захватили большую часть Польши и Литвы, включая Варшаву и Краков. Основная часть польских дворян «не стала сопротивляться шведам, считая их менее страшными врагами, чем московиты и казаки» (История Швеции, 1974. С. 202). Что, заметим, было вполне естественным, так как ни один из западноевропейских захватчиков не был сравним с восточными. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать хотя бы одну из заключительных глав «Тараса Бульбы» Н.В. Гоголя о насилиях казаков над мирными жителями Польши. О военных преступлениях российских солдат и наёмников азиатских и иных иррегулярных войск вообще умолчу.

4. В ходе первой Северной войны крымскотатарские конники были посланы в Польшу, где сражались под командованием полковника В. Гонсевского. Забегая несколько вперёд, скажем, что в 1656 г. это соединённое польско-татарское войско овладело южной частью Бранденбурга и разорило его. Впоследствии, уже в 1657 г., те же конники смешанного состава захватили датскую землю Шлезвиг-Голштейн, а в 1658 г., когда бранденбургский курфюрст Фридрих Вильгельм выступил против Швеции, он пригласил на свою службу и крымских воинов, которыми к тому времени командовал фельдмаршал польской армии Стефан Чарнецкий. Затем, уже в сентябре 1659 г., эти испытанные в европейских войнах кавалеристы влились в элитные драгунские полки упомянутого Фридриха Вильгельма (Opitz E. Österreich und Brandenburg im Schwedisch-Polnisvhen Krieg 1655—1660 // Militärgeschichtliche Studien. Bd. 10. Boppard-am-Rhein, 1969. S. 127—128. См. также: Ivanics, 2008. S. 124).

5. В июле 1656 г. был взят приморский торговый город Люнебург, где русские «вырубили всех людей» и, по старому обычаю, дали ему православное имя Борисоглебск (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 633). Затем был осаждён крупнейший в балтийском регионе город Рига. Взять её не удалось, а вот Дерпт (Тарту) сдался на милость победителей.

6. В то же время хан в дипломатической корреспонденции с Москвой считал своим долгом умерять потуги Алексея Михайловича к искусственному завышению своей политической значимости хотя бы в официальном титуловании. В грамоте (мохаббат-наме) от 23 мая 1658 г. Мехмед-Гирей спрашивал царя, неожиданно ставшего «восточной и западной и северной страны отчич и дедич, наследником и обладателем», не учинился ли он «выше своих предков»? А в другой грамоте логично замечал по этому поводу: «Где Москва, где восток и где запад? Между востоку и западу мало ли великих государей и государств?» (цит по: Фаизов, 2003. С. 75—76). Вообще на протяжении 1650-х гг. этот хан считал нужным выдерживать свои мохаббат-наме к царю «в директивном тоне» и «подчёркнуто жёсткой стилистике», касалось ли это требований увеличить дань Крыму или упомянутых призывов держать царскую титулатуру в пристойных рамках (указ. соч. С. 75—79).

7. Эвлия Челеби, бывший непосредственным свидетелем эти событий, преувеличивает число этого войска (200 000 чел. и 800 000—900 000 лошадей), что для него не редкость. Однако его описание этой воинской силы, безусловно, интересно: огромное скопление людей и коней «волновалось, подобно бушевавшему Индийскому океану. И когда люди сели в сёдла, море людей перекатывалось волнами и было подобно глубокой бездне, а пыль вздымалась к трём небесным сферам» (Челеби, 1961. С. 215).

8. Между прочим, когда весть об этом вероломном поступке дошла до хана, тот не утаил справедливой обиды перед своим турецким другом, бывшим в то время его гостем; «О, мой Эвлия! Видел ты, какое насилие учинили над нами эти подлые османы! [И это] в то время, как мы... рубили мечами кяфиров... чтобы падишах и все живые существа в Стамбуле и на берегах Чёрного моря были свободны!» (Челеби, 1961. С. 237).

9. Этот хорват выдавал желаемое за действительное. По сравнению с закрепощённой европейской (к востоку от Эльбы) деревней, не говоря уже о русском селе, балканские крестьяне чувствовали себя вольными людьми, да и благосостояние у них «под турками» было повыше, чем в остальном славянском мире. В целом же, «по утверждению современников, крестьяне балканских провинций Османской империи в XVI в. жили значительно, а в XVII — несколько лучше, чем крестьяне сопредельных стран Запада» (Кульпин Э.С. Золотая Орда. Проблемы генезиса Российского государства. М., 2007. С. 40).