3. Крым и Швеция

Первое упоминание о связях двух столь далеких друг от друга народов, как крымские татары и шведы, мы находим под годом 1556-м. Тогда речь шла о совместном выступлении против усилившегося русского соседа, проявившего невиданную ранее агрессивность, равно опасную для Швеции и Крыма. С аналогичной целью посещало Стокгольм посольство Мехмеда-Гирея II Семиза и в 1579 г., но обе эти дипломатические акции оказались безрезультатными. С другой стороны, военно-политический союз с Крымом пытались заключить и шведские короли Юхан III (1568—1592), Сигизмунд III (1592—1594) и Густав II Адольф (1611—1632).

Уже для раннего этапа истории шведско-крымских отношений характерно стремление ханов вести эту политику самостоятельно, изолированно от турецкой, да иногда и в ущерб последней. Так, Джанибек-Гирей II (1610—1623, 1628—1635), собрав по требованию султана 30-тысячную армию для персидского похода, решил отправить её на помощь шведам. С другой стороны, Ислам-Гирей III (1644—1654) призывал королеву Кристину направить шведские войска на юг, присоединившись к Крыму, Украине и Польше для совместной борьбы с Москвой (Возгрин, 1978. С. 320—323).

Нам неизвестен момент самого раннего контакта Девлет-Гирея II со шведским королём Карлом XII в эпоху Северной войны, но уже через два года военных действий между Россией и Швецией, то есть в 1702 г., хан мог предъявить султану Мустафе II свою дипломатическую переписку со шведами и запорожцами относительно антирусского союза с ними (Возгрин, 1985. С. 70). Тем не менее, турок, уже имевший выгодный ему мирный договор с Петром I, ответил на план хана сражаться против русских на Украине совместно со шведами категорическим запретом.

Ободрённые безнаказанностью, русские возобновляют строительство крепостей на границе с Крымом и даже на заперекопской территории ханства. Так, в 1703 г. была заложена, а в 1704 г. полностью возведена крепость Самара в устье одноимённой речки (татары называли городок Ени-Кале, т. е. Новая крепость), затем ещё одна, Каменный Затон (Каменец), на расстоянии 120 км от Перекопа, с явно наступательной целью. Причём на линии между обоими крепостями было создано ещё несколько укреплённых пунктов (Kurat, 1939. S. 98—99). Значение Каменного Затона как базы и даже форпоста в ходе уже начавшейся экспансии было понятно, в частности, польским современникам этих событий: «А для того, чтобы город этот мог им служить защитой и прибежищем в военное время, они переступили границы Крыма и наполнили город людьми, оружием и пушками в изобилии» (Лехно, 1882. С. 24).

Одновременно русские создали на территориях турецких провинций широко разветвлённую военно-разведывательную сеть. В Молдавии и Валахии, Сербии и Черногории велась активная антитурецкая пропаганда с прозрачной целью: там готовилось одновременное восстание православного населения, как только между Османской империей и Россией вспыхнет новая война. А казаки и калмыки совершали тогда же по наущению Москвы разорительные набеги на крымскотатарские заперекопские земли (Kurat, 1939. S. 98—99). Напомним: как крепостное строительство, так и другие акции, направленные против Турции или непосредственно Крыма (выше упомянуты лишь некоторые из них), велись в явное нарушение Константинопольского мирного договора 1700 г.

Девлет-Гирей писал в эти месяцы султану: «Все народы знают и всем известно, что они (т. е. русские. — В.В.) ищут предлога и способа, как бы отнять у нас землю нашу и властвовать на Чёрном море полными хозяевами». Но новый султан Ахмед III (1703—1730) не только не придал значения предостережению хана, но и публично обозвал крымскотатарских политиков «изобретателями и лжецами». Видя это, Девлет-Гирей прибег к последнему средству и отправил к султану группу московских пленников. «Те рассказали последнему, что они в самом деле намереваются завоевать всю землю Крымскую...» (Лехно, 1882. С. 24—25). Порта игнорировала и этот аргумент.

Тогда Гирей решился на отчаянный шаг. Считая, что враждебное Крыму кольцо далее может лишь сужаться, он выступил против силы, мешавшей ему это кольцо разорвать, — против Турции. Хан собрал огромную рать из собственно крымских и ногайских татар, ему обещала помочь в походе на Османскую империю и Запорожская Сечь (Львов, 1896. С. 19—20, 23), но туркам удалось опередить выступление союзного войска: как мы помним, в 1703 г. Девлет-Гирей был низложен. Вышедшие было за Перекоп крымскотатарские конники вынуждены были тогда разойтись по домам.

В очередной раз воссевший на бахчисарайский престол Селим-Гирей I (1703—1704) также вступил в политический контакт с противниками России. Весной 1704 г. польский полководец Х. Любомирский и воевода в Бельцах генерал А. Синявский, уже полгода ведшие переговоры с ханом, могли сообщить своему союзнику, шведскому королю Карлу XII, что хан согласен в нужный момент ударить по войскам Петра I с юга. При этом Селим-Гирей предлагал шведскому королю свой союз и военную помощь (Herlitz, 1916. S. 263). В июле Любомирский представил шведам письмо Селим-Гирея от 23 июня 1704 г., в котором соответствующие планы были изложены более конкретно. Более того, хан сообщал, что он уже начал подготовку к их осуществлению, направив своего посланника к султану за разрешением активных действий против России (Nilsson, 1953. S. 17—119). Однако вплоть до самой смерти этого хана (22 декабря 1704 г.) таких действий не было предпринято, возможно, из-за нежелания Турции нарушать мир с Россией.

Весной 1705 г. новый хан, Гази-Гирей III (1704—1707), сообщил польскому воеводе Киева Юзефу Потоцкому о своём согласии поддержать шведов в борьбе с царём Петром (Backman, 1940. S. 136). Однако в послании крымских татар по-прежнему подчёркивалось, что для участия в войне против России на стороне шведов и поляков хану необходимо согласие султана Турции, чего пока не имелось¹.

Этой проблемой начинает заниматься весьма неординарный политик, облечённый достаточным доверием султана, оттоманский сераскир Бендер, Юсуф-паша, сама должность которого предполагала осведомлённость о высокой политике Порты. Находясь в одной из самых угрожаемых областей империи, на перекрёстке политических амбиций Польши, Империи и России, он должен был обладать незаурядным дипломатическим дарованием — отчасти для того, чтобы принимать мгновенные решения, способные предотвратить войну или немедленно ответить ударом на удар агрессора. Как говорил о нём один из чиновников Порты, посланный к Карлу XII, «наш паша обладает властью осуществить более того, что Ты желал бы от Высокой империи» (цит. по: Nilsson, 1954. S. 86). Следует учесть и гораздо более оперативную и точную информацию о том, что происходит на Украине и в буджацких степях, которой обладал сераскир благодаря пограничному расположению своей резиденции.

Но когда Юсуф-паша сообщал своему повелителю, что русские раз за разом нарушают границы Османской империи, он получал в ответ отписки вроде следующей (её приводит султанский историограф Мехмед-ага Рашид): «Поскольку при всей ненадёжности и двусмысленности нынешнего поведения московитов пока нет резона утверждать, что имеются доказательства, достаточные для немедленного разрыва и объявления им войны, то и речи быть не может о том, чтобы Высокая империя непременно предприняла бы поход на них. Напротив, воистину достойной похвалы была бы следующая политика: мудро вызнавать, не приведут ли к нарушению Константинопольского договора попытки Высокой империи облегчить давление московитов» (цит. по: Nilsson, 1954. S. 84—85).

Как сообщает тот же источник, Карл XII уже тогда, задолго до вторжения в Россию (он лишь вывел свои войска из Саксонии и остановился близ польской крепости Торуни), принял турецкого посланника Юргали-эфенди. Тот передал королю письмо Юсуф-паши, в котором тот предлагал стать посредником в переговорах о дружбе Швеции и Высокой империи. Карл выразил удивление этим предложением, которому не предшествовали даже письменные контакты между обоими монархами. Неясной ему показалась и политическая цель предлагаемой «дружбы». Но в ходе переговоров (сопровождавшихся активной перепиской турецкого посланника с сераскиром) король получил твёрдое обещание турецкой стороны заключить упомянутый договор о дружбе. Однако на прямой разрыв с Россией султан не решался, предложив взамен послать вспомогательные войска шведскому союзнику, королю Польши Станиславу Лещинскому, если русские вторгнутся в Польшу для свержения последнего (Bref, 1913. S. 14—15).

Впрочем, пока Пётр ограничивался военными операциями лишь в Лифляндии и Саксонии. Скорее всего, именно поэтому шведский король не придал большого значения вышеупомянутой крымской инициативе, целиком передав эту внешнеполитическую линию полякам, то есть своему союзнику Станиславу Лещинскому. Именно тогда возобновились и крымско-польские контакты, получившие довольно значительные последствия ещё до Полтавской битвы.

В августе 1707 г. начался решающий поход Карла XII на Россию. Уже в октябре — ноябре крымские татары, чьим ханом весной стал Каплан-Гирей I (1707—1708, 1713—1716, 1730—1736), заявляют о своём желании поддержать шведов, присоединившись к ним с военной силой не менее 40 000—50 000 всадников. И весной 1708 г. король шлёт в Бахчисарай своего постоянного представителя — явно для координации будущих совместных действий (Nilsson, 1953. S.135). Зимой 1708—1709 гг. о своей готовности поддержать Карла сообщают запорожские казаки. Причина этой инициативы была всё той же: казаки никак не могли примириться с «русским игом». Как упоминалось, Украина и до Северной войны немало претерпела от России, методично нарушавшей московско-украинские договорённости, достигнутые в XVII в. в процессе известного «воссоединения». Но марш главной группировки русских войск на юг в 1708—1709 гг., сопровождавшийся репрессиями местного населения, вызвал новые, куда более широкие и организованные волнения украинского населения.

Преследовавшие войско Петра шведы должны были, перед тем как форсировать Днепр, пересечь установленную Андрусовским миром «ничью» полосу. Они застали там сплошь разрушенные или сожжённые селения, та же картина встретила их и за Днепром: на своём пути русское войско уничтожало всё, что могло бы послужить пристанищем шведам. Поскольку дорога на юг в то время была всего одна, то Петр выжег полосу шириной в 40 вёрст почти на всём её протяжении. При этом были уничтожены не только крестьянские жилища, но и запасы сена и зерна, другие припасы, невосстановимые накануне близившейся зимы, что грозило десяткам тысяч украинцев голодной смертью.

Как отметил участник похода Карла XII, «русские совершенно разорили эту и без того небогатую страну, так что мы не нашли там ничего, кроме голых пустынь и лесных пространств, в которых погибло великое множество людей и бессчётное количество лошадей и другого скота... Мы находились в опустошённой стране...» (Гассман, 1971. С. 28). Имели место и «многие обиды, поношения, унижения, досады, коней разграбления и смертные побои казакам от Великороссийских начальных и подначальных», украинские хозяйства опустошались постоями русских войск, а Пётр к тому же намеревался часть казацких полков «в драгуны устроить», то есть призвать в состав регулярных российских войск (Орлик, 1994. С. 159, 160, 164—166).

О том же писал Ф.И. Соймонов, один из известных помощников Петра: царь «...принял путь свой к Днепру по разослании казаков, калмыков и волохов, которых было у него доволное число, для выпустошения всего места... дабы не обыскали шведы себе в приступлении своем туда никакого пропитания, и таким образом, иного ничего не видно было, кроме толко дыму везде и огня» (ОР РНБ, F. IV. 736/1. Л. 159). О судьбах украинских крестьян и казаков, в ту невероятно морозную зиму оставшихся без крова, царь думал менее всего². Но и шведам приходилось туго: уже в октябре 1708 г. пленные показывали на допросе, что «ныне в войске провианту нет ничего, помирают з голоду, многие от голоду бегут и мрут и болных многое число» (АСПбИИ. Ф. 83. Оп. 1. Е. х. 2558. Л. 1). Правда, дезертиров среди природных шведов не встречалось, эти солдаты были достойны своего короля. Бежали, как следовало из доклада А.С. Меншикову бригадира А.И. Волконского, чужестранные наёмники в Каролинском войске, в основном валашского происхождения (АСПбИИ. Ф. 83. Оп. 1. Е. х. 2557. Л. 1).

Упоминавшиеся выше украинские волнения, вызванные петровскими репрессиями, содействовали новому сближению казачества с крымскими татарами. В начале 1708 г. такое взаимодействие неожиданно получило одобрение и Стамбула, ранее ему всячески препятствовавшего. При этом, как стало известно в Крыму, турки не только не возражали против выступления хана в помощь украинским казакам, но и поощряли его планы (Nordberg, 1745. B. I. S. 902).

Для шведов же союз с Бахчисараем приобрел актуальность несколько позже, лишь весной 1708 г., когда становилась реальностью их русская кампания. Как упоминалось выше, Карл XII послал в Крым своего представителя, которого принял уже не Каплан, а Девлет-Гирей II, вновь ставший ханом (на период с 9 декабря 1708 по 29 марта 1713). Он тепло принял шведского посланника и немедленно начал готовиться к походу, обеспечив себе поддержку запорожских казаков. Более того, хан через своих стамбульских друзей склонял к совместному выступлению султана, а также продолжал укреплять собственные связи с польским королем Станиславом и гетманом И.С. Мазепой (между прочим, представитель Карла XII в Бахчисарае был поляком). Возможно, хан уже узнал от своего приятеля, бендерского сераскира Юсуф-паши, что новый великий визирь Чорлулу Али-паша прислал тому даже не разрешение, а указание при малейшей возможности заключить по собственной инициативе союз о дружбе и взаимопомощи с Карлом.

А на пороге весны 1709 г., когда солдаты Карла XII уже не первый месяц страшно голодали и мёрзли на зимних так называемых «квартирах» в украинских лесах и степи, визирь, согласовав своё новое послание к хану с несколькими доверенными лицами из султанского окружения, приказал Девлет-Гирею «идти шведам на помощь со всей крымской армией к великой битве с московитами, которые ожидаются там к весне. И он послал сообщение упомянутому королю об этом деле», сообщает турецкий историограф Мехмед-ага Рашид (цит. по: Nilsson, 1954. S. 88).

Поэтому к началу 1709 г. Крым мог уверенно обещать Швеции помощь собственным войском, к которому должны были примкнуть и нашедшие в Крыму приют после разгрома К. Булавина 8000 казаков под руководством Игната Некрасова (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 369 об.). При этом 2000 некрасовцев изъявляли желание выступать против петровских войск, недавно разоривших Дон, немедленно и на любых условиях (Булавинское восстание, 1935. С. 327)³.

Но вскоре эта подготовка совместного выступления против петровских войск встретилась с серьёзными трудностями, истоком которых стала перемена позиции султана по отношению к российско-украинской проблеме. Если ранее он приветствовал упоминавшуюся инициативу великого визиря, то впоследствии на него оказали сильное влияние доводы сторонника мира с Россией, силяхдара (и зятя султана) Али-паши, а также его влиятельного круга при дворе Ахмеда III. В самом деле, говорили они султану, ведь между Москвой и Портой был заключён мирный договор, с которым политика Чорлулу несовместима и чревата международными осложнениями. Поэтому визирь, хоть и сохранил пока свой пост, но впал в немилость, а хану было срочно послано указание воздержаться от любых предприятий, угрожающих сохранению мира между Оттоманской империей и Россией (Nilsson, 1954. S. 88).

Кроме того, и между крымско-шведскими союзниками оставались кое-какие недоговорённости, которые грозили затянуть дело совместного выступления против русских. Бахчисарай, в случае успеха, должен был получить гарантии такого мира, в котором не было бы порочности Константинопольского договора, где Крыму, по сути, не нашлось места. Поэтому с целью проведения соответствующих переговоров 16 мая 1709 г. к И.С. Мазепе прибывают два крымскотатарских «полковника» (так они обозначены в документальных материалах). Гетман, к тому времени открыто перешедший на сторону шведов⁴, сопроводил их к Карлу ХП, где начались трёхсторонние дипломатические встречи. Их задачей стала выработка официального обязательства шведского и казацкого руководства перед ханом. А именно, они должны были обещать не заключать мира с Россией, пока в нём не будут учтены все крымские требования, аналогичные тем, что от шведов уже получили запорожцы. Однако кроме предварительных соглашений, никакого результата это посольство не добилось, и переговоры были прерваны до прибытия на Украину полномочных представителей хана (Nilsson, 1953. S. 141—142).

Опираясь на поддержку казаков, хан, таким образом, вновь декларировал открытое неповиновение Турции и даже противодействие политике Стамбула (к тому времени непостоянный султан уже занял целиком нейтральную позицию по отношению к шведской войне). Между тем, напомню, весь 1708 г. Девлет-Гирей никак не мог двинуться с места, и всё из-за того же категорического запрета турецкого султана, который никак не находил в себе духовной силы для столь решительного шага. Но возможно, причиной такому промедлению был и разброд в стане казаков, прежде всего Гетманщины (о позиции Сечи см. ниже). Как писал в те месяцы П. Орлик, одни из них «благоволять в Протекции Московской, другие склонны суть до протекции Турецкой, третьи смакуют себе побратимство татарское, чинячи тое з врожоной к полякам антипатии», отчего перед решительными действиями «надобно первше старатца войско и целый народ до единомыслия припровадить по обеим сторонам Днепра в Украине» (Орлик, 1994. С. 172—173). Однако до «единомыслия» было ещё далеко.

Весной 1709 г. шведы сообщают Девлет-Гирею, что Сечь с ними заодно, испрашивают о видах и сроках помощи из Крыма (Nordberg 1745. B. II. S. 130). В целом же они были в такой помощи уверены: «Мы стоим на пути, по которому татары обычно ходили на Москву. Теперь они пойдут туда с нами» (Bref, 1913. S. 165) — такие письма шли в Стокгольм из шведской армии на Украине весной 1709 г. Уверенность шведов в помощи крымских татар вскоре стала ещё больше: султан теперь согласился смотреть на выступление Девлет-Гирея сквозь пальцы, а в начале мая и в самом Стамбуле началась погрузка пушек и боеприпасов на корабли — Турция отправляла их на всякий случай поближе к Украине (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 138).

Казалось, ничто не могло помешать осуществлению плана двойного удара по войску Петра I, задуманного шведским королем и крымским ханом заодно с казаками Сечи и Дона.

Тем не менее план этот был сорван.

Шведский король Карл XII. Картина Ю.Х. Видекинда

Той же весной царь отправился в Азов, где стал демонстративно вооружать уже стоявший там флот. А на воронежских и иных верфях тем временем строились всё новые военные корабли, явно предназначенные к походу в направлении Босфора. Турки, естественно, были возмущены такой подготовкой и слишком уж явным нарушением Константинопольского договора. Султан начал переговоры с Петром, направив в Азов, где тогда находился царь, своего кападжи-пашу, чиновника, представлявшего при бахчисарайском дворе персону самого султана. В ходе этих встреч Пётр не только сжег на глазах у турка свой Азовский флот (что, кстати, не было такой уж большой жертвой с его стороны⁵), но и передал ему крупную сумму золотом и отпустил с ним совершенно безвозмездно большую группу пленных янычар (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 110; см. также: Шутой, 1959. С. 137).

В чем был смысл этого малообъяснимого, казалось бы, поступка царя?

Дело в том, что Петр не мог обезвредить силой ни Девлет-Гирея, ни Карла XII, ни султана. Поэтому он решил подкупить одного из противников, чтобы разорвать это враждебное России кольцо. До того он уже пытался передать деньги хану, но недооценил целеустремленность и патриотизм Девлет-Гирея — тот с презрением отклонил такое предложение (Adlerfeldt, 1919. S. 402). Позже царь направил в Бахчисарай дворянина В. Блеклого, снова с деньгами и с письмами от канцлера Г.И. Головкина и посла в Турции П.А. Толстого, в которых предлагалось выдать некрасовцев на расправу. Но хан и это предложение отверг, хотя по Константинопольскому договору должен был поступать прямо противоположным образом (РГАДА. Ф. 123. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 5—11).

Но если крымский татарин отказался торговать интересами своей родины, то в совершенно ином качестве проявили себя турки. В Азове, как указывалось выше, был куплен кападжи-паша, а в Стамбуле с такой же легкостью П.А Толстой подкупил великого визиря Чорлулу Али-пашу и других придворных⁶. И султан тут же направил в Бахчисарай категорический запрет выступления крымцев против России. Второй важный пункт султанской грамоты запрещал хану принимать запорожцев в крымское подданство (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 138).

Однако само это ходатайство запорожцев стало последней каплей, переполнившей чашу терпения грозного царя. Вскоре из-за предательства одного из сечевых полковников, Г.И. Галагана, уведшего свой полк в расположение российской армии, войско казаков несколько ослабело. И, главное, в нем наметился внутренний раскол. Царь воспользовался этим и нанес решающий удар; казаки потерпели поражение. Торжествующие победители сожгли ряд городов, в том числе Чигирин и Сечь. Были взорваны или сожжены даже небольшие казацкие крепости и селения, ограблены не только частные дома, но и церкви — дело для московских христиан привычное (Зварницкий, 1892. Т. III. С. 442—443).

О знаменитой кровавой вакханалии, устроенной петровскими солдатами в области Войска Запорожского и в других украинских землях, написано немало. Поэтому мы не будем здесь приводить данные о числе зверски убитых женщин и детей, о количестве казаков, с которых заживо сдирали кожу или сажали на кол в Батурине — городе, практически стёртом с лица земли петровскими солдатами, все жители которого (включая грудных детей) были преданы мучительным казням. Ознакомимся лишь с одним свидетельством современника, человека XVIII в., которого жестокостью было трудно удивить. Он признал, что того, что устроили на Украине русские, «и в поганстве (т. е. в языческие, дикие времена. — В.В.) за древних мучителей не водилось» (цит. по: Зварницкий, там же).

После этого три полка полковника П. Яковлева направились в Сечь. По пути первой была выжжена Келеберда, затем русские после упорного боя взяли Переволочную. Все жители обоих местечек были казнены (в живых осталось 12 человек). Штурм Сечи продолжался 4 дня, 19 мая 1709 г. её взяли, и Запорожье как таковое перестало существовать. При этом попавших в плен «казаков и старшин вешали, им рубили головы, оскверняли могилы старых запорожцев» (Таирова-Яковлева, 2007. С. 230)⁷. Та же судьба постигла и другие городки, сёла и деревни. Только один царский полковник Кемпель «уничтожил городки Маячку и Нехворощу со всеми их жителями. Сожжены были Царичанка... Старый и Новый Кодак и множество небольших сёл» (Куликова, 2009. С. 170).

Узнав об украинской резне, султан, очевидно, утратил веру в возможность победы над московским войском и снова подтвердил свой запрет хану вмешиваться в северные дела. Иным было настроение у Девлета: он пускает в ход интригу, прося помочь ему Исмаила-пашу, сераскира Бендер. Этот турок был его политическим единомышленником, а главное, он обладал большим весом при султанском дворе. Исмаил-паша вошёл в контакт со Стамбулом, и вскоре великий визирь сообщил ему, что султан одобрит выступление Крыма, но лишь в том случае, если Турции будет гарантирована выгода от будущей победы шведско-татарского войска над русскими. Что означало следующее: если Карл XII и Гирей предварительно заключат с Турцией договор, согласно которому мир с царём они не подпишут, пока в трактат не войдёт пункт об ограничении дальнейшего продвижения русских на юг. Согласно турецким и шведским источникам, Турция более всего опасалась сепаратного шведско-русского мира, при котором она осталась бы с Россией один на один (Nordberg, 1745. B. II. S. 7—8).

В те же мартовские дни к хану прибыли гонцы из Украины. Они доставили в Крым письма Мазепы, призывавшего Девлета соединиться с ним для выступления, совместного со шведской армией. Вместе с тем они привезли ещё одно послание, от Т. Пипера, канцлера шведского короля, содержание которого подтверждало смысл ситуации, изложенной казаками. А именно, швед призывал хана «воспользоваться моментом и сложившимся положением для того, чтобы выступить против общего врага» (Nordberg, 1745. B. I. S. 902).

Весть об ответе султана сераскиру пришла к хану, когда он вопреки предыдущему приказу уже вывел свою конницу к Днепру, разбив по пути несколько русских городков (Lagerberg, 1896. S. 22). Здесь Девлет остановился, во-первых, ожидая решения султана, во-вторых, обескураженный распущенными Петром слухами о русско-шведском мире, якобы заключённом под Полтавой, о том, что царь отдаёт уже свою сестру за Карла и пр. (Villius, 1951. S. 48—51, 145—150; Куликова, 2009. С. 109). Именно по причине этого непонятного промедления Карл, как утверждают шведские историки, и вёл себя столь пассивно всю весну 1709 г., ожидая подхода сильного крымского войска. Между тем, как сообщает в письме один из офицеров его войска, 29 мая было получено сообщение, что крымцы уже форсировали Днепр и находятся всего в 8 днях пути от шведского расположения (Nilsson, 1953. S. 142).

Упомянутый выше фальшивый слух был развеян лишь 22 июня, когда в ставку Карла прибыли два ханских посланца, которые объявили о готовности хана продолжить марш (Stille, 1908. S. 168—171). Тут же крымское войско разделилось надвое, причём часть его перешла р. Ворсклу и остановилась в Кобыляках (50 км прямого пути до Полтавы), а часть выдвинулась к р. Самаре — об этом российскому командованию донесли два перебежчика из шведско-запорожского лагеря⁸. Установивший с ними связь Мазепа сообщил Девлет-Гирею, что он в дальнейшем надеется на покровительство и защиту хана, обещая доставить в Крым какое-то «богатое вознаграждение» за это (Nilsson, 1953. S. 153). В то же время крымско-шведско-турецкие союзные переговоры были в целом успешно завершены, оставалось только оформить их результаты.

Казалось, победа была близка, слишком неравным было соотношение сил: против 60 000 русских должны были сражаться около 75 000 противника: 25 000 шведов, 3000—4000 запорожцев, 8000 некрасовцев и, главное, 40 000 свежих, не измотанных (как русские и шведы) зимними маршами крымских войск. Но пока турки вели эту мелочную торговлю, Пётр воспользовался в отсутствие татар своим почти двойным численным превосходством: грянула Полтавская битва и разом всё переменила...

Собственно, в отсутствие крымцев иначе быть и не могло.

Исходя из всего вышесказанного можно сделать вывод, что победа, одержанная русском войском под Полтавой, была предрешена задолго до сражения. Пётр переиграл противника стратегически, лишив его возможности получить помощь из Крыма или Турции и подавив мятежное казацкое движение, также связанное с русским походом Карла. Шведский король оказался 27 июня один на один с противником, превосходившим шведскую армию в два с лишним раза и располагавшим приблизительно 300 пушками, которых у шведов вообще не было. Тяжёлым было положение и с боеприпасами: перед Полтавой у шведского солдата в подсумке оставалось всего по нескольку зарядов (Findeisen J-P. Karl XII von Schweden. Ein König, der zum Mythos wurde. Berlin, 1992. S. 113). Наконец, Карл не мог противопоставить царю свой признанный полководческий талант, так как во время битвы неоднократно терял сознание из-за тяжёлого ранения, полученного накануне.

Таким образом, если мы учтём, что свежей русской армии противостояли малочисленные, плохо вооружённые, измождённые голодом, обмороженные и фактически оставшиеся без командира шведы, то неизбежен вывод: 27 июня 1709 г. имело место не битва под Полтавой, не Полтавское сражение, (излюбленно российской историографией, поэзией и т. д. определение), а куда менее славное Полтавское избиение.

Царь веселился в своём шатре, поднимая «заздравный кубок» (А.С. Пушкин) за пленных шведских военачальников, чьих запорожских соратников тут же, неподалёку, на глазах у шведских солдат «колесовали и сажали на кол» (Таирова-Яковлева, 2007. С. 232). Что касается крымскотатарской рати, то она вернулась за Ворсклу и Самару, где остановилась лагерем. Она не сдвинулась с места до августа, принимая к себе отдельных уцелевших от разгрома шведов (SRA OWK. S. 1 rev.), но неизвестно чего ожидая. Скорее всего, хану попросту не верилось, что полтавская катастрофа необратима. Возможно, он надеялся, что всё ещё можно исправить, что Карл XII и И.С. Мазепа ещё вернутся, ведя за собой уцелевших казаков, шведов, а может быть и десятки тысяч янычар — как знать?

В то же время шведы медленно двигались в южном направлении, к Днепру, вдоль правого берега мелководной и неширокой (не более 100 м) Ворсклы. Почему они избрали именно этот путь, когда была возможна переправа не через глубоководный и широкий Днепр у Переволочной, а гораздо ранее, через ворсклинские мосты у Новых Сенжар и Беликов? Тем более, что в течение первых полусуток их никто не преследовал, ведь известно, что русские не могли ещё прийти в себя после неожиданной победы (Englund, 1988. S. 225)! Эти мосты было легко разрушить после переправы и соединиться с крымскотатарским войском, стоявшим восточнее. А затем избрать одно из решений: вновь ударить по русским соединёнными усилиями или же увести шведскую армию, две трети которой уцелели при разгроме, в безопасный и гостеприимный Крым⁹. Но шведы, прекрасно знавшие о крымской армии, находившейся столь близко, упрямо продолжали свой роковой марш к Переволочной, к роковому месту сдачи великой армии в плен.

А пока шведы шли к югу, царь делал всё возможное, чтобы захватить Карла. Он объявил своим солдатам, что выплатит за голову всё ещё страшного врага огромную по тем временам сумму — 100 000 рублей — и повысит такого героя до генеральского чина, в каком бы звании он ни был. Эти посулы ни к чему не привели и не могли привести.

Забегая вперёд, скажем, что и после того, как Карл оказался за Днепром, на турецкой территории, царь никак не мог расстаться с этой мечтой: завладеть головой главного своего врага (а также И.С. Мазепы) если не оружием, то золотом. По его поручению за дело взялся самый изворотливый и беспринципный из его приближенных, граф П.А. Толстой. Он начал переговоры по этому поводу с мухафизом Бендер, Черкезом Юсуф-пашой, имевшим огромное влияние и власть над всей Румелией. Когда предложенная сумма не возымела ожидаемого действия, Толстой стал предлагать её чиновнику рангом пониже — мухафизу Очакова, Сари Абдурахман-паше — и с тем же результатом (Ciobanu, 1984. P. 92, 114).

Нужно сказать, что несколько ранее, сразу после победы у Полтавы, Пётр через гонца предложил Карлу почётный мир, по условиям которого тот должен был уступить царю ряд старых шведских территорий в Прибалтике. Король, хоть и находился в тяжелейшем положении, отказался от переговоров на столь оскорбительных для него условиях. Теперь же он разрабатывал новые планы, а именно создания шведско-турецко-крымской военной коалиции, направленной против России. Об этом шведские дипломаты говорили во всех кабинетах европейских держав (Fabrice, 1760. P. 26). Впрочем, согласно некоторым документам турецких архивов, Карл полагал включить в этот союз и Польшу в лице короля Станислава Лещинского (Kurat, 1939. S. 26).

Примечательно, что уже из Очакова, первой турецкой крепости, где Карл остановился после полтавского разгрома (позднее его резиденцией станет г. Бендеры), он шлет своего постоянного представителя Отто Клинковштрёма в Бахчисарай. Король не без оснований полагал, что хан первым пойдёт навстречу его планам: ведь Девлет-Гирей был единственным в Европе правителем, интересы которого в отношении России полностью совпадали со шведскими и который никогда не торговался с королем, а предлагал свою помощь на любых условиях. Карл не ошибся: хан остался на тех же позициях и после Полтавы (в противоположность Стамбулу, предоставившему королю без армии приют, но всячески затягивавшему деловые переговоры). В августе 1709 г. Девлет-Гирей предлагал (снова в обход Турции!) всё своё войско, чтобы помочь Карлу пробиться в Померанию, где стояла крупная группа шведских войск (SRA OWK. O. Klinkowström — Н. Müllern, 17.08.1709).

Прежним остаётся отношение хана и к России, перед которой после Полтавы начинают заискивать иные европейские державы. Он отказался от любых переговоров с петровскими дипломатами, когда те в августе 1709 г. прибыли в Бахчисарай якобы для укрепления мира. На самом же деле они «с присущей этой нации дурацкой дерзостью [mit der nation ordinaire dumdreistigkeit] предложили хану выдать Его Величество (т. е. Карла. — В.В.) и казаков, находящихся в Крыму»; (SRA OWK. Ibid). Более того, по некоторым авторитетным свидетельствам, Пётр предлагал хану вообще переметнуться в русский лагерь, обещая ему золотые горы: «я тебя облагодетельствую, я поставлю тебя начальником над великой Тартарией в земле Казани, многочисленным народом, над которым ты будешь полновластным правителем» (цит. по: Лехно, 1882. С. 27—28). Естественно, петровским посланцам в Бахчисарае, по выражению О. Клинковштрёма, «тут же заткнули рот и отослали назад» (SRA OWK. Ibid.).

В 1710 г. в Крыму ведет переговоры новый посол Швеции Свен Лагерберг — снова о заключении союза и снова с участием уцелевших от побоища казаков, которых осталось немало и на Украине, и в Крыму¹⁰. В помощь С. Лагербергу для лучшей координации действий был послан лейтенант К. Скадер: последний почти постоянно находился при нуреддине хана, на Кубани (SRA ORW. O. Wrangel — Н. Müllern, 04.12.1711). Одним из первых предложений, которые Лагерберг услышал от Девлет-Гирея, была инициатива о союзном крымско-шведском договоре, естественно, в обход стамбульского двора. Узнав об этом, Карл XII выразил живейшую заинтересованность, изъявив лишь пожелание привлечь к будущему союзу и казаков П. Орлика, который, по словам шведского короля, «как полководец обладает чрезвычайно высоким авторитетом во всей Европе» (SRA ORW. Н. Müllern — S. Lagerberg 18.02.1711). Одновременно обсуждалась и проблема возвращения Карла XII из Турции в шведскую армию, в те месяцы стоявшую в крепостях Шведской Померании. Хан снова предлагал 40 000 войска в качестве «эскорта» королю, который должен был пробиться сквозь неспокойные или прямо враждебные ему восточноевропейские земли. При этом Гирея не страшила ни польская, ни даже австрийская армия (Lagerberg, 1896. S. 23)¹¹.

Такого рода помощь, предложенная ханом своему шведскому союзнику, выявляет взгляд Гирея на перспективы дальнейшей политики противников Петра. Хан, безусловно, придерживался всеобщего (и в целом верного) мнения о короле шведов — гениальном полководце, но слабом, если не бездарном, политике. Девлет-Гирей считал, что место Карла — в главной армии Швеции, от которой его отделяла добрая тысяча миль, и не в Османской империи, где и более квалифицированные бахчисарайские политики не могли добиться хотя бы позволения принять участие в боях шведов на Украине. Король должен был стать во главе своего главного войска, до Полтавы не знавшего поражений даже от превосходящих сил своих противников и проявить во всём блеске сильную сторону своей незаурядной личности, ведя шведов от победы к победе, а не тупить перо в бесплодной переписке с султаном. Эта мысль Гирея, при всей её несложности, была пока недоступна Карлу.

А то, что Девлет-Гирей предлагал в качестве эскорта ни много ни мало 40 000 крымских всадников — это было, мягко выражаясь, многовато для сопровождения монарха в любой, самой опасной ситуации. Хан явно рассчитывал поучаствовать в первом же ударе на восток шведской армии, обретшей своего славного короля-героя. И этот план был совершенно прозрачен для всех — как сторонников, так и противников Гирея.

Проведав через П. Толстого о таких замыслах крымского владыки, встревожился уже царь Пётр. Не возражая против турецкого эскорта, он послал в Стамбул протест против крымского сопровождения, понимая, чем грозит ему появление нескольких десятков тысяч татар в Польше или Северной Германии. Султан, согласившийся было на план Гирея, протест царя отклонил, но тот выставил ультиматум: если король не будет удалён из Турции, то русские войска тут же пойдут с Украины к турецким границам, вдоль которых возведут свои крепости. Султан счел себя оскорблённым подобным вмешательством в его внутренние дела, а хан, раздувая этот гнев, склонял его к объявлению России войны. Это была трудная задача, так как окружение султана постоянно получало от русских дипломатов крупные суммы денег с тем, чтобы Порта не нарушала мира с Россией¹².

Тем не менее хан не оставлял надежды на успех своего предприятия. Видя, что по наущению великого визиря со своих постов снимаются дружественные Крыму чиновники (в том числе бендерский сераскир Юсуф-паша), Девлет прибыл 10 декабря в Стамбул, где был встречен «с великими церемониями и неописуемой радостью народа», а московский посол был посажен в Семибашенный замок — чтобы не вмешивался в развивающиеся события (Relation, 1710. S. 4). Длительная беседа с султаном закончилась, очевидно, согласием о начале военных действий, так как вскоре хан отбыл домой, чтобы готовиться к зимнему походу на русских (op. cit. S. 4 rev.). Такие же приготовления были сделаны в Турции: адмиралом был назначен Али Мехмет-паша, ставший во главе значительных сил: 60 больших кораблей, 160 галер, 240 фрегатов и вспомогательных судов, на которых мог разместиться десант численностью в 37 000 чел. (Diarium, 1710. S. 3).

И тут же она действительно началась, известная Русско-турецкая война 1710—1711 гг. Причём, как было видно, целиком по инициативе Девлет-Гирея, о чём знала вся Европа, проникавшаяся всё большим уважением к незаурядному политическому дару этого государя (подр. см.: Возгрин, 1985. С. 74). Он же и открыл военные действия, вступив на Украину вместе с находившимися в Крыму шведами, украинцами, донскими и кубанскими казаками — только донцов было несколько тысяч, а черкесов — до 30 000 (Nyaste Berättelser, 1711. S. 3).

В конце декабря 1710 г. Девлет-Гирей во главе основной группы своего войска (40 000 сабель) за 22 дня достиг р. Самары, с ходу взял Новосергиевскую крепость, а затем, воспользовавшись растерянностью русских, и крепость Водолагу. Этот молниеносный успех был бы вряд ли возможен, если бы крымским татарам не оказывало помощи украинское население, доведённое конфискациями, пытками, казнями и другими репрессиями московских оккупантов до шокового состояния и видевшее освободителя в любом противнике петровских карателей. Заметим, что крымским татарам было «от хана и сына его жестоко приказано, дабы черкасам (украинцам. — В.В.) разорения и грабежу не чинить, и в полон их не имать, и не рубить, а брать только один провиант, живность и фуража, а людей не брать» (Мышлаевский, 1898. С. 222).

Отступление шведской армии от Полтавы к Переволочной. Илл. из Englund, 1988

Имело значение и то, что к хану присоединилось около 3000 казаков (указ. соч. С. 222—223). С другой стороны, сопротивление российских войск было ослаблено необходимостью биться на двух южных фронтах (т. е. не считая польско-шведского). Пока хан выбивал русские гарнизоны на Левобережной Украине, его калга с почти таким же количественно войском вошёл в пределы Правобережья, создав угрозу западному флангу русской армии на Украине.

Подойдя к Харькову, Девлет-Гирей несколько задержался в ожидании подкрепления со стороны своих кубанских подданных-ногайцев. Однако Петру удалось натравить на ногайские кочевья орду союзного ему калмыцкого хана Аюки, после чего кубанским татарам стало не до походов: нужно было своих спасать (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 401).

В то же время Калга-султан продвигался всё дальше на север Правобережной Украины. Там его почти 40-тысячное войско было усилено 5000 польских противников царя и почти 1000 шведов. Кроме того, не менее важную политическую роль играло участие в походе запорожского генерального писаря П. Орлика¹³. Дело было не только в том, что под командой последнего находилось 8000 казаков. Огромное значение имела и популярность ближайшего сподвижника бывшего гетмана среди украинского населения в целом. И этот выдающийся политик сумел найти нужные слова, обращаясь к соотечественникам с призывом бороться, не щадя сил, против «московской неволи, сломания прав и вольностей войсковых, несказанных тягостей, налогов и мучительства» (цит. по: Мышлаевский, 1898. С. 228).

Между тем в конце 1710 г. Пётр принял окончательное решение о новом направлении вооружённого вторжения на турецкие территории. Будущая война планировалась им с невиданным размахом. На второй план отошли даже приоритетные ранее созидание новой столицы и её укрепление. Так, были вдвое уменьшены нормы рабочей силы, отсылавшейся на строительство Петербурга и других городов и крепостей в Прибалтике. Царь планировал вести широкое наступление на Турцию сразу на трёх направлениях — балканском, кавказском и крымском.

Это была первая (и, к сожалению, не последняя) попытка «освобождения христианских братьев» — сербов, греков, болгар, молдаван и так далее, которая должна была прикрыть истинную цель большой войны. Этой целью, как и в последующие времена, было овладение Проливами, без чего становилась невозможной дальнейшая политическая и экономическая экспансия России в южном направлении. И в этой войне царю должны были помочь сами «освобождаемые» славяне и греки: теперь, «в отличие от XVII в., кругозор русского правительства охватывал все антиосманские силы от Италии и Балкан до Кавказа» (Артамонов, 1990. С. 80).

Для этого были широко распространены манифесты, призывавшие христиан на всей огромной территории османской империи к мятежам и всяческой помощи идущим с севера избавителям от турецкого ига. Эти листки печатал и царь, и обещавшие ему помощь господари Валахии и Молдавии (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 151—153, 338—339; Manifestul de unire cu Rusia al lui Dumitru Cantemir, domnul Moldavei // Documente privitore la istoria Romanilor, XIII, Bucuresci, 1886. Suppl. I:I, № 594 и др.). Следует заметить, что стратегическая цель, поставленная на этот раз царём, была абсолютно невыполнима: слишком неравным было соотношение сил. Её можно было бы назвать фантастической, если бы не одна деталь. Уже не первое десятилетие, начиная с происков Ю. Крижанича, и даже ранее того, зарубежные единомышленники великорусских лидеров упорно убеждали их в том, что стоит московитам появиться на Балканах, как под ногами мусульман буквально вспыхнет земля.

Заметную роль в этом идеологическом давлении на правящую верхушку Московского государства играли Иерусалимские патриархи. Являясь сберегателями христианской первосвятыни, они жили практически постоянно в Стамбуле, что понятно, так как Иерусалим в ту пору находился на территории Османской империи. Петровская эпоха «захватила» двух Иерусалимских владык — Досифея и Хрисанфа, из которых несравненно более значительную роль в её истории сыграл первый, Досифей Нотару (1641—1707, избрание 1669), о котором уже говорилось выше.

Он был, безусловно, яркой личностью. В 1690-х гг. этот патриарх ужесточил борьбу за монопольное положение православной церкви среди нетюркского населения Османской империи, направленную, что характерно, не против «врагов веры христианской», а против христиан же — правда, католического исповедания (в том числе и против армянских подданных султана). Он не был первооткрывателем этой необычной политики. Так обстояло дело уже в первой половине XVII в., когда мощь московского государства, а с ним и единокровной русской православной церкви неизмеримо возросли. А когда «русская дочь стала богаче своей греческой матери, последняя могла ожидать от неё такой поддержки на старости лет. Тем более что и у русских были веские основания ненавидеть католический Запад. Они были ещё большими ортодоксами, чем греки, с порога яростно отвергая любые поползновения к союзу с остальным христианским обществом — он неизбежно внёс бы в сердце русской церкви яд схизмы» (Runciman, 1970. S. 229).

Но патриархи Иерусалимские, понимая, что получаемые ими иногда московские подаяния и унизительны, и не гарантированы, стали сами добровольно и активно оказывать посильную помощь русским единоверцам, надеясь на заслуженную таким образом благодарность. И не без оснований, поскольку их положение давало уникальную возможность существенно помочь Москве в её давних счётах с «погаными», действуя в их же метрополии. Помощь эта ограничивалась всего двумя, но весьма важными направлениями: военно-политической разведкой и раздуванием внутренних конфликтов в Турции. Ещё до Досифея эту линию ловко и неуловимо повёл патриарх Дионисий. После его смерти всё пришло в упадок: новый патриарх Паисий оказался крайне далек от мирских забот. Однако его воспитанник и преемник Досифей возродил и расширил дело Дионисия.

Но он не ограничился постоянным снабжением Москвы нужной ей информацией да раздуванием среди своей паствы ненависти к соседям-католикам. Досифей, известный в православном мире как чрезвычайно образованный учёный, талантливый богослов и эрудированный историк церкви, был ещё и смелым политиком. Используя своё положение в церковной иерархии и личный авторитет, он брался направлять московских царей, причём в делах, весьма далёких от духовной жизни.

И Алексей Михайлович прислушивался к учительному голосу из далекого Константинополя, а после его смерти, в период двоецарствия в Московии, это влияние ещё более возросло. Чтобы оценить его, достаточно ознакомиться с властно-наставническим обращением патриарха к юным братьям-царям, относящемся к сентябрю 1691 г.: «Если вы, божественные самодержцы, оставите Святую Церковь, то какая вам похвала будет... Так если хотите предлагать о Иерусалиме, то в случае отказа уже не заключайте мира, а начинайте войну. Теперь время очень удобное; возьмите прежде Украину, потом требуйте Молдавию и Валахию, также Иерусалим возьмите — и тогда заключайте мир. Нам лучше жить с турками, чем с французами, но [ведь это же] вам не полезно» (цит. по: Гражуль, 1997. С. 11)¹⁴.

То, что Петр довольно рано понял, чем Досифей привлекал покойного отца, показывает его инструкция отъезжающему в Турцию графу П.А. Толстому: посол должен был во всех важных делах советоваться с патриархом. Последнему же царь писал, что его полномочный представитель будет слушать святого отца, «как и прежние наши послы, будучи там, учинили». А в середине 1704 г. царю приходит письменный отзыв патриарха о его пожилом ученике, который «поступал зело хорошо, зане чего не разумел, нас вопрошал и познавал, и что мы ему возвещали, слушал» (цит. по: Каптерев, 1891. С. 49).

На последние годы жизни патриарха приходится самый яркий период его деятельности. Он создаёт обширную сеть агентов из завербованных им греков-фанариотов¹⁵. Через этих своих помощников Досифей также распространял антитурецкие и антикрымские подрывные материалы собственного сочинения. Некоторые исследователи вообще считают его самым влиятельным политическим агентом Петра I в Османской империи, включая Крымское ханство (Кинросс, 1999. С. 393). Не оставляя своими заботами русского посла, он по-братски поделился с ним своими агентами и в дальнейшем оказывал столь же неоценимые услуги в разноплановой деятельности П.А. Толстого. Поэтому своими успехами (действительно феноменальными) граф во многом был обязан патриарху (Zinkeisen, 1856. B. V. S. 304—306; Шевченко, 2001. С. 223. См. также переписку Досифея с Петром, опубликованную в: ПБП. Т. I. С. 470—472, 472—473).

Патриарх брал на себя даже смелость поучать царя, когда, как он полагал, его вмешательство в петровскую политику необходимо или когда его мнение об отдельных акциях могло служить для пользы общего дела. Так, его возмущала ставшая привычной для русских торговля шведскими пленными на юге — с крымскими татарами, и особенно с турками. Он писал Петру, что «шведы, хотя и еретики, но как емлют их к Москве, бывают православными и скоро и помалу (находясь в Москве, рано или поздно принимают православие. — В.В.)... Но имеют поволность некия [царские подданные] вывезти их в землю турскую... Не грех ли перед Богом, но и на свете великое безчестие, понеже не из которого христианскаго государства не привозят сюда продавать христиан, а из святых стран (Москвы. — В.В.), [что и] признать непристойно. Надобно там, аще изволите повелеть, чтобы не вывозили христиан болше, [а в наказание] предложить ослушникам не ино, но смерть не отложную и будет великая честь и великая слава твоему царскому величеству» (цит. по: Каптерев, 1891. С. 59)¹⁶.

Неоднократно упоминавшийся выше Ф.И. Соймонов глухо упоминает несколько раз о том, насколько тесно были связаны между собой Прутский поход Петра I, конфликты между Крымом и Османской империей, а также молдово-валашские воинственные антитурецкие настроения. Но он не упускает случая и подчеркнуть, насколько безрассудной была сама надежда царя на поддержку столь далёких России и её народу властителей южных княжеств. И русский историк был прав: валашский господарь К. Бранкован давно был на подозрении у Порты как слишком уж богатый и самостоятельный вассал. И уже в 1703 г. визирь Рами-Мухаммед совместно с А. Маврокордато¹⁷ искали способ сместить его, хоть и безуспешно — слишком уж непомерной стала его власть в Валахии, его влияние в православном мире османской райи (Кочубинский, 1872. С. 18)¹⁸. Он пользовался её поддержкой и в московской своей игре. Есть множество свидетельств тому, как братья-христиане, пока ничем не рисковавшие, безбожно занижали военную мощь турок, любой ценой пытаясь привлечь на свою сторону, на сторону своего господаря, могучую единоверную Россию (Артамонов, 1990. С. 81—82, 171). А ведь известно, что нет ничего более опасного, чем недооценка противника, и нет ничего, более вредоносного, когда искусственно распускаемые слухи о его слабости принимаются на веру.

В пользу принятого Петром решения о новой войне с Турцией говорил и некоторый разлад в лагере его будущих противников, наступивший в начале 1711 г. Прежде всего, был сорван намеченный на это время совместный крымско-казацкий поход на север. Когда хан в январе разбил походные лагеря в нижнем течении Днепра и у Кази-Кермена, то запорожцы П. Орлика, нарушив договорённость, туда не явились. После чего Гирею не оставалось ничего иного, как вместо совместного удара в направлении мощной группировки русских, оборонявшей Воронеж, удовлетвориться захватами мелких крепостей (всего в этом походе было разорено несколько городов и 200 мелких деревень русских новопоселенцев), да отправкой в Крым пленных, которых к концу марта набралось 10 000 человек (Fabrice, 1760. Р. № 12). А затем домой вернулось и само ханское войско.

Через месяц, 23 февраля 1711 г., Пётр подписал «объявление» (манифест) насчёт начинаемой им войны с Турцией (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 85—86). Одновременно царь сделал попытку переманить на свою сторону беев, мурз и вообще весь народ собственно Крыма, а также заперекопские орды, предложив им предать родину и своего государя. При этом он соблазнял этих ханских подданных-какими-то «свободами» и другими благами, которых и природные-то русские никогда не имели, в противном случае грозя татарам страшными репрессиями¹⁹. Понятно, что крымские татары, народ, свободный в принципе, на царские обещания не поддались, не нашлось и отдельных, единичных выродков-предателей.

Основные русские силы двинулись на юг ещё в феврале 1711 г. (донские казаки несколько раньше), после того, как петровские солдаты устроили в турецком городке Исакчи «великую резню, так что только некоторые остатки от меча бежали» (Лехно, 1884. С. 33). Тогда из Стамбула на север отправилось подкрепление приграничным гарнизонам и полевой армии — 18 000 янычар с 500 пушками. Что же касается Девлет-Гирея, то он с 21 января находился в разорённом Кази-Кермене, поджидая казаков, с которыми уже была договорённость о совместных действиях. Но те внезапно заупрямились: генеральный писарь П. Орлик требовал вначале от хана клятвенного обещания вооружённой силой освободить (после окончания кампании) всю Украину от русских и поляков, чтобы избранному гетману можно было спокойно управлять всей страной (Lagerberg. Op. cit. S. 46—47). Понятно, Гирей такого обещания дать не мог, отчего создание действенной обороны северных районов Османской империи затягивалось.

Между тем приближалась весна и в Стамбуле было принято решение смягчить удар с севера, направив в районы Буджака и Правобережья войско крымского хана (им командовал калга Мехмед-Гирей) и армию нового (сменившего Маврокордато) молдавского господаря Д. Кантемира. Нахождение в этом обширном регионе упомянутых войск имело ещё одно важное значение: здесь, под их прикрытием, находилась походная ставка польского воеводы гетмана Йозефа Потоцкого, к которой стекались отовсюду антирусски настроенные поляки («станиславчики», по имени их короля). Но этот плодотворный процесс был через месяц-другой сорван, так как основная часть войска калги внезапно пошла восвояси, наскучив столь затянувшимся бездельем.

В результате поляки перестали переходить на сторону Й. Потоцкого, да и собравшиеся было шляхтичи пошли на попятную, решив, что без крымскотатарского войска игра с московитами становится слишком опасной. Когда Карл XII, обеспокоенный таким развитием событий, направил хану 22 апреля 1711 г. грамоту, где выражал свою обеспокоенность создавшейся ситуацией, тот тут же послал к калге и Д. Кантемиру гонца с жёстким указанием вернуть ушедших было воинов назад, в походные лагеря, обменять пленников и тем «исправить принесённое зло, которое, идёт против Бога, людей и моих приказов» (цит. по: Lagerberg, 1896. S. 143).

Возвращение крымских и молдавских войск было более чем необходимым Стамбулу, который не мог выделить достаточное количество своих вооружённых сил, поскольку одновременно с военными действиями на Правобережье Порта подготавливает наступление в районе Азовского побережья с целью возврата Азова и захвата Таганрога. Русские узнали об этом плане и вовремя укрепили обе крепости. Причём весьма основательно, хотя им и мешали крымские татары. Так, в конце апреля Ор-бей с 16 000 конников вновь совершил рейд вдоль всей цепи русских военных поселений. До мая 1711 г. татарами были взяты не только русские городки, но и 150 небольших военных кораблей, стоявших у крепости Самара, предназначенных для переброски на Днепр пехоты и полевой артиллерии. При этом городки утратили своё значение в смысле поддержки русской армии, так как из них была выведена в Крым основная часть населения — около 12 000 чел., не считая 5000 погибших при обороне (Nyaste Berättelser, 1711. S. 4).

Далее на север татарская конница не пошла по причине глубокого снега, вернувшись 24 марта 1711 г. к Перекопу. Но когда потеплело, состоялся новый поход, в результате которого была взята Белая Церковь (кроме цитадели) и немало мелких городков. Весенние походы крымских татар заставили надолго задержаться уже выступивший было в направлении Азова вспомогательный русский корпус. Когда же в июне 1711 г. Азов был блокирован турецкой армией, то Девлет-Гирей не только послал турецкому командующему экспедиционным отрядом Измаил-паше 200 000 дукатов, но и 7000 мешков хлеба в Сечь, чтобы казаки могли оперативно выступить на помощь турецким их союзникам. Готовились к походу в Крым, а оттуда далее, под Азов, и мазепинцы, находившиеся в Турции — об этом Карл XII писал С. Лагербергу из Бендер 25 июня 1711 г. (Lagerberg, 1896. S. 178, 180).

Начав поход на Турцию, российская армия, практически не встречая османского сопротивления, углублялась в её придунайские княжества, хотя и находилась в тяжёлом положении из-за нехватки обеспечения всем необходимым. Такая обстановка сложилась прежде всего оттого, что уже в первые дни похода «хан отрезал русским пути доставки зерна и снаряжения, и это, несмотря на многочисленность русской армии, вызвало у противника уныние» (Халим Гирай, 2008. С. 116). Проблема снабжения, в первую очередь провиантом и фуражом, вообще оставалась важнейшей практически на всем протяжении Прутского похода. Она же, по сути, стирала главную роль в его провале. Складов, расположенных вблизи театра военных действий, создано не было. Русские надеялись на поддержку волошского и молдавского князей — и напрасно.

Но были еще три причины тяжёлого положения, в котором очутилась петровская армия. Коротко их можно сформулировать так: во-первых, ещё в начале похода от поставок в российскую армию наотрез отказывались украинцы, так что было разрешено применять к ним насилие (Орешкова, 1971. С. 108). Во-вторых, точно так же вело себя молдавско-волошское население после пересечения армией границы. Наконец, с великим трудом доставленное на бреславльские склады продовольствие из России и Украины, а также средства на его закупку, безбожно расхищались армейскими чиновниками службы снабжения (Артамонов, 1990. С. 172). От них не отставали «собственные наши люди и солдаты, частью деньщики и извозчики [которые] пограбили много повозок» (Юль, 1910. С. 364).

Это был какой-то рок, преследовавший Россию во всех южных походах, поскольку воровство у самих себя оказалось неискоренимым²⁰. Нехватка продовольствия, заметная ещё во время марша армии петровского фельдмаршала Б.П. Шереметьева по территории Молдавии, в условиях ограниченной мобильности в приречных долинах, теперь стала куда более острой, почти катастрофической. Неурожай поразил в том году весь молдаво-валашский регион, и местный господарь при всей его симпатии к единоверным захватчикам беспомощно признавался русскому командующему: «Провиантом, наипаче хлебом, вся наша земля вельми скудна и гладна, ибо сего года не родилось...» (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 539). А когда у царя Петра возник план подкормить армию у буджакцев (насильственно, понятное дело), то время оказалось упущенным. Тучные стада были отогнаны этими кочевниками к морю, а путь к ним закрыло войско подоспевшего весьма кстати крымского калги: «совсем татара вивезлись к Дунаю и к морю, от нас будет миль с 30; салтан (т. е. калга. — В.В.) со всеми татары от нас в 5 милях», растерянно сообщал своему государю Б.П. Шереметев (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 550).

Позиция местных господарей вполне чётко обрисована в рукописи Ф.И. Соймонова. Эти князьки, стремившиеся к самодержавной личной власти, рассчитывали добиться её с помощью петровских войск. Однако подданные султана, даже православные, не были готовы проливать ради этой цели свою кровь. И ситуацию не могли спасти указы господаря К. Бранкована, грозившего, что мирные валашские крестьяне будут в таком случае «яко отметники веры, прокляты соборне, и за изменников объявлены, и огнем, и мечем погублены» (ОР РНБ, F. IV. 739/3. Л. 265 об.). Возможно, здесь перевешивали упрямые факты: пока «огонь и меч» против местного населения обнажали именно северные пришельцы. Перейдя границу, они действовали привычными методами, обирая и терроризируя мирных жителей: об Исакчинской резне уже говорилось, но жертвы были и в иных местах, хоть и не такие массовые.

Положение армии, которой, несмотря на открытый переход молдавского князя на сторону царя²¹, по-прежнему упорно отказывало в поддержке местное население, между тем всё более ухудшалось. И Ф.И. Соймонов в своей рукописи снова с совершенным беспристрастием указывает, что во многом вина здесь была самого царя. На военном совете в Яссах, состоявшемся 28 июня 1711 г., было решено, что основная часть российской армии переправится через р. Прут и пройдет к югу, вдоль правого берега до Фальчи — урочища и одноименного селения на правом берегу р. Прут (примерно в 100 км к югу от г. Ясс). Против этого плана выступали наиболее дальновидные из петровских генералов. Они согласно рекомендовали создать в этом цветущем городе запас провианта и снаряжения, необходимых для дальнейшего наступления («Совет сей поистине был благоразумной» отмечает Ф.И. Соймонов).

Однако царь не послушал их — возможно, причиной этому была вторая годовщина Полтавы, 27 июня, которую русские двое суток широко отмечали в обильных вином Яссах (Юль, 1910. С. 361). А потом, явно не со здоровой головы, Пётр решился на роковое «действо другое, а именно, чтоб итить им к Днестру реке» (ОР РНБ, F. IV. 739/3. Л. 267). То есть послушавшись совета К. Бранкована (кстати, в конечном счете предавшего в то лето и Петра), который рекомендовал переправиться для дальнейшего марша за Прут.

Карл XII и И. Мазепа у Перевалочной. Карт. Г. Сёдерстрёма

Царь объяснял свой выбор тем, что безопасность его войска от противника, ожидавшегося с юга, обеспечивало обширное, непроходимое болото, на северной окраине которого находилась Фальча. Однако отряды крымских татар эту преграду одолели и успели занять Фальчу 8 июля. Затем они, практически не останавливаясь в селении, пошли на север, навстречу русским, которые к этому времени успели добраться только до села Станилешти (около 13 вёрст севернее г. Фальчи).

Одновременно Девлет-Гирей молниеносным броском своей конницы форсировал Прут и отрезал русское войско от ясских складов и иной тыловой поддержки. А собранные местными князьями и прибывшие вскоре в Яссы 3000 возов с запасом провианта для армии так там и остались — без какой-либо пользы для полевой армии, где как-то очень быстро начался голод (Кочубинский, 1872. С. 61). Помимо того, крымские татары практически лишили русское войско воды, точно предугадав маршрут его продвижения и приведя на нём в негодность все источники и колодцы. Самое поразительное здесь то, что Пётр об этом знал по донесениям собственной разведки (Юль, 1910. С. 361) и тем не менее решился двинуться в путь по практически обезвоженной местности.

Затем войско Девлет-Гирея и подоспевшие турки атаковали передовые части российской армии и оттеснили ее на 15 вёрст в северном направлении, к урочищу Новые Станилешти, к месту будущего сражения 9—10 июля (Головацкий, 1884. С. 332; СВЭ. Т. 6. С. 615—616). Теперь проблема состояла в том, кто первым придёт к Дунаю, русские или же турки с крымскими татарами. Пётр планировал соединиться на берегах реки с молдавским и валашским господарями, после чего, полагал он, турки со страху рассеются. Однако огромная (4 дивизии) русская армия с её не менее громоздким обозом были медлительны и неповоротливы; переправы даже через малые речки отнимали массу времени.

Поэтому османы успели не только подойти к Дунаю раньше царского войска, но и переправиться на северный берег. Русские войска, подтянувшись 5—9 июля к Пруту, дальше идти не осмелились, так как их обозы и основной корпус постоянно тревожили конники Девлет-Гирея. И, что ещё важнее, — крымцы не только вели неусыпное наблюдение за всеми манёврами русской армии, немедленно сообщая о них турецкому командующему, но именно они полностью отрезали русских от тылового обеспечения, одновременно лишив их возможности и самоснабжения за счёт местных жителей (Kurat, 1939. S. 113). Петровские фуражиры из страха перед летучими отрядами крымскотатарской конницы не осмеливались удаляться ни на шаг от маршевых колонн, поэтому перешедшая турецкую границу армия вскоре стала страдать не только от бесхлебицы, но и от жажды (лето 1711 г. было на редкость жарким и сухим).

Это было начало конца. Попытка русских форсировать Прут, чтобы продолжить движение к Дунаю, не увенчалась успехом, прежде всего оттого, что неприятель (главным образом 50-тысячный сводный корпус крымского калги), как признавался сам Пётр, «жестоко нам в марше мешал» (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 565). Последнее нападение такого рода произошло, когда русская армия была уже у Прута, в первых числах июля. Тогда хан и его бей Осман-ага «нанёс неприятелю сильное поражение, взял многих в плен, привёз множество добычи, так что [оба они] приобрели великую славу на этой войне...» (Лехно, 1882. С. 37).

Понятно, что именно эта битва с крымцами помешала русским переправиться через Прут. Кроме того, 9 июля 1711 г. турки также успели форсировать эту реку выше по течению и обошли русскую армию с севера. Правда, в тот же день ближе к вечеру великий визирь Мехмед Балтаджи-паша приказал своим отрядам вернуться обратно, что те, за исключением нескольких тысяч янычар, и сделали. Но 50 000 крымско-запорожского войска²² остались на позициях, несмотря на опасность прорыва почти 40-тысячной армии русских которым грозили участь окруженцев и голодная блокада: «Крымские Татары, которые за несколько дней до этого появились... отрезали ему (т. е. Петру. — В.В.) возможность [отступления] и все пути сообщения, так что Турки успели с войском в три раза сильнейшим» (Перри, 1871. С. 31). О том же говорит другой современник этих событий: «Девлет-Гирай-хан со всеми крымскими войсками окружили войска Мошкова (т. е. «московитов». — В.В.) с двух сторон и заперли ему все выходы и дороги к отступлению» (Лехно, 1882. С. 38). На военном совете петровские генералы советовали царю бросить обозы и в ночное время прорваться сквозь кольцо противника. Однако царь на такую вылазку не осмелился, хотя она могла стать спасением для его армии.

Впрочем, к утру 10 июля он передумал, выстроил своё войско в каре и, бросив обоз, пошёл медленным маршем, ведя непрерывный огонь из ручного оружия, на расположение крымского войска, по-прежнему надеясь прорваться на север. Однако конные и пешие татары, поддержанные относительно немногочисленной янычарской кавалерией, сдерживали русское войско, пока оно само не выдохлось и за час до заката солнца не отступило практически на старые позиции.

Далее последовало известное событие. Русская армия, подойдя к береговой деревушке Новые Станилешти, была в ней полностью блокирована и утратила мобильность. Она угодила в окружение, мастерски завершённое, вопреки отсутствию у противника единого командования, а также удивительной пестроте, разносоставности его рядов. Ведь Петру здесь противостояли крымскотатарские, турецкие, боснийские, албанские, шведские и казацкие отряды, а также более мелкие группы смешанного состава.

Драму этого дня дополняют шведские источники. Согласно записям очевидца, 10 июля «царь не прошел и одной мили, так что он осел почта на том же месте, спиной к Пруту, в виде треугольника с кавалерией и артиллерией вдоль фронтальной стороны его. Когда янычары, которые в тот день маршировали 6 часов кряду, к вечеру прибыли (фактически в расположение крымскотатарского войска. — В.В.), то произвели салюты — первый настильно, второй — в воздух... и наступила ночь. Но работа не прекращалась и ночью, и к утру лагерь Петра был окружён кольцом траншей» (Lagerberg, 1896. S. 214). Ловушка захлопнулась.

Как видно из всего вышеизложенного, в преследовании русских маршевых колонн, в окружении и блокаде петровского войска (а именно в действиях, обусловивших блестящую победу у Прута 1711 г.), главную роль сыграли крымскотатарские воины под командованием калги Мехмед-Гирея, полководца, не только одарённого стратегическим мышлением, но и отважного. По словам того же современника-шведа, это признавали, хоть и с неохотой, сами турки (Lagerberg, 1896. S. 213). О том, насколько скудными оказались плоды этой блестяще задуманной и проведённой операции для её фактического руководителя, крымского хана, будет сказано ниже.

Итак, забредшие вглубь од ной из излучин Прута, русские оказались в окружении. В эти дни шведский посол писал Карлу XII: «С сердечной радостью сообщаю, что царь с его армией... у Прута траншеями и пушками так окружён, что, если Бог особо не захочет наказать нас, то по человеческому разумению оттуда уже никто не выйдет» (Lagerberg, 1896. S. 188).

Положение окруженцев действительно было безвыходным. Количественное соотношение сил противостоящих сторон было следующим. Число турок равнялось 100 000—120 000 человек, крымских татар — 35 000—40 000 человек и 8000 насчитывали запорожцы. То есть в целом блокаду царского войска держало около 150 000 человек пеших и конных, поддержанных артиллерийским парком в 407 стволов²³. Количество русских окруженцев известно более точно — 38 236 человек и 122 пушки (на начало блокады). Другими словами, соотношение сил было приблизительно 1 к 4 или 1 к 5. Естественно, не в пользу нападавшей стороны, теперь превратившейся в обороняющуюся и остро нуждающуюся в боеприпасах.

Из котла, созданного таким образом у Прута, выхода не было. Петровские солдаты были лишены провианта и воды, а конница — фуража. Кони были предельно истощены: нехватка кормов длилась не первую неделю, так как на всем пути, начиная от Белой Церкви, «саранча дочиста съела хлеб вместе с соломою и полевыми травами...» (Юль, 1910. С. 355). Шедший же к главной группировке фуражирский обоз, как и охранявший его тысячный корпус были разбиты и захвачены ещё ранее ханским сыном, калгой Мехмет-Гиреем (Tengberg, 1953. S. 128—129). В походе русская армия теряла только умершими от голода ежедневно по 300—400 человек. Теперь смертность стала ещё выше, а кони от жажды уже лизали землю. Ситуация стала такой, что царь не стал гадать, как будут развиваться события в дальнейшем, и в тот же день, 10 июля, стал склоняться к капитуляции.

По словам Ф.И. Соймонова, мысль о неизбежности переговоров с турками впервые пришла в голову отнюдь не царю²⁴, а его пока ещё неформальной супруге Екатерине, которая и убедила Петра срочно собрать военный совет для поиска выхода. В пользу правдивости этого сообщения историка, между прочим, говорят и дальнейшие поступки будущей императрицы, относящиеся к исторически достоверным: они были зафиксированы в стопроцентно надёжной Источниковой базе иного происхождения.

К упомянутым действиям относится, в частности, совместное с вице-канцлером П.П. Шафировым выступление Екатерины на военном совете, состоявшемся поздним вечером 10 июля. Они считали план прорыва силой сквозь окружение самоубийственным. После того как с Екатериной и вице-канцлером согласились остальные участники того исторического совещания, она выдвинула замечательную инициативу. Это было предложение подкупа турок как единственного выхода из создавшегося положения. Не только Ф.И. Соймонов, но и другие современники Петра, близко знакомые с событиями Прутского похода, указывают, что предложенный Екатериной туркам выкуп за освобождение армии и царя со свитой в обмен за выпуск всей русской армии из окружения, первоначально (в первой половине дня 10 июля) не был принят (См. Павленко, 1990. С. 342; Орешкова, 1971. С. 126—127).

Для дальнейшего изложения истории жизни и деятельности Девлет-Гирея имеет уникальную ценность не раз упоминавшаяся выше рукопись Ф.И. Соймонова — автора, никем не цензурированного, чей труд буквально дышит эпохой. Во всех разделах рукописи, посвящённых 1711—1714 гг., обнаруживается поразительная осведомлённость автора в самых различных областях общественной, политической, духовной жизни тогдашнего Крыма и его отношений с Османской империей. Сам он никогда не бывал ни в Крыму, ни на берегах Босфора, и эта информированность была бы непостижимой, если бы не сохранилась частная переписка этого историка-сенатора с его современниками, имевшими самое непосредственное отношение к восточной дипломатии. Кроме того, известно, что он неоднократно встречался и подолгу общался с такими первоклассными знатоками крымской и турецкой действительности (более того, непосредственными участниками описываемых событий), как бывшие послы при дворе султана П.А. Толстой и П.П. Шафиров.

Кроме того, Ф.И. Соймонов беседовал с солдатами-ветеранами Прутского похода, с посольскими служителями и т. д. в период создания своей «Истории Петра Великого» в рукописном виде. То же самое можно сказать и о длительности контактов автора с «каролинцами», то есть бывшими офицерами и солдатами армии Карла, попавшими в русский плен. Их было множество, буквально тысячи, они долгие годы жили и зарабатывали себе кусок хлеба на территории всей России. Но более всего в Сибири, где Ф.И. Соймонов прожил достаточно долго, дополняя основной труд своей жизни всё новыми подробностями и уточнениями.

Но вернёмся на берег Прута первой половины июля 1711 г. Какое-то время турки тянули с согласием вступить в мирные переговоры. Обладая многократным превосходством и не испытывая ни в чём недостатка, они резонно полагали, что противник чем дальше, тем будет покладистей. Тем более, что в этой редчайшей ситуации когда речь шла о жизни и свободе российского царя с супругой, османы и их союзники предполагали назначить необычно высокую цену. Первым её назвал Девлет-Гирей. Как только царь с войском был блокирован, хан выступил яростным противником каких бы то ни было переговоров, справедливо считая, что выпущенное из окружения войско, и прежде всего сам Пётр, в будущем вновь станут постоянной угрозой для Крыма, да и Турции тоже.

Поэтому он предлагал взять царя в плен, — так были бы решены все назревшие проблемы (Kurat, 1951. C. I. S. 496—504. См. также: Халим Гирай, 2008. С. 117). Более того, ещё накануне, при обсуждении проблемы переговоров, когда великий визирь Балтаджи стал склоняться хотя бы к ознакомлению с русскими предложениями, хан буквально вышел из себя. Невзирая на могущество первого чиновника Порты, он не только бешено спорил с ним на советах в лагере, но и отправлял в Стамбул письмо за письмом, обвиняя визиря в непоследовательности и чуть ли не предательстве общих интересов (Kurat, 1951. C. I. S. 645).

С огромным трудом его удалось склонить к согласию на участие в переговорах. И хан тут же составил пункты требования, которые в данном случае были уместны. По мнению Гирея, русские должны были отдать всё завоёванное ими с начала войны, в том числе крепость Азов и недавно построенный на ханской земле порт Таганрог, а также все остальные недавно возведённые крепости. Кроме того, Пётр должен был гарантировать своё невмешательство во внутренние и внешние дела Польши и Запорожской Сечи. Стоит отметить, что позже именно эти разработки хана и легли в основу Прутского мирного договора 1711 г.

Но это было не всё. Гирей считал, что царь должен возвратить Швеции все захваченные у неё провинции, исполнение чего должно было быть гарантировано рядом европейских государств.

Другими словами, Девлет представил на переговоры готовый проект создания многосторонней политической системы, гарантированной международным трактатом, способной предотвратить более чем возможную агрессию России на черноморском и балтийском направлениях в будущем. Тем не менее, как мы увидим, именно эта, основная часть программы Девлет-Гирея, была Портой отвергнута без каких-либо объяснений или обоснований, а интересы Швеции и Крыма игнорировались полностью²⁵.

Готовясь к мирным переговорам, османы рассчитывали вернуть себе (и только себе) всё утраченное по Карловицкому миру. Казаки же, которых представлял П. Орлик, к тому времени возвышенный шведским королём до статуса гетмана (Бодянский, 1847. С. III), неуклонно настаивали на том, чтобы великий визирь включил в условия будущего трактата жёсткое разделение украинских и русских земель государственной границей, а также требование, чтобы Пётр возвратил на родину всех украинских казаков и крестьян, насильно угнанных на жительство или «в работы» в московские земли. Что же касается участвовавшего в этих обсуждениях Карла XII, то он настаивал на своём: потребовать от царя прекратить агрессию на Балтике и вернуть исконно шведские Ингерманландию, Эстляндию, Лифляндию и финские земли (Lagerberg, 1896. S. 202—204).

И, судя по всему, царь уже соглашался подписать все эти условия: он был готов буквально на всё, на что угодно, лишь бы спасти свою особу, лишь бы его его выпустили из смертельной ловушки. Он собирался вернуть всё по требованиям султана, хана и шведского короля, кроме узкого выхода на Балтику в устье Невы. То есть был готов расстаться с огромными территориями, завоёванными в Азовских походах и Северной войне, сохранив за собой единственно Санкт-Петербург (Павленко, 1990. С. 344).

Итак, начались попытки поиска компромисса с турками, чему должны были содействовать, по не только московскому обычаю, взятки. П.П. Шафиров пообещал визирю огромную мзду, если тот пойдёт на мировую. Обещание это вначале не подействовало. И тогда не царь, а снова Екатерина предложила созвать ещё один военный совет для поиска выхода. К этому сюжету, похожему на народное предание, можно относиться как к легендарному, апокрифическому. Но, скорее всего, события разворачивались именно в том порядке, как они изложены современниками Прута, прежде всего Ф.И. Соймоновым. В пользу последнего предположения, между прочим, говорят дальнейшие поступки будущей императрицы, относящиеся к исторически бесспорным: повторяю, они были зафиксированы не только упомянутым офицером и историком.

Первая проблема, с которой встретились окруженцы, состояла в том, чтобы добиться аудиенции у великого визиря, а это было не так просто. Вначале Балтаджи вообще отказывался принять парламентёра, затем принял, но именно так, как нередко поступают с поверженным врагом. В рукописи Ф.И. Соймонова присутствует характерная и немаловажная для анализа ситуации деталь, не встречающаяся ни в одном из источников петровской эпохи: «Везирь принял посланного с великой свирепостию и выгнал того ж часа из шатра» (ОР РНБ, F. IV. 736/3. Л. 269).

После чего к Балтаджи было отправлено письмо за подписью Б.П. Шереметева, оставшееся без ответа, затем второе. Наконец, визирем были приняты П.П. Шафиров и ещё двое парламентеров. Они были снабжены инструкцией, основанной на решениях последнего совета: вице-канцлеру разрешалось в крайнем случае жертвовать всем мыслимым и немыслимым, вплоть до освобождения Россией всех завоёванных в годы Северной войны территорий. Причём не только в Причерноморье, но и в Прибалтике. Тому имеется неоспоримое свидетельство: сохранился текст памятной записки; которую царь передал П.П. Шафирову, уполномочивая его на переговоры:

Посланцы Петра просят приёма у Балтаджи. Гравюра. РГАДА

«Мой господин. Я из присланных слов выразумел, что турки, хотя и склонны, но медлянны являются к миру, того ради всё чини по своему рассуждению, как тебя бог наставит, и, ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на всё, чево похотят, кроме шклавства (рабства или плена царя. — В.В.). И дай нам знать конечно сегод я, дабы [мы] свой дисператной (отчаянный. — В.В.) пуп. могли, с помощию божиею, начать. Буде же подлинно с[к]лонносгь явится к миру, а сегодня не смогут скончать договора, то хотя б то сегодня сделать, чтоб косить за их транжементом [сено для коней]...» (цит. по: Голиков, 1837. Т. XII. С. 355).

Однако все попытки смягчить Мехмед-пашу Балтаджи были тщетны. Он знал, что через день-другой все русское добро и так перейдет в его распоряжение. Но вот наступает 11 июля, и великий визирь, не услышав ничего нового по сравнению с прежними предложениями, неожиданно соглашается принять некие обещанные русскими дары и предоставить блокадникам полную свободу. Причём на гораздо более выгодных для Петра условиях, чем те, о которых речь шла выше Например, Балтаджи уже не настаивает на территориальных уступках, были и иные «послабления». Так, если раньше турки требовали непременно выдать им перебежавшего к русским молдавского господаря Д. Кантемира (причем были в этом «весьма упрямы»), то теперь они об этом требовании забывают, едва русские заявили, явно для всех лживо, что князь якобы бежал из окружённого лагеря (Выписка из журнала Александра Андреяновича Яковлева, находившегося при Императоре Петре Великом во время сражения под Прутом в 1711 году // ОЗС, 1824, № 51. Июль. С. 21).

Ф.И. Соймонов не раскрывает тайны этой внезапной перемены в настроении и планах могущественного турка, как молчат и остальные авторы воспоминаний или исследований этого странного эпизода в российской истории. Впрочем, в рукописи Ф.И. Соймонова приводится объяснение, которое своей неубедительностью как бы призвано пробудить мысль читателя к самостоятельным поискам истины. Он пишет, что чиновник-кехая (т. е. кяхья. — В.В.), подчинённый визирю, якобы «...действо у везиря произвел такое, что принял он потом посланного договор...» (ОР РНБ, F. IV. 736/3. Л. 269). После чего и начались столь желанные русскими переговоры и уточнения текста мирного трактата.

Более того, не только упомянутый кяхья Осман-ага и сам Балтаджи меняют гнев на милость. Их примеру следует весь огромный вражеский лагерь, окруживший русских. Начались взаимные посещения, чуть ли не братание, воцарилась праздничная, буквально ярмарочная атмосфера: «приходили сами турки в лагерь российской для продажи запасов своих, так что военной лагерь переменился тот час в веселый ярмонг...» (там же. Л. 269—269 об.). Не скрывавший своего весёлого настроения Балтаджи лично от себя и совершенно бесплатно отослал царю и царице для раздачи по их усмотрению множество мешков с рисом, сахаром, хлебом, крупами и даже кофе (Kurat, 1939. S. 147). А потом неудачливых завоевателей и в самом деле отпустили с миром. И те ушли, сохраняя, по возможности, порядок, под сенью покрытых славою, распущенных знамён, под барабанный бой, сохранив не только личное оружие, но и пушки²⁶.

Современный исследователь может только гадать о причинах всего этого поразительного события: практически пленённое полевое войско России во главе с царской четой (туркам было не до официального статуса Екатерины) отпустили на свободу. Нет сомнения, эти причины были известны его русским участникам, по какому-то соображению согласно скрывшим истину: очевидно, она в самом деле не подлежала широкому разглашению в России. И всё-таки она просочилась в народ, хотя бы в виде слухов. Тем не менее, в специальной работе, посвящённой «легендам Прутского похода», именно это объяснение легенды (о нём — ниже) не упоминается и не разоблачается, как полдюжины других слухов. В том числе и такой «нелепый», что визиря якобы подкупили (см. Водарский, 2004. С. 14—17). Молчат шведские и крымскотатарские источники; но, возможно, по иной причине: от Девлет-Гирея II и спутников Карла XII было скрыто нечто, известное только русским и туркам. Однако в самой Турции остались какие-то письменные источники, также поразительно долгое время нераскрытые: следы их использования обнаруживаются только в XX в.

Один из наиболее известных крымских политиков начала XX в., Джафер Сейдамет, ставший после эмиграции крупным историком и даже создавший в Турции первую научную школу крымоведения, пристально интересовался предысторией аннексии независимого ханства, в том числе и Прутским походом. Опираясь на стамбульские архивные, материалы эпохи Ахмеда III, он предложил нетрадиционный ответ на заданный русско-турецким мирным актом 1711 г. вопрос. Его смысл — в гораздо большей, чем принято считать, роли Екатерины в истории чудесного спасения российской армии, угодившей в Прутский котёл.

Как утверждает Дж. Сейдамет, после отказа великого визиря принять в виде выкупа драгоценности Екатерины Алексеевны и других дам, сопровождавших петровское войско, она предложила лично вручить их Балтаджи. Без сомнения понимая, что именно за этим предложением кроется, её венценосный сожитель Пётр был вынужден на него, скрепя сердце, согласиться (Sejdamet, 1994. S. 104—105). Не нашёл в себе силы удержаться от инициативы Екатерины и Мехмет-паша. 11 июля, после вечерних часов, проведенных в своём шатре с Екатериной, он должен был, как честный человек, принять выкуп и согласиться с порядком выпуска русской армии из окружения.

Подчёркиваю, это — лишь одна из гипотез, из всех попыток раскрыть тайну Прутского мира. Некоторые историки её принимают (Öztum, 1967. S. 13). Другие в своем отрицании доходят до той самой крайности, что сама по себе убеждает в противоположном. Так, Р. Масси и Я.Е. Водарский считают, что Екатерина вообще никак не участвовала в русско-турецких переговорах на Пруте и её роль в этих событиях ничтожно мала, если она вообще играла в них какую-то роль (Масси, 1996. Т. II. С. 417—424; Водарский, 2004. С. 4—15).

Но бесспорные факты говорят об ином: Екатерина совершила у Прута некое беспримерное деяние. И именно поэтому было решено учредить второй в русской истории (после ордена Андрея Первозванного), но первый женский орден Святой великомученицы Екатерины, статут которого был утверждён в 1713 г. Первой кавалерственной дамой ордена как раз и стала Екатерина Алексеевна. Несколько позже, 24 ноября 1714 г., он был возложен на неё в столичной церкви Св. Исаакий собственноручно Петром как на «освободительницу его и всей армии российской» — это было вполне официальное определение её подвига у Прута.

Ещё более откровенно выразился другой, английский участник похода и непосредственный свидетель Прутской драмы: «В подготовке примирения с турками [именно] Екатерина оказалась весьма действенным средством» (в буквальном звучании не средством, а инструментом — was very instrumental in bringing about the Peace with Turcs) (Gordon, 1755. Vol. II. S. 356). Правда, эту двусмысленную оценку автор сделал достоянием европейской публики не ранее смерти сурового супруга Екатерины, да и её самой уже не было в живых.

Принесла ли себя Екатерина в жертву ради спасения многих — и поныне трудно сказать. А вот Мехмед-паша Балтаджи, согласившись на прямое предательство интересов своего государства, принёс, уж точно, куда большую жертву (это чисто субъективное мнение автора). Он, не будучи ничем и никем принуждаем, поставил на кон свою собственную жизнь из не совсем понятных нам побуждений. И, в конечном счёте, именно по причине Прутского соглашения безвременно её утратил, о чём речь пойдёт в дальнейшем.

А пока великий визирь, получив сокровища, в число которых входили и все личные драгоценности Екатерины (об этом см., напр.: Новичев, 1963. С. 195), принял единоличное решение отпустить русских. Сохранилось свидетельство польского дипломата Понятовского, собственными глазами видевшего, как в ночь с 11 на 12 июля из русского лагеря к ставке визиря проследовало 7 тяжелогруженных возов (Kurat, 1939. S. 146). Это и была плата (часть платы?) за освобождение побеждённого противника. Причём вместе с артиллерией, личным оружием, полковыми кассами, знамёнами, амуницией и прочим, не считая уже утраченной возможности обменять на этих окруженцев всех пленных, на тот момент находящихся у русских — турок, шведов и крымских татар.

Прутский мир 12 (23) июля 1711 г. был подписан там же, в русском береговом лагере, ещё не очищенном от зловонных следов блокады. Содержание трактата отражает безволие и слабость подписавшего его Мехмед-паши Балтаджи. В то время как Пётр разрешил ведшему переговоры П.П. Шафирову соглашаться на уступку Россией всех завоеваний во время Северной войны на севере и на юге, включая Азов и Таганрог, великий визирь пошёл на неслыханные для победившей стороны уступки. Правда, Россия возвращала туркам Азов, обязалась срыть построенные несколько ранее на ханской земле военно-морскую базу Таганрог, крепости Каменный Затон и Новобогородицкую.

Но на этом уступки практически и закончились!

Остальные условия трактата носили чисто политический характер, лишая Россию права на агрессию в Восточной Европе. Так, статья 2 воспрещала царю вмешиваться во внутренние дела Польши и вводить туда войска, а также не требовать более у Девлет-Гирея выдачи его друзей-некрасовцев. Но взамен турки обязывались добиться выезда Карла XII с территории Османской империи.

Таким образом, упоминавшийся выше протест Девлет-Гирея против любых соглашений с Петром, а также его программа на случай компромисса остались гласом вопиющего в пустыне. Как резонно указывает турецкий историк, в тот период «...для османов было обычным делом рассматривать другие народы — также и мусульманские, и прежде всего крымских татар — как неполноценные. И знатные господа из Стамбула теперь не скрывали своего отношения к хану как к пятому колесу в телеге походной ставки» Мехмет-паши Балтаджи (Kurat, 1939. S. — 139—140).

В такой обстановке мнение Девлет-Гирея, ранее при дворе столь веское и значимое, теперь всячески игнорировалось (Орешкова, 1971. С. 128). Очевидно, именно поэтому на переговорах не было уделено никакого внимания Крыму, интересам крымских татар, собственно и добывших Прутскую победу. Более того, дабы уменьшить в условиях замирения крымскотатарское влияние до минимума, визирь приказал калге (без ведома и согласия хана!) накануне подписания договора отправляться с войском домой. В турецком диване, заседавшем в эти часы, открыто говорилось: «Если русские отдадут нам наши крепости, зачем тогда продолжать лить кровь? Зарубив 40 000 окруженцев, всех московитов всё равно не уничтожишь» (Kurat, 1939. S. 140).

Итак, в конечном счёте всё победила несравненная османская жадность: визирь и его чиновники, положив русские деньги и золотые побрякушки в свои бездонные карманы, стали хлопотать о подписании мира (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 572). И уже 12 июля 1711 г. первый вариант Прутского договора, этот памятник человеческой слабости, был подписан визирем. При этом Балтаджи был настолько счастлив, заполучив царские сокровища, что, как упоминалось выше, по собственной инициативе распорядился отослать в русский лагерь дополнительно (сверх договорных условий) мешки с рисом, кофе, сахаром, хлебом и крупами (Kurat, 1939. S. 147).

Затем прутское перемирие было подтверждено безвольным и вялым правителем огромной империи Ахметом III (текст договора см.: ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 323—324; уточнённый, окончательный вариант трактата был подписан 5 апреля 1712 г., его текст см.: ПСЗ. Т. IV. № 2515). И всё же Девлет-Гирей не терял надежды на ликвидацию договора. Известно, что 24 июля в Стамбул прибыл его посланник-мирза, привезший обстоятельные доводы хана, протестовавшего против такого оборота событий. И султан уже склонялся к мнению Гирея, но на сторону Балтаджи стали главный евнух Кизяр-ага и фаворит Ахмета III Али-паша, а также высшие чины янычарского войска, уставшего от затянувшихся военных действий. В такой ситуации султан уступил своим советникам (Sutton, 1953. P. 58, 67).

Но теперь снова, уже задним числом, султан стал упрекать Мехмет-пашу Балтаджи, почему, дескать, тот не поторговался ещё хоть пару дней, можно было бы ослабить русских, заставив их отдать Карлу всё, захваченное Петром в Прибалтике и т. д. (Lagerberg, 1896. S. 199, 217). В конечном счёте получение русского золота у Прута стоило этому лукавому царедворцу жизни. В чём, кажется, основную роль также сыграл крымский хан, не сумевший его простить.

Ганноверский исследователь, работавший с турецкими документами, описывает этот драматический инцидент в следующих чертах. Когда Девлет-Гирей после подписания договора, покидал, дворец султана, Ахмет III вышел его проводить — жест, кстати, вполне обычный в отношениях двух монархов. Неожиданно хан, уже садившийся на коня, вынул ногу из стремени. На вежливый вопрос о причине медления он ответил, что не покинет Порог Счастья, не получив головы великого визиря Балтаджи. Султан, и без того крайне недовольный Мехмет-пашой, не стал спорить из-за такого пустяка. Через несколько минут голова визиря была предъявлена Девлет-Гирею. После этого хан, вполне удовлетворённый, с достоинством поднялся в седло и двинулся в обратный путь (Haxthausen, 1847. S. 417).

Стоит упомянуть и о низложении ещё одного крупного администратора Порты, также свершившемуся по настоянию крымского хана. Упоминавшийся ранее сераскир Бендер Юсуф-паша (между прочим, родственник Балтаджи-паши) был заподозрен Девлет-Гиреем в двойной игре во время переговоров у Прута. Поэтому он заявил султану: «доколе тот [находится у должности] в Бендерах, я не в состоянии удовлетворительно выполнять те важные поручения, которые Вашему Величеству будет угодно возложить на меня». После этого «султан волей-неволей был вынужден его (т. е. Юсуф-пашу. — В.В.) сместить и заточить в крепость Кильбурун» — так объясняет смысл этого события его свидетель, придворный историограф султана Мехмед-ага Рашид (цит. по: Nilsson, 1954. S. 70—71). Но вернёмся к Прутскому договору для более общей оценки этого акта.

Для ханства этот трактат был вроде бы выгодным: русские отдавали Азов, а также внекрымские крепости и территории ханства. Но так могло показаться только на первый взгляд. Девлет-Гирей понимал, что содержащееся в договоре запрещение дальнейшего продвижения русских на юг — лишь временная отсрочка наступления России. Оно могло бы быть остановлено не российско-турецким мирным договором, а единственно трактатом, гарантом которого выступило бы какое-нибудь из сильных европейских государств, связанное союзами с великими державами, Швеция, например. И поэтому Гирей неоднократно пытался разжечь огонь войны Турции и Крыма с Россией, пока не было поздно исправить положение: лишь пользуясь тем, что Россия ведёт тяжёлую Северную войну, и можно было заключить более надёжный турецко-русско-шведский мир, желательно гарантированный одной-двумя великими европейскими державами.

Однако влияние хана в эти месяцы заметно снизилось: Порта в нём на данный момент не нуждалась. К тому же в Крыму обострялась внутренняя обстановка. Вновь против Гирея выступают его ногайские эмиры. Правда, какое-то время он находит поддержку у стоявшего в Крыму со своими казаками Игната Некрасова — обильная информация об этом сохранилась в шведском Государственном архиве (SRA ORW, O. Wrangel — Н. Müllern, 30.10.1711). Но над Крымом всё тяжелее нависает турецкое давление: в Керчь и другие города перебрасываются крупные янычарские отряды, якобы необходимые для гарантии выполнения условий Прутского договора (SRA ORW, O. Wrangel — H. Müllern, 20.11.1711).

Петровский посол в Стамбуле П.А. Толстой, беспрерывно выплачивавший крупные суммы новому великому визирю, а также муфтию, капудан-паше, матери султана и многим другим, сумел добиться от Ахмета III фирмана, предписывавшего хану выслать из Крыма Свена Лагерберга. Видимо, петровскому вельможе было необходимо прервать крымско-шведские политические связи. Ведь этот швед был последним уцелевшим звеном в контактах между Гиреем и Карлом ХН, с которым в Бахчисарае по-прежнему связывали надежды на сотрудничество в борьбе с Россией. Тем не менее, указанию из Стамбула пришлось подчиниться, и Лагерберга проводили с почестями до границы.

Очевидно, какие-то проекты того же смысла по-прежнему разрабатывались и в ставке шведского короля. Прошло совсем мало времени после того, как С. Лагерберг со своими помощниками покинул Крым, как в Бахчисарай прибыл новый посол Карла, Г. Люттеман. Хан с радостью встретил его, начались весьма перспективные переговоры, естественно, в глубокой тайне от османского двора²⁷. Однако через какое-то время их пришлось прервать. В дальнейшем они стали невозможны, причём сразу по трём причинам. Во-первых, туркам удалось что-то пронюхать насчёт сепаратных шведско-крымских переговоров и стратегических замыслов, и султан прислал исполненную открытых угроз грамоту с требованием немедленно выслать и этого шведа. Но ещё более серьёзной причиной провала миссии Г. Люттемана стали новые неудачи политики хана в Молдавии и Валахии, связанные с предательством Д. Кантемира (подр. см. ниже).

И, в-третьих, всё более отчётливо проступало общее недовольство турецких политиков пребыванием короля Швеции в Османской империи, которое, в конечном счёте, вылилось в акцию вооружённого насилия, получившее имя Калабалык²⁸. Это историческое событие ярко высветило, сделало предельно очевидными не только личные свойства её непосредственных участников (то есть качества, которые в более спокойной обстановке могли так и уйти в небытие совершенно нереализованными, затушёванными рутинным бытием). В сюжете Калабалыка отразилась куда более объёмная реальность: вся эпоха, с её обычаями и традициями, молниеносными переменами в политике и устойчивой воинской практикой, человеческой жестокостью и человеческим же высоким состраданием и чувством чести. Наконец, без этого сюжета осталась бы зияющая лакуна во всей истории Крымского ханства, даже учитывая тот факт, что её разработке уже почти три века уделяют внимание и бесспорно выдающиеся учёные.

Примечания

1. Несмотря на явное нежелание Стамбула прислушаться к доводам ханов, Гиреи не прекращали попыток добиться от Турции согласия на совместное выступление против петровской России. Последнюю такую попытку сделал накануне похода Карла XII на восток хан Гази-Гирей. В марте 1707 г. к султану прибыл крымский посланец, неплохо разбиравшийся в политической обстановке на берегах Босфора. Он сразу же вступил в близкий контакт с французским послом, и только заручившись поддержкой последнего, «промышлял с великим прилежанием привести Порту с Российским государством в ссору», — писал посол П.А. Толстой (РГАДА. Ф. 96. Оп. 1707. Д. 2. Л. 31). Эта инициатива, как и более ранние, оказалась не просто бесплодной, но и привела, по словам того же российского посла, к очередной смене хана в Крыму (РГАДА. Указ. дело. Л. 60).

2. Правда, было одно исключение: когда в сентябре 1708 г. плане создания полосы «выжженной земли» был приведён в действие, то «Печерскому сотнику, старшине и жителям Стародубского полка дали приказ «о переходе их из своих жилищ в малороссийские и великороссийские городы по причине шведского на их край наступления»» (Таирова-Яковлева, 2008. С. 42). Но понятно, что все жители этого района без государственного пособия никак не могли в столь краткий срок переселиться с детьми, стариками и скотом в неподготовленные к их прибытию «городы». Население же других местностей на полу-тысячевёрстном пути отступления петровских поджигателей не получило и такого предупреждения.

3. Казаки И.Ф. Некрасова неоднократно подтверждали эту готовность делом, принимая участие в крымскотатарских походах на север. За эту непримиримую ненависть к царю Петру, разорившему староверческий Дон, татары уважительно называли Игната «Инатом», то есть «Упрямцем» (Халим Гирай, 2008. С. 115).

4. Это произошло 25 октября 1708 г. В советской и части современной историографии указывается, что к И.С. Мазепе при этом примкнула лишь «незначительная часть запорожских казаков во главе с К. Гордиенко» (История Северной войны, 1987. С. 81). Действительно, запорожцы не очень ладили с мазепинцами, но и не отрекались от участия в общем деле. Что касается казаков Украинского гетманства, то и там не было единодушной поддержки их гетмана. Впрочем, это не перечёркивает факта и их активного участия в антирусском движении. Как видно из современных исследований, основанных на архивных материалах, не только тысячи рядовых казаков, но и «вся генеральная старшина осталась с Мазепой до конца: генеральный писарь Ф. Орлик, генеральный обозный И. Ломиковский, генеральный судья В. Чуйкевич, генеральные есаулы А. Гамалия и Д. Максимович, равно как и большинство полковников (со значительной частью украинских полков, естественно. — В.В.)» (Таирова-Яковлева, 2008. С. 42).

5. Знаменитый в российской истории Азовский флот по причине спешки строился из сырого дерева и уже через два года стоял наполовину погружённым в воду и гнилым из-за течей; его и до 1709 г. разбирали на дрова. А в этом году, при окончательной ликвидации флота, в память о нём была сохранена лишь «Крепость», корабль, на котором российский посол Е.И. Украинцев отправлялся с первым визитом в Стамбул (Веселаго, 1875. С. 135). Впрочем, основная часть южного флота вообще находилась не в Азове, а далеко выше по течению Дона, в Воронеже и на других стоянках и верфях.

6. Всего в Стамбул было отправлено 5 500 рублей золотом и на 10 000 рублей собольих шкурок (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1709. Е. х. 2. Л. 62). Но в Стамбуле имелись и совершенно бескорыстные противники вмешательства Турции и Крыма в события на Украине, — как упоминалось выше, самым активным из них был силяхдар Али-паша, имевший большое влияние на султана (Nilsson, 1954. S. 88).

7. После того как Запорожская Сечь была ликвидирована, часть уцелевших казаков продолжала сопротивление петровской власти частично на Украине, а частью, уйдя вместе с Карлом в Турцию. Забегая несколько вперёд, отметим, что в 1734 г. возникла так называемая Новая Сечь, уже полностью подчинявшаяся Петербургу. Но и она была распущена в 1775 г., теперь уже окончательно (подр. см. в: Шумов С., Андреев А. История Запорожской Сечи. Киев—М., 2003. С. 2).

8. Это были некие Сидор Грищенко и Михайло Судников. Первый из них донёс, что пришли войска крымских татар и белогородских ногайцев, причём часть последних уже перебирается через Днепр. Второй перебежчик рассказал, что некий «полковник волоской (т. е. волошский. — В.В.) был послан в орды» и вернулся оттуда со сведениями, что крымские татары стоят в Самаре и что «орды сорок тысяч» (Документы, 1909. Т. III. С. 206; 207—208). Шведы располагали теми же сведениями (в том числе о взятии татарами Кобыляк), они сохранились в полевом журнале армии (Adlerfelt, 1919. S. 402).

9. На этот вопрос в научной литературе существует лишь приблизительный ответ — точнее, предположение. Так, два историка — турецкий Рефик и немецкий Хаммер-Пургшталь — утверждают, что Карл после того, как Девлет-Гирей не привёл обещанное войско к шведскому лагерю под Полтавой, счёл хана «предателем», нарушившим своё слово. Именно поэтому он якобы и опасался доверить ему судьбу своего войска и свою собственную (Refik, 1919. S. 101; Hammer-Purgstall, 1831. S. 139). Между тем, подойдя к Переволочной, буквально через два дня, шведский король решает отправить всю свою армию в Крым под командой Левенгаупта, оставив себе лишь небольшой эскорт, дабы не ослаблять её перед новой битвой. При этом Карл послал секретаря своей походной канцелярии О.В. Клинковштрёма в походную ставку хана с письмом, в котором просил Гирея оказать шведским офицерам и солдатам достойный приём (Carlson, 1910. S. 278—279).

10. «Сечевикам, — убеждал их посол, — теперь уж ничего не остаётся, как сотрудничать со шведами и татарами, если же они не воспользуются этой Богом посланной им возможностью, то, судя по всему, вот-вот станут крепостными или рабами (Bonder eller Trailer) русских или турок, так как по договорённости с поляками царю уже отходит Литва, Волынь, Подолия и так далее» (Lagerberg, 1896. S. 15—16).

11. Турецкий историк передаёт речь, которую Девлет-Гирей держал перед султанским двором в ноябре 1710 г. Она примечательна тем, что содержит, кажется, первое предостережение насчёт новых планов российской империи в отношении Крыма, Босфора и даже Балкан, впоследствии, как известно, подтвердившееся. Хан, в ответ на упрёки стамбульского двора насчёт чрезмерной враждебности по отношению к русским (с которыми у Порты был мирный договор), холодно заметил: «этот гяур (т. е. Пётр. — В.В.) — коварный и хитрый гяур. Если, ещё полагаясь на его мир, не будет обращаемо внимания на донесения и рапорты, то результат будет очень печальный. Ведь Крымские владения отныне надо считать уже потерянными; да и Румелия-то того и гляди что выйдет из вашей власти. А у этого гяура цель составляет Стамбул. Что он в эти страны идёт, в этом и не сомневайтесь: он заодно с вашею райёю» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 17).

12. Как сообщали в декабре 1710 г. уже из Турции шведы из свиты Карла XII, великий визирь Али-паша получил таким образом несколько бочонков золота, «отчего он был так счастлив, что не только продлил перемирие [с Россией], но и снова начал продвигать идею эскорта» для отправления короля на север (Relation, 1710. S. 2).

13. Именно на встрече с П. Орликом в Бендерах Девлет-Гирей и Карл XII разрабатывали план войны на Украине. П. Орлик должен был активно содействовать всеукраинскому восстанию против оккупировавших страну русских (Крупницький Р. Орлик (1672—1742). Огляд його політичноіі діяльності. Варшава, 1938. С. 333). Хан же брал на себя, в качестве конечной цели будущего похода, ликвидацию воронежских военно-морских верфей и освобождение томящихся там 5000 пленных шведов (Lagerberg, 1896. S. 5; 33).

14. Досифей и позже не оставлял Петра без ценных советов. Так, он поучал молодого царя, как обращаться с казаками, чтобы в них прибавилось преданности Москве, а позже излагал свой план реорганизации российского войска и службы в южных крепостях. Он сообщал конкретные сроки и способы нанесения военного и экономического ущерба крымским татарам и туркам, призывал умножать южный флот и всячески укреплять новозавоеванный Азов, от которого и до Стамбула «рукой подать». (Каптерев, 1891. С. 57).

15. Это была настоящая закрытая каста греков — жителей Фанара (столичного квартала, расположенного у Стамбульского маяка), экономически и политически крайне активная группа богатых купцов, ювелиров и ремесленников. Турки издавна пользовались образованностью фанариотов, вербуя в их среде драгоманов (главных переводчиков-секретарей), дипломатических агентов, шпионов международного класса, епископов, митрополитов и патриархов православной церкви Османской империи. Немало фанариотов являлись и обладателями высших чиновничьих, военных и иных рангов в системе султанской администрации, логофетов (управляющих канцеляриями), настоятелей великого собора Святой Софии и так далее. Эта греческая аристократия пера и кинжала обладала значительным влиянием на остальную массу христиан Османской империи, в том числе и Крыма, постоянно поддерживая связи со всеми потенциальными мятежниками среди подданных султана и крымского хана (подр. см.: Jorga, 1911. S. 368).

16. В целом, значение Досифея в истории Крыма и России пока недооценено. Если не считать публикатора писем этого патриарха, Н.Ф. Каптерева, то лишь один исследователь отдал ей должное. Это был не историк, а профессиональный разведчик, подготовивший для служебного пользования пособие по истории русской разведки, высоко оцененное академиком Е.В. Тарле, изданное в открытой печати лишь через 60 лет после написания, да и то под неуместно игривым названием «Тайны галантного века» (Гражуль, 1997). Кроме анализа деятельности Досифея, именно этот автор первым назвал истоки российской агрессии в южном направлении, возобновившейся в конце XVII в. и имевшей столь обширные последствия. Ими стали два идеологических фактора; православие и панславизм, которые уже в ту эпоху «начинают самодовлеюще влиять на русско-турецкие отношения» (ук соч. С. 11). Самым ярким представителем этих идейно-политических течений и стал, почти одновременно с Ю. Крижаничем, но независимо от него, патриарх Досифей Нотару.

17. Александр Маврокордато, потомственный фанариот, сделал стремительную духовную карьеру в греческом обществе. Занимая при дворе султана должность переводчика, он фактически стал одним из первых лиц в посольско-дипломатических кругах и службах империи. На протяжении 40-летней службы Порте неоднократно выполнял ответственные миссии за рубежом, связанные с государственными тайнами. Русские послы с 1699 г. называли Маврокордато «Салтанова величества тайный секретарь» (Уляницкий, 1883. С. 23), считая его статус выше визирского. Активно проводил политику удержания слабевшей империей её политического положения. Одновременно преследовал собственную цель — создание суверенного молдаво-валашского государства под собственным управлением (Jorga, 1911. S. 283—285; Kurat, 1943. S. 38—42).

18. Райа (райя) — первоначально всё податное население Османской империи; позднее к райе стали относить лишь немусульманских подданных султана или крымского хана.

19. «Ежели вы, усмотри нашу правость, с нашими войсками битися не будете, но похочете под оборону нашу поддатися и пришлете для того немедленно к нам, ради договору, от себя знатных людей, и будете обще с нами против турок и протчих подданных Турских битися, то мы примем вас как приятелей, во оборону свою и не велим войскам нашим вас разорять... но больше вам вольности и свободы позволим, нежели вы имели под Турскою областью». В противном случае «...повелим вас огнем и мечом разорять» (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 95—97).

20. К слову, родовая, традиционная порочность русского интенданта оставалась незаметной, глубоко скрытой, но пагубной для военных действий ещё полтора столетия после окончания Прутского похода. То есть до всемирного позора Крымской войны включительно, когда именно по этой причине огромная имперская армия, к тому же воевавшая оборонительно и на своей территории, потерпела поражение. Причём от союзных армий, для которых не только каждый патрон, но и каждую иголку приходилось доставлять в Крым буквально из-за трех морей. И у которых, тем не менее, царил безукоризненный, налаженный порядок службы и быта, что, главным образом, и решило исход войны.

21. Они встретились на одной из ясских площадей, где Пётр «обнял Кантемира и целовал его лицо, глаза, как отец своего сына», сообщает молдавский боярин хронист Ион Никулче, что подтверждает и его коллега Николае Костин (цит. по: Ермуратский, 1983. С. 20).

22. Участник похода к Пруту крымский историк Абдул-Гафар ал-Къырыми указывает, что большинство (40 000 сабель) в этом смешанном войске составляли крымские татары (Кемнер-Хайнкеле, 2002. С. 382).

23. По российским сведениям, всего вражеского войска насчитывалось ещё больше: 189 665 человек, поддержанных 444 пушками и 25 мортирами (ОР РНБ, F. IV. 736/3. Л. 271 об. — 272).

24. Судя по некоторым источникам, Пётр в эту минуту, действительно отчаянную, мягко говоря, растерялся. Как записывал датский посланник в России Юст Юль, непосредственно наблюдавший всё происходившее в лагере, «царь, будучи окружён турецкой армией, пришёл в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперёд по лагерю, бил себя в грудь и не мог вымолвить ни слова. Большинство [окружавших его] думало, что с ним удар» (Юль, 1910. С. 371). Используя последние возможности связаться с внешним миром, царь передавал на волю—петербургскому правительству—письма совершенно панического содержания: «...без особливой Божьей помощи ничего иного предвидеть не могу кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен» (ПБП. Т. XI. Вып. 1. С. 315).

25. Результаты такого недомыслия (если не хуже) турок сказались ровно через неделю после подписания условий Прутского мира: «24 июля русские из Каменца обстреливали запорожцев; те спросили их, известно ли им о мире. Солдаты ответили, что известно, но мир заключён с турками, а с татарами и с вами мира нет. После чего русские напали на Сечь, сожгли дома, всё разграбили и увели 60—70 человек, рыбачивших на реке. Кошевые отступили вместе с татарами на азовскую сторону, к Таганрогу» (Lagerberg, 1896. S. 218—219). Здесь неясно лишь, о какой Сечи идёт речь: о разрушенной старой или же о какой-то новой, — ведь сечь не только имя собственное, но и нарицательное: им обозначали любое очищенное от леса (посеченное) место для селенья. После Запорожской возникает Каменская, Алешковская Сечь и т. д.

26. Впрочем, по-настоящему стройных рядов у отступавших не получилось. Люди едва волочили ноги, многие пушки пришлось тащить вручную, так как лошадей почти не осталось. И далее, в бесславном этом отступлении, русское войско представляло, увы, столь же унылую картину. Оно почти ежедневно подвергалось нападениям крымского войска, отчего этим несчастным солдатам и офицерам, полумёртвым от усталости и пережитых страданий, приходилось каждый день из последних сил окапываться и ставить рогатки. Это физическое напряжение было причиной ещё более высокой смертности в остатках былой армии. Теперь в ней ежедневно умирало до 400—500 чел. Понятно, что такой скорбный марш побеждённых не мог продолжаться более 2 часов в сутки (Hurmuzaki, 1878. P. 88).

27. В этом тяжёлом для шведов положении Девлет-Гирей был чуть ли не единственным из былых союзников шведского короля, сохранившим верность старым договорённостям. Более того, как пишет один из весьма осведомлённых соратников Карла XII, именно в эти судьбоносные для Турции, Швеции и Крыма дни и месяцы «...лучшим другом короля стал татарский хан, государь с выдающимся военным гением, обладавший таким же воинственным духом» (Гассман, 1971. С. 36).

28. В мировой историографии принято давать отдельным, особо замечательным событиям (явлениям, катастрофам и пр.) имена собственные. К таким можно отнести, к примеру, Варфоломеевскую ночь, Стокгольмскую кровавую баню, Бостонское чаепитие и другие. Калабалык же (тур. бунт, заваруха, стычка, «буза»), то есть сражение трёх сотен шведов с многими тысячами крымских татар и турок, гораздо скромнее упомянутых событий по числу убитых (шведов погибло человек 20—30, крымских татар и турок — около 150), отчего и термин этот не столь известен, как упомянутые. Впрочем, сказанное не относится к странам Юго-Восточной Европы и Скандинавии, где смысл исторической реалии Калабалык и ныне понятен без каких-либо пояснений каждому турецкому или шведскому выпускнику средней школы.