4. Калабалык в Варнице

Значение личной политики Девлет-Гирея в истории Калабалыка прояснится в дальнейшем изложении материала, а здесь приведём мнение о нём, господствующее в науке. Увы, оно не соответствует истине, хоть его и высказывает, среди прочих, один из самых объективных и эрудированных специалистов по данной теме. Доктор исторических наук С.Ф. Орешкова говорит о Калабалыке как о завершившем долгий политический диалог сражении, произошедшем «между шведским королём и его окружением [с одной стороны], и турецкими войсками [с другой]» (Орешкова, 1971. С. 182). О том же о вооружённом конфликте «короля с турками в Бендерах в 1713 году» говорят и шведские историки (Карлссон О. Карл XII. Стокгольм, 2002. С. 48). Как мы видим, здесь совершенно игнорируется роль главных героев этого важного события — хана Девлет-Гирея и его соотечественников, находившихся в те месяцы в Бендерах и Варнице.

Нижеследующий эпизод из истории рассматриваемой эпохи заслуживает внимания не только как пока практически неисследованный сюжет, имеющий самостоятельную фактографическую ценность, но и в качестве характерного примера принижения исследователями роли крымских татар в критические моменты истории всего черноморского региона. В результате это яркое событие, бесспорное достояние национальной истории Турции и Швеции, не стало таковым для истории крымских татар, хотя именно они и сыграли в нём самую активную, более того — основную роль.

Политическая катастрофа 1711 г. — а иначе хан не мог оценивать Прутский договор — заметно сказалась и на крымско-шведских отношениях. Девлет-Гирей ясно видел то, чего так и не мог постичь Карл XII, сохранивший известную идеалистичность до последних дней своей недолгой жизни. В очередной раз эти два лидера встретились в обстановке строгой конфиденциальности ровно через 10 дней после заключения мира для того, чтобы обсудить дальнейшие совместные действия. Судя по записям присутствовавшего на этой знаменательной встрече С. Лагерберга, она напоминала не столько переговоры двух правителей, сколько беседу много повидавшего, умудрённого нелёгким жизненным опытом старца с довольно самонадеянным и упрямым молодым человеком.

Карл XII, как и в 1709 г., полагал, что он в состоянии довести до успешного окончания свою политическую акцию при османском дворе. А именно склонить султана к совместному выступлению против России, предварительно заключив шведско-крымско-турецкий договор. В него должна была, среди прочего, входить статья о неподписании с русскими сепаратного мира ни одним из участников до тех пор, пока Пётр не примет условия всех трёх потенциальных союзников.

Хан же, прекрасно видя, насколько недалёк его собеседник как политик, насколько не обеспечен он поддержкой других европейских господарей и, что ещё важнее, насколько трудно вести дело с османскими двором, муфтиатом, султаном, янычарскими и иными начальниками, всем этим клубком амбициозных, глубоко эгоистичных и нечестных, насквозь коррумпированных личностей и группировок, был, очевидно, на 99% уверен в неизбежности провала политических проектов шведского короля. Короче, Девлет-Гирею была предельно ясна совершенная утопичность поставленной Карлом XII задачи.

В то же время король по-прежнему мог быть полезен для общего дела, в актуальности которого ни у кого, даже у султана, не возникало сомнений, а именно для обуздания лидера тогдашней России. Вопрос был, таким образом, не в направлении деятельности Карла, а в области конкретного применения его кипучей энергии, патриотического энтузиазма и блестящих полководческих способностей. Но проявить эти качества он мог отнюдь не в душных покоях Адрианопольского дворца или в бюрократическом центре Порты — имперском Топкапы-Сарае, но на полях больших и малых сражений, где равных шведскому королю-рыцарю в те десятилетия просто не было¹.

Другими словами, Девлет-Гирей лучше самого короля знал, где именно деятельность Карла будет наиболее эффективна, где он более всего нужен (в том числе и в интересах разоряемого русскими войсками Шведского королевства). И в этом не было никакого парадокса: нередко ситуация, в которой оказывается даже незаурядная личность, гораздо отчётливее просматривается не ею самой, изнутри, а со стороны. Именно поэтому в ходе беседы хан недвусмысленно обращал внимание короля на тот факт, что султан на протяжении всей Прутской эпопеи ни разу не вспомнил ни о взаимных обязательствах (пусть документально и не оформленных, но неоднократно выражавшихся и Ахмедом III, и Карлом XII, и Девлет-Гиреем), ни о чьих-либо интересах, кроме своих личных, включая и долговременные политические перспективы слабевшей Османской империи. Гирей говорил, что в султанском дворце давно забыли о Боге, который наказует нарушивших клятвы в дружбе, — Свен Лагерберг дословно записал и этот аргумент крымского хана.

Поэтому, продолжал Девлет, обращаясь к своему собеседнику, если из Стамбула в самом ближайшем будущем не последует никаких новых предложений для короля, то Карлу необходимо возвращаться к своим войскам, и чем скорей, тем лучше. Сам же хан не ждёт для себя здесь никакой благодарности за содеянное, но лишь смещения и ссылки ещё до возвращения в Крым, поскольку турки уже установили денную и нощную слежку за ним и его приближёнными (Lagerberg, 1896. S. 191—192). Со всеми этими эти точными наблюдениями, логичными выводами и разумными рекомендациями могли согласиться многие, но не Карл, одной из характерных черт которого было невероятное упрямство. Слова старика он фактически игнорировал, доказав это и в ходе беседы, и дальнейшими своими безрассудными поступками.

На самом деле в дальнейшем ситуация могла лишь обостряться. Царь, обязавшийся по статье II Прутского трактата вывести войска из Польши, отказывался выполнять своё слово, ссылаясь на то, что турки вопреки тому же договору держат близ польских пределов злейшего врага «порядка» в Польше — Карла. По той же причине Пётр отказывался оставить захваченные им причерноморские крепости. Кроме того, среди турок и крымских татар разошёлся в те недели слух (не исключено, искусно пущенный османскими царедворцами), что Карл бросил свою державу на произвол судьбы, шведы отказались от своего короля, а сама «бесхозная» и частично оккупированная Швеция уже до исхода года войдёт в состав России. При этом, естественно, освободятся основные вооружённые силы царя, занятые на европейском театре, и объединённая русско-шведская армия с удвоенной силой ударит по Турции и Крыму. Слух не был лишён правдоподобия: Карл, действительно, совершенно бесплодно проводил в Турции месяц за месяцем, в то время, как его балтийские владения планомерно превращались русскими в зону выжженной земли, а национальная армия столь же регулярно истреблялась. Слухи эти привели, наконец, к тому, что удаления короля из Порты стали требовать вначале янычары, потом остальная армия, а затем и неспокойные городские массы Стамбула.

Такие настроения ослабляли и Турцию, и, опосредованно, Крым. Причём настолько явно, что в августе 1711 г. Девлет-Гирей не выдержал и заявил Карлу XII совершенно ультимативно, что если тот не уберётся домой добром, то хан «станет к нему в афронт, и непременным следствием сего будут великие беды» (Lagerberg, 1896. S. 235). Король пожал плечами, но не сдвинулся ни со своей малопонятной политической позиции, ни с места пребывания. Весной 1712 г., после подписания окончательного варианта Прутского договора², напряжение в отношениях хана и короля несколько ослабло. Возможно, этому содействовало возрастание общей опасности: русские снова стали готовиться к агрессии на юг, нарушая основные условия Прутского трактата, в частности, приступив к строительству новой мощной крепости на р. Самаре в качестве опорного пункта.

В фонде «Походная канцелярия Меншикова» Архива Санкт-Петербургского Института истории РАН сохранились письма к светлейшему князю и реляции царю от вице-канцлера империи П.П. Шафирова, находившегося в ту пору в Стамбуле вместе с П.А. Толстым, точнее, посланного ему в помощь. И в указанных документах имеется на этот счёт интересная информация. Так, в апреле 1712 г. посол сообщает, что Карл «неусыпно с приятелми своими ханом и французским послом» ведёт переговоры о способах склонить Порту к новой войне с Россией. Возможно, считал хан, для возбуждения нового конфликта достаточно будет ввести крымский корпус на территорию Польши, частично занятой русскими (АСПбИИ. Ф. 83. К. 18. Д. 158. Л. 22 об.).

Причем Девлет, целиком увлеченный новой возможностью ударить на русских с запада и тем отвлечь их от Крыма, был склонен дать шведскому королю не жалкие семьсот янычарских сабель (их выделял султан для сопровождения Карла на родину), а несколько десятков тысяч крымскотатарских всадников. Для этого Карл должен был возглавить свою армию, отправившись к ней не через Россию, естественно, а другим ближайшим путём, то есть через Польшу. Это было реальное решение проблемы. Но помехой его осуществлению стали отнюдь не турки, а Р. Саттон и Я. Кольер, послы морских держав (соответственно Великобритании и Нидерландов), постоянно противостоявшие росту французского влияния в Турции. В этот решающий момент они сумели войти в контакт с польской оппозицией Станиславу. И именно под их влиянием поляки-диссиденты заявили султану, что «никогда на то не позволят, чтобы король швецкой яко их неприятел с великим числом войск, а особливо татарских яко хищников, через их землю ехал» (АСПбИИ. Указ. дело. Л. 27—27 об.).

С другой стороны, напоминал Петру П.П. Шафиров, король шведов вполне резонно отказывался пересекать польскую границу без надёжной охраны, пока там, вопреки Прутскому договору, властвуют русские. Наконец, к тому же месяцу апрелю 1712 г. относится приводимая Ф.И. Соймоновым грамота султана, предписывающая Карлу XII всё же готовиться к выезду с «честным конвоем», численность которого теперь вообще замалчивается (ОР РНБ. F. IV. 739/4. Л. 21—21об.). А уж это не просто подозрительно: ясно, как Божий день, что король должен готовиться к депортации на фактически вражескую территорию вообще без какой-либо защиты.

И Карл заявил в очередной раз, что он отказывается пересекать польскую границу, пока оттуда не будут выведены русские войска. Король резонно опасался захвата в плен или даже покушения на его жизнь (РГАДА. Ф. 89. Оп. 1711. Д. 6. Л. 328 об.), что не требует разъяснений: Пётр на такие дела был, как известно, мастер.

Итак, выяснялось, что король не мог покинуть Порту по вполне объективным причинам. В то же время Карл, как следует из его внутренней переписки, искренне желал этого, сообщая своим сподвижникам, находившимся в Бендерах, что решил вернуться в свою армию в начале зимы 1712—1713 гг. (Fabrice, 1760, № 43). Но теперь поляки-дисссиденты заявили туркам, что пропустят короля со свитой и охраной лишь в том случае, если его будут сопровождать турки, но отнюдь не крымский конвой. Да и само предложение о свободном проходе шведов через территорию Польши должно поступить из Стамбула. То есть ни в коем случае «не от Хана, о котором они ведают, что он им неприятел, а швецкому королю друг». Примерно то же самое великому визирю по наущению П.П. Шафирова говорили английский и голландский послы Р. Саттон и Я. Кольер (АСПбИИ. Указ. дело. Л. 26 об. — 27 об.).

А о том, что русские по-прежнему не то что не уходят из Польши, но и всё более там усиливаются, на протяжении лета 1712 г. в Стамбул исправно сообщали крымские агенты на территории Речи Посполитой. И когда хан в сентябре подал султану очередную такую сводку, то терпение турок стало подходить к концу. И даже недруги Карла и хана в один голос заговорили о том, что если русские в ближайшие недели не покинут Польшу, то, как утверждал в очередном донесении П.П. Шафиров, «быть войне непременно» (АСПбИИ. Ф. 83. К. 20. Д. 9. Л. 1—1 об.).

Так и вышло. На заседании 31 октября 1712 г. великий диван принял решение об объявлении России войны «за многие ею несодержания последнего мирного договору». Впрочем, уже тогда высказывалось чётко обоснованное мнение, что за объявлением войны стоял не кто иной как Девлет-Гирей, имевший в правительственных кругах Турции не только врагов, но и единомышленников: «Причина нарушения мира не учинилась от инаго, токмо от Хана крымского, как разглашают сами турки», — сообщал царю его безымянный тайный агент в Турции (АСПбИИ. Ф. 83. К. 20. Д. 276 «а». Л. 1).

О том же писал в своем сочинении Рации³ П.П. Шафиров. Он объяснял такой успех крымского властителя не воинской силой или финансовыми возможностями, но единственно талантом, умом и политической несгибаемостью Гирея: «Хотя эти варвары (турки. — В.В.) и безумны, и непорядочны, однако сильны, многолюдны и безмерно многоденежны и ныне имеют благовременство, ибо имеют таких учителей, которые все интересы и силу не только Российского государства, но и всей Европы знают и им непрестанно внушают... Король шведский хотя и не умён, но при нём есть несколько министров и генералов умных; Орлик и прочие изменники... сведущи о всём внутреннем состоянии государства Его Величества, а им всем промотор⁴ и ходатай хан нынешний крымский, человек преострый...» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. VIII. С. 395).

Но объявление войны не означало ведения военных операций, их и не было отмечено на протяжении всей зимы. Причиной тому были как необычные холода, так и крайняя непопулярность новой войны во всех слоях турецкого населения — от простых людей до высшей администрации, включая и армейскую. Более того, возникла опасность вызванного военным положением мятежа: как писал домой посол А Артамонов, «...противу султана великая бунта вщиняется» (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 45. Л. 1). По совокупности этих и иных причин султан стал склоняться к возобновлению мира с царём, не доводя дело до кровопролития. В ту же зиму Девлет-Гирей активизирует свои контакты с украинским казачеством, между ними возобновляется постоянная переписка⁵, а Карл, получивший значительную сумму от своих французских союзников, жертвует по 500 талеров на курень, шлёт табуны коней и т. д., также явно рассчитывая на политическую и военную поддержку казаков в будущей кампании (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 6 «б». Л. 1 об.). Именно в эти месяцы королём был заключён союзный договор с запорожцами, которых представляла часть их, вытесненная Петром с Украины. Любопытно, что, подписывая этот составленный на латыни трактат, Карл всё ещё титуловался властителем прибалтийских земель, по большей части давно уже захваченных и разграбленных петровскими войсками: Dux Estoniae, Livoniae, Careliae, Dominus Ingriae и т. д. (цит. по: Бодянский 1847. С. 17).

Короче, взаимопонимание хана и короля было полным, подготовка к выезду короля шла своим чередом, и никто в её реальности не сомневался. Но такое решение проблемы явно не устраивало союзника Петра, Августа II, которого при мысли о новом появлении могучего врага в Польше не могли не охватить самые тяжёлые предчувствия. И он начинает по собственной инициативе переговоры с ханом, склоняя того к предательству. Как указывает в своей рукописи Ф.И. Соймонов, в Бахчисарай отправляется некий Ломарь, польский полковник, с предложением Девлет-Гирею настоять на сопровождении шведского короля, а в Польше скрутить его и выдать головой то ли Августу, то ли его покровителю Петру (ОР РНБ. F. IV. 736/4. Л. 23 об. — 24). Понятно, что для Гирея такой поступок был немыслим сразу по двум причинам, равно веским: во-первых, хан был человеком слова, а Карла считал своим другом; во-вторых же, такая акция чудовищно усилила бы основного врага Крыма — царя Петра, так что решиться на неё мог бы только слабоумный.

Королевский дом в Варнице, построенный солдатами Карла XII. Государственный архив Швеции

Ломарь был ханом прогнан, через месяц вернулся, его опять с позором выдворили за Перекоп. Но нашлись люди, которые сообщили Карлу, что хан замыслил сдать его на милость врагов, как только эскорт пересечет северную границу Турции (Warhaffte Relation, 1713. S. 2). Голштинский посланник в Стамбуле сообщает в своих мемуарах, что услышав эту клевету в январе 1713 г., Карл сразу в неё поверил (Fabrice, 1760, № 59), после чего отказался пускаться в путь, потребовав от султана гарантий своей безопасности и, вероятно, стал менять своё отношение к хану⁶. Затем, как следует из личной переписки короля, он некоторое время пытался объясниться с Девлет-Гиреем⁷, но тот, жестоко оскорблённый самой возможностью такого предположения, вряд ли отвечал своему варницкому корреспонденту с присущей ему вежливостью и выдержанностью. Другими словами, старая дружба стала разрушаться на глазах: мнительный король вообще прервал все контакты с ханом.

Только Ф.И. Соймонов даёт в своей рукописи объяснение такому легковерию шведского короля. Оказывается, его подданные перехватили некоего «курьера», у которого нашли шифрованное письмо. При отсутствии «цифирной азбуки» (ключа-дешифранта) оно было подозрительно легко прочитано. Оказалось, что это было послание саксонского министра Я.Х. Флеминга к Девлет-Гирею. И в нём о предательском сговоре Августа II с ханом упоминалось как о деле вполне уже решённом (ОР РНБ. Указ. дело. Л. 24)⁸. Естественно, это известие привело Карла в ярость, и он окончательно прервал все связи с крымским владыкой. Искренне недоумевавший хан пытался объясниться с королём, но тот был настолько оскорблён «предательством», что в беседе с бывшим другом уже «порывался до шпаги», по удовлетворённому замечанию П.П. Шафирова (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 20 «б», Л. 2—2 об.). Гирей не мог поверить, что его блестящий план рушится по столь глупой причине; 5 февраля он в последний раз предложил Карлу свой сорокатысячный эскорт — тот снова отказался в оскорбительных выражениях, и хан отступился.

При этом он даже согласился 11 февраля (31 января ст. шведского стиля) принять от Ахмеда III хат-и-шериф, полномочие поступать по своему усмотрению с вновь отказавшимся ехать, и таким образом выступившим против воли султана королём (Polak. S. 363). Оно предусматривало, что если Карл будет «...им, хану и сераскиру (бендерскому, Исмаил-аге. — В.В.) вооруженной рукой противиться, чтобы его тех подданных (шведскую свиту и лейб-гвардейцев. — В.В.) и его самого без всякого изъятья до смерти побить» (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д 50. Л. 1 об.). В тот же первый роковой день Калабалыка к Карлу приезжал голштинский посланник Фабрис, уговаривая его смириться и принять предложение султана — всё было напрасно, и во второй половине дня хан со своим войском выступил из Бендер к Варнице (Polak. S. 363).

П.П. Шафиров сообщает, что хан «осердился и осадил короля татарами и приказал, чтоб никакого харчю ему не давали и не возили», так же как и самое необходимое — питьевую воду. Оставшийся окружённым в доме-крепости собственной постройки, Карл заявил в ответ, что будет до тех пор «борониться, пока мочь будет, а ежели невозможно будет ему боронится, то восмь бочек пороху, которые при себе имеет, хочет король зажечь и дымом к небу ити» (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 20 «б». Л. 2—3).

Здесь, очевидно, тот самый случай, что требует сравнения источников: невольно возникает вопрос, как мог хан отказать шведам в еде и питье, которыми их уже не первый месяц снабжал не он, а новый бендерский сераскир? И уж если кто и мог запретить дальнейшее снабжение шведов, то высший в те дни начальник из находящихся в Бендерах османских чиновников, а именно представитель султана Ахмед-паша. Рассказ Ф.И. Соймонова следует целиком в русле этой логики. В рукописи говорится, что именно паша Ахмед «того ж дня отрешил он даванные королю провизи», приказав покинуть лагерь в Варнице всем туркам, полякам и казакам, которые повиновались, уйдя в Бендеры. То есть два источника дают взаимоисключающую информацию, и здесь был бы полезен третий, способный склонить весы адекватности в ту или иную сторону.

Такой источник имеется. Спустя какое-то время после Калабалыка в русском плену оказался один из его участников, некий янычар Али Абдулла. Фельдмаршал Б.П. Шереметев, прознав об этом, верно оценил важность такого свидетеля бендерских событий и отослал турка к Петру. Там Али Абдуллу допросили и отправили назад. Но ещё через какое-то время бывшего янычара опять повезли на север: видимо, снова понадобились какие-то уточнения по Калабалыку (Артамонов, 1990. С. 183). Не исключено, что именно те, которые интересуют нас: ведь турок утверждал, что в Бендерах властью обладал именно Девлет-Гирей, а не кто-либо иной.

Как выяснилось, янычарская стража вокруг блокированного шведского городка в Варнице по какой-то причине взбунтовалась, и хан снял её своей властью, приказав отправляться в Бендеры (Polak. S. 363), а казаков, также стоявших в Варнице, отправил в другое молдавское село. Польским же дворянам-эмигрантам, находившимся при ставке Карла XII, он предложил перейти от Й.И. Потоцкого к дружественному шведам Я. Сапеге (он также был прислан Станиславом в Бендеры)⁹. При этом Гирей вручил им письменную гарантию безопасности пребывания в Турции и обещал добиться от Августа II решения об их помиловании. Наконец, именно он вручил Карлу ультиматум о немедленном выезде за пределы империи.

Как видно из приведённых материалов, хан Крыма играл в Бендерах куда более видную роль, чем тот же Ахмед-паша, не говоря уже о местном сераскире. Собственно, здесь не было ничего удивительного, так как оба последних были всего лишь чиновниками, слугами султана, а Девлет-Гирей — великим ханом, который, напоминаю, своим падишахским достоинством далеко превосходил не только пашу, но и вообще любого османа¹⁰. И эта власть опиралась на реальную военную силу: в небольших Бендерах скопилось к тому времени почти 10 000 крымских воинов, каждый из которых, как известно, стоил нескольких турецких солдат. Наконец, как сообщает Али Абдулла, позднее именно хан, а не паша, отдал своим крымцам и добровольцам-туркам приказ к началу штурма, а турецким артиллеристам — к обстрелу дома-крепости (Артамонов, 1990. С. 135).

Вообще, известную роль играло и то обстоятельство, что султан в эти дни находился даже не в Стамбуле, а в ещё более далёком Адрианополе (Polak. S. 365), что также способствовало известной автономности действий Гирея. Если Карл постоянно имел при султанском дворе своего министра (им был назначен Томас Функ), то у хана такого представителя при Порте не было, и в случае необходимости связаться с крымцами приходилось снаряжать капыджи-пашу со свитой, путь которого в Бендеры длился несколько дней.

Таким образом, скорее всего прав П.П. Шафиров, причем Ф.И. Соймонов сам невольно подтверждает информацию последнего. Упоминая об уходе из Варницы янычар, он говорит, что татары остались. Они ни в чём не зависели от турок, у них было в изобилии и питья, и провианта. В ожидании штурма они даже устроили настоящее пиршество, использовав мясо шведских лошадей, перебитых по приказу Карла, а последнее случилось опять-таки из-за хана, приказавшего прекратить отпуск фуража для шведской кавалерии (ОР РНБ. F. IV. 739/4. Л. 30). О том, что в будущем штурме пришлось участвовать именно татарам, говорит и французский посол в Турции, и некий «избранный» (abgeordneten), то есть высокопоставленный турецкий ага (Palais, 1713. S. 2).

В результате сопоставления всех приведенных выше сведений исследователь не может не прийти к весьма неожиданному выводу: судя по всему, в ходе Калабалыка (по крайней мере, в его первый, с военно-политической точки зрения наиболее важный день) шведы дрались вовсе не с янычарами, а исключительно с крымскими татарами. Не противоречит этой гипотезе и письмо П.П. Шафирова, в котором говорится, что янычары в основной своей массе отказались участвовать в убийстве венценосной особы, особенно после беседы с одним из приближённых Карла, Гротгаузеном, успешно их увещевавшим. А когда по распоряжению паши они вернулись из Бендер в Варницу, то дело уже близилось к завершению. Что же касается предложенного Ф.И. Соймоновым определения наступавших как «турки и татары» (ОР РНБ. F. IV. 739/4. Л. 29 об.), то это, скорее всего, обычный штамп, психологически вполне объяснимый привычкой пишущего именно к такому словосочетанию¹¹.

Наконец, после 18 суток блокады резиденции Карла XII в Варнице в час дня 12 февраля 1713 г. ханские войска, усиленные янычарским отрядом, направили стволы полевой артиллерии на группу построек, где укрывались шведы. Девлет-Гирей, ещё раз обратившись к Карлу с увещевательными словами, не имевшими успеха, приказал дать два орудийных залпа и идти на приступ (Warhaffte Relation, 1713. S. 3). А когда основной янычарский контингент по команде сверху, от своего командующего, вернулся из Бендер, дело уже подходило к завершению.

Шведы дрались с превосходящими силами противника (за которым стояла фактически вся мощь Османской империи!) отчаянно. В день штурма погибли «многие татары и турки, не только рядовые, но и началные»: их пало свыше полутора сотен, в том числе «4 аги и мурзы». Но на второй день и шведов «многих порубили и 300 человек... в полон взяли. А сам король Свейской с некоторыми знатнейшими офицерами заперся в своём дворе, хотя по тому двору стреляли и бомбы на него с двух сторон бросали, но не могли онаго ...добыть...» (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 45. Л. 3—3 об.).

Штурм длился три дня. И лишь в ночь на четвёртый, когда «огонь на дворе короля загорелся (при котором случае хан и сераскир были) в час ночи король Свейской от великого жара и чаду принужден был выйтить с 15 офицерами, которые только в живых при сем осталися, и взял его в полон один татарин Липка...» (АСПбИИ. Там же). О нём же, о татарине Липке, как воине, взявшем в плен короля, писалось и в российской газете (Петербургские Ведомости. Приложения, Второй выпуск. С. 154)¹².

На этом Калабалык и закончился.

История эта имела символическое окончание. Прежде чем королю предоставили новое место обитания¹³, он и остальные пленные были отобраны у татар янычарами, получившими от султана за каждого шведа законное вознаграждение золотом. Очевидно, эта украденная награда (как и присвоенная турками слава победителей при Пруте) послужила основой для одной из многочисленных фальсификаций, которых накопилось так много в долгой истории крымскотатарского народа.

Значение Калабалыка как политической акции было крайне своеобразным. Напомню, что накануне этого события три великие державы очутились в политическом тупике. Пётр не мог вывести, в соответствии с Прутским трактатом, войска из Польши, пока Карл подстрекал турок к войне с Россией, демонстративно отказываясь покинуть Порту. Каря оставался в Турции, резонно опасаясь пересекать территорию Польши, пока там рыщут русские отряды. А Ахмед III не мог насильственно выслать шведского короля (согласно священной шариатской традиции гость — неприкосновенен); с другой стороны, Турция была буквально принуждена русскими, открыто нарушавшими Прутский договор (в том числе своим пребыванием в Польше), к объявлению царю войны, в которой была абсолютно не заинтересована и даже объявив которую, не начинала военные действия месяц за месяцем.

Такой порочный круг напоминал ситуацию из нашей современности, нередкую на узких улицах, когда несколько автомобилей не в состоянии разъехаться, мешая друг другу, отчего водителям приходится растаскивать технику чуть ли не вручную. Но в указанной «пробке» начала XVIII в. водители трёх держав оказались намертво блокированными и самостоятельно разрубить этот гордиев узел не могли.

Помощь пришла из Крыма, причём отнюдь не неожиданно. Именно в 1713 г. Девлет-Гирей II в последний раз обретает былой авторитет и политический вес. Как писал незадолго до развязки голштинский секретарь Карла XII, «...исход всего дела будет зависеть от пропозиций крымского хана» (Fabrice, 1760, № 64). Конечно, швед не мог предвидеть, что «пропозиции» Гирея сведутся к кровавому Калабалыку, но в целом он попал в точку. Именно хан вывел все три державы из затянувшегося политического клинча, нарушив мёртвое равновесие порочного круга. В результате телега истории покатила дальше: недужного Карла можно было более не опасаться, Пётр объявил о своём решении уйти из Польши, Турция тут же заключила с Россией желанный мир и т. д.

Это значение похода крымскотатарского хана к далёкому Пруту, а затем к Бендерам достойно оценили уже его современники: «Во всём этом многие обязаны Девлет-Гирай-хану, заботящемуся о благе своего народа, так как он доставил все эти счастливые победы и славу, как турецкому народу, так и крымскому» (Лехно, 1882. С. 41). Остаётся сказать, что вопреки мнению более поздних исследователей, Калабалык не был задуман как сугубо антишведская акция и отнюдь таковой не являлся¹⁴. Это была, пожалуй, единственная оставшаяся у Девлет-Гирея возможность вразумить упрямого шведского короля для его же пользы, и крымский хан этой возможностью воспользовался.

Примечания

1. Множество источников говорит о том, что Карла с его болезненно-прямолинейным и честным характером, часто невыносимым и для европейцев, ещё хуже понимали на Востоке. И только крымский хан оказался достаточно мудрым, чтобы пренебречь различиями не только в вере (для крымскотатарского адата эти различия вообще были мало-значимы), но и в характере. Недаром именно хану (а не великому визирю Балтаджи, как полагалось по османскому протоколу) было поручено успокоить шведского короля и сопроводить его из шумных Бендер в расположенную неподалёку деревню Варницу: Карл после позорного соглашения турок с Петром находился в состоянии почти невменяемом (Ciobanu, 1984. P. 95).

2. Он был заключён 5/16 апреля 1712 г. В нём Пётр обязывался вывести свои войска из Польши не позже, чем через месяц, а также беспрепятственно пропустить Карла через свои земли (Ст. 2). Эта статья лучше всех остальных характеризовала формальность, недееспособность договора. Как мог шведский король положиться на слова человека, неоднократно их нарушавшего? Ведь и сама Великая Северная война началась, как мы помним, по причине нарушения Петром клятвы о вечной дружбе с северным соседом.

3. Рация, рацея (от. лат. ratio) — наставление, поучение.

4. Промотор (от лат. promoveo) — буквально «продвигать вперёд», «развивать».

5. Писем того периода сохранилось крайне мало. В одном из них, отправленном из Каушан 27.01.1713 г., где хан именует себя «ласковым патроном (т. е. покровителем. — В.В.)» своего адресата-кошевого «со всем войском запорожским», содержится прямое указание на то, что Гирей планировал использовать сопровождение шведского короля на родину как средство добраться до района боевых действий на театре Северной войны, где можно было бы принести реальную пользу участникам антироссийской коалиции, совершив новый поход на восток: «пребывая в готовности до похода вольного, ждали мы особливо выхода короля швецкого через Польшу». И ещё одна информация, содержащаяся в этом источнике: поскольку Карл медлил с возвращением, в Сечь из Крыма был послан (незадолго до отправления письма) некий Мегметша-бей, которому было поручено «отобрать от вас (т. е. казаков. — В.В.) из всего войска совершенную рать для будущих походов, а куда точию то можно решить, собрав между собою [крымско-украинскую] Генералную Раду» или совет (АСПбИИ. Ф. 83. К. 21. Д. 19. Л. 1—1 об.).

6. Шведский король не мог не знать об общеизвестно тесных политических отношениях Речи Посполитой и Крыма. Ещё в 1707 г. Гази-Гирей требовал от султана разрешения на военную помощь Станиславу. Параллельно, не дожидаясь одобрения Стамбула, этот хан вёл в Бахчисарае переговоры с прибывшим туда посланцем Станислава летичевским ловчим Рушковским. Девлет II, сменивший Гази-Гирея, возобновил эти переговоры, уже с коронным кухмистером Станиславом Тарло (апрель 1708 г.), а через год кхану прибыл коронный стражник Стефан Потоцкий, просивший для Станислава 40 000 войска. Гирей был согласен, прося единственно уладить этот вопрос с султаном. Отправка крымских конников не состоялась лишь по причине нежелания турок ссориться с Петром, что было бы неизбежно при вмешательстве его вассала в польскую проблему, к которой царь относился крайне трепетно. Однако такие же тесные отношения между Бахчисараем и Варшавой отнюдь не прерывались и позже, вплоть до упоминаемых событий (Feldman J. Polska a sprawa wschodnia 1709—1714. Kraków, 1926. S. 24).

7. Карп писал Девлет-Гирею в декабре 1712 г.: «Чем упорнее пытаются меня отсюда вытолкнуть силой, тем более явными становятся Ваши хитроумные замыслы. И тем очевиднее становится, что, несмотря на все Ваши уверения, нас собираются заманить и выдать в руки врагов. Поэтому все мы будем оставаться здесь, на старом месте, пока полностью не убедимся в безопасности пути для нашего возвращения на родину» (цит. по: Karl XII, 1894, № 276. См. также в: Nordberg, 1745. B. II. S. 299—300).

8. Сомнения в подлинности этого странного письма тогда же высказали канцлер Карла XII Мюллерн, его казначей Гротгаузен и голштинский посланник при шведской ставке Фабрис (ОР РНБ. Указ. дело. Л. 24 об.; 31). Да и сам Ф.И. Соймонов указывает, что те письма содержали совершенно двусмысленную информацию, то есть поддающуюся двоякому толкованию: «в таких двояких игор в генеральных (предельно общих. — В.В.) изображениях составлены были, что трудно было выразуметь, такое ли было толко короля Августа намерение, чтоб турков от шведской стороны отвлещи, или того желалось, чтоб хан при провождении Каролуса в Полшу саксонцам его выдал» (ОР РНБ. Указ. дело. Л. 24). По мнению же шведских историков, за всей интригой с письмом стояли новый великий визирь Абаза-Сулейман и новый же бендерский сераскир, сменивший Юсуфа (Stille, 1918. S. 385).

9. Свидетель этих событий Ф.В. Миклушенко говорит о них в совершенно верной последовательности: хан, «выслушав от посланных своих... королевские трикратные ответы, приказал прежде татарам крымским буджацким [и] белогороцким обложение учинить и стеречь, чтоб никто [из шведов] не успел [уйти], а король, видя, что быть хочет ему неполезное, выговаривал, что ежели кто из обретающихся при нем людей хочет с ним умирать, то б с ним умирали и с турки бились, а ежели кто не хочет, даёт [разрешение] на волю их, а неволи в том никому нет и поляков выслал из своего двора в Бендер, по которым его королевским словам стали тотчас збирагца...» (АСПбИИ. Ф. 83. Оп. 3. К. 7. Л. 86 об.).

10. За несколько лет до того Мустафа-ага, посол Адиль-Гирея к королю Дании Кристиану V, сообщал чиновникам датского иностранного ведомства, что Гирей пользуется в Стамбуле особым почтением и оказывает большое влияние на внутреннюю жизнь Турции. Например, султан мог назначать его «штатгальтером» какой-либо области империи на весь срок пребывания высокого крымского гостя в Порте. Из этого делался логичный вывод о том, что хан «пользовался большим весом (ein höheres Ansehen genieß), чем любой бейлербей, даже находящийся в ранге визиря» (Matuz, 1964. S. 136).

11. Впрочем, всё сказанное по поводу этого исторического сюжета — не более чем гипотеза, при всей своей вероятности нуждающаяся в дополнительной проверке прежде всего по другим, черновым записям Ф.И. Соймонова, а также турецким и крымскотатарским источникам.

12. Если только это имя не нарицательное (липками называли потомков крымскотатарских воинов, некогда ушедших в Литву и там остающихся до сих пор), а собственное, то упоминаемый Липка не был обычным конником, каких в отрядах Гирея насчитывались многие тысячи. В движении сопротивления на Украине 1710—1711 гг., в пёстрых, многоплеменных (украинско-польско-татарских) отрядах К. Гордиенко и И. Самуся также пользовался известностью некий крымский татарин Липка, судя по всему, человек незаурядный (Мышлаевский, 1898. С. 70, 239). Ранее, в 1705 г. гетман И.С. Мазепа пишет об известном ему Липке как о чиновнике для особых поручений силистрийского сераскира Юсуф-паши (Мазепа, 2007. С. 142). Таким образом, не исключено, что во всех трёх случаях речь идет об одном и том же историческом лице.

13. Карла XII, получившего во время штурма два серьёзных ранения, перевезли в Демотику, замок в сельской местности под Адрианополем. Он около года болел и лишь осенью 1714 г. согласился вернуться в свою главную армию, стоявшую в Северной Германии.

14. Уже после Калабалыка, в апреле 1713 г., крымский калга Мехмет-Гирей с одобрения хана возобновил набеги на русские города, где томились пленённые под Полтавой шведы. После каждого такого похода Карл безвозмездно получал десятки спасённых солдат и офицеров (SRA GL. S. 8).