7. Второй поход П.П. Ласси, Белградский мир и крымско-шведские переговоры 1740—1741 гг.

По словам российского военного историка, «начало наших действий против Крыма в кампанию 1738 г. ознаменовано было удачным вступлением через обмелевшую часть Сиваша, во внутренность полуострова. Этим движением фельдмаршал Ласси снова обошёл перекопскую линию, где находился крымский хан с сорокатысячной армией». Место перехода обозначено в официальных донесениях того времени следующими данными: «армия с 19 по 25 июля (ст. ст.) переправилась через залив, называемый Азис в Крым», то есть в 6 верстах от ближайшего к нему окончания Перекопской линии (Ласковский, 1865. С. 363—364).

Более подробно об этой акции сообщает реляция П.П. Ласси, опубликованная через год в Регенсбурге. При подходе к Перекопу, говорится в ней, было захвачено несколько пленных, которые сообщили, что на оборонительной линии есть две крепости, большая, Ор-Капы, и малая — Ozuvarchkule (очевидно, Сиваш-Кале). Причём общее количество оборонявших Перекоп турок и татар, как пеших, так и конных, достигало 40 000 человек (Lascy, 1739. S. 2). Стояла жара, и Сиваш практически пересох. Поэтому утром 26 июня П. Ласси, оставив обоз на материке, пересёк залив с большей частью армии, а также с полевой и штурмовой артиллерией. В Сиваш-Кале было всего 100 человек турецкого гарнизона, которые бежали, как только показались русские полки. Калга, находившийся со своим войском вблизи этой крепости, также отступил, не приняв боя. Так и была занята эта малая крепость, без кровопролития. После чего, ещё до наступления темноты, российские войска продвинулись вглубь Крыма примерно на 7 вёрст.

На другой день крепость Ор-Капы была окружена, и П.П. Ласси послал крепостному паше письменное предложение о сдаче. В ответ крепостная артиллерия открыла огонь. 28 июня началось ответное непрерывное, на протяжение всего дня, бомбардирование крепости из мортир и пушек. Ещё через день русским удалось занять предместья Ор-Капы и начать разрушение пушечной пальбой стен и башен крепости. В это время её обороной командовал турецкий трёхбунчужный паша Абубекир, прибывший туда двумя днями раньше из Кефе с несколькими сотнями янычар. Он-то и прислал в российский лагерь письмо с согласием на капитуляцию и сдачу в плен (Lascy, 1739. S. 3). После чего крепостные ворота открылись, и в 9 час. вечера вошедший туда первым Генерал-квартирмейстер Де Бриньи принял от турок пороховые и иные склады. Затем в крепость проследовали десять гренадерских рот под командованием полковника Ласси и взяли в плен 2000 человек гарнизона, а потом ещё некоторое количество турок, попрятавшихся по подвалам и другим местам (Ibid.).

Историк Ф.Ф. Ласковский, собравший материал не только из этого, но и других источников, приводит дополнительные сведения об этом важном событии: «для развлечения сил и внимания неприятеля предписано было генералу Левашову идти со вверенным ему отрядом к Перекопу и у переправы через небольшой залив Шунгара (Чонгар. — В.В.) навести мост. Крымский хан, узнав о переправе русских через Сиваш, отступил от перекопской линии, причем оставил для защиты крепостцы Ор-Капы две тысячи человек и небольшой отряд в форте Чиваскула (Сиваш-Кале. — В.В.). Турки при восстановлении перекопской линии, разрушенной русскими в предшествующую кампанию, во многом усилили ея против прежняго, так, например, они обнесли Ор-Капи новою двойною каменною оградою, провели от оконечности линии, примыкавшей к берегу Гнилого моря, двойной ретраншемент с целью воспрепятствовать обходу линии с этой стороны, и на оконечности одного из этих ретраншементов воздвигли форт у Чиваскула. С наружной стороны перекопской линии, у самой крепостцы Ор-Капи снова образовалось предместье, которое кроме собственного своего вала окружено было бастионной оградой, прикрывавшей лагерь русских в кампанию 1737 г.

По вступлении в Крым русские немедленно овладели фортом Чиваскула и 27 (июня 1738. — В.В.) приступили к осаде крепостцы Ор-Капи, которая 29-го сдалась на капитуляцию; в ней было найдено более 100 орудий¹. Овладев крепостью, русские двинулись к крепости Кафе, считавшейся в то время наиболее сильным укреплением... на полуострове; фельдмаршал имел при том в виду, по достижении Арабата, произвести нападение на расположенный там укреплённый лагерь. Но встреченное им на пути своего наступления упорное сопротивление татар, а также сказавшийся недостаток в съестных припасах и невозможность заменить их местными средствами, побудили фельдмаршала предпринять обратный путь к Перекопу. Здесь войска расположились лагерем, где и простояли до конца августа; при своём же отступлении к границе взорвали снова линию» (Ласковский, 1865. С. 364—365).

В то же время донские казаки снова «посетили» Карасубазар, достигнув одной из целей похода теперь уже окончательным «истреблением одного из лучших городов полуострова, опустошением селений, отгоном скота и взятием в плен нескольких тысяч человек» (Висковатов, 1830. С. 40—41).

Российский историк не упоминает весьма важные события этого похода, которые подробно описаны в мемуарах его участника, главного медика российской армии И.Я. Лерха. Оказывается, основная часть корпуса П.П. Ласси, ставшая лагерем в 8 верстах южнее Ор-Капы, вступила 8 июня в сражение с ханским войском. С российской стороны в нём участвовало четыре драгунских полка (пятый, а также пехота, оставались в резерве). Крымская конница, которой руководил Менгли-Гирей III, в результате яростной атаки прорвала русский фронт в центре, рассеяла драгун, был захвачен находившийся в тылу лагеря обоз и часть артиллерии. Затем ханское войско обратилось против казаков, стоявших в конном строю на флангах регулярной части российского фронта и также обратившихся в бегство. При этом крымцы легко настигали их и беспощадно рубили. В ходе этих действий, как пишет очевидец, «не было сделано и 10 выстрелов», татары действовали лишь саблями и копьями. Началось общее беспорядочное отступление, ханские воины преследовали русских ещё два дня — 9 и 10 июня (Lerche, 1791. S. 133—134).

Всего в результате этой битвы и последующих стычек было убито 135 драгун и 6 офицеров, украинские казаки потеряли около 400 рядовых и 24 старшин и атаманов; донцы — соответственно 300 простых казаков и одного полковника. Примерно вдвое больше было раненых, из которых многие не выжили. Сколько их было, неизвестно — весьма точный в своей информации военный доктор упоминает об этом лишь в общих словах (Lerche, 1791. S. 134—135). Зато он называет две, с его точки зрения, основные причины поражения: в войске П.П. Ласси было много необстрелянных новобранцев, а драгунские и казацкие кони сильно уступали татарским как в скорости, так и выездке (ibid.). Итак, разгром российского войска ханской конницей был полный.

Собственно, это вторжение было заранее обречено на неудачу, поскольку Менгли-Гирей применил тактику, против которой русские даже с превосходящими силами оказались бессильны. Он сознательно лишил средств существования царское войско, которое по идее Миниха имело минимальный запас провианта и фуража в надежде на местные ресурсы. И восполнить эту нехватку было нечем, так как и флотилия со снабжением, посланная из Азова к крымским берегам, также своей цели не достигла. Как пишет другой участник похода, генерал-фельдмаршал «повсюду нашел край в таком разорении, что армии почти нечем было пропитаться... Кроме того, шедший из Азова флот с провизиею, под командованием вице-адмирала Бредаля был встречен на пути такою сильною бурею, что одна половина судов разбилась, а другая рассеялась. Итак, сделав ещё несколько переходов, гр. Ласси привел армию обратно к Перекопу, где приказал подорвать все укрепления и срыть линии на значительное расстояние» (Манштейн, 1875. С. 153).

Таким образом, четвёртый поход российской армии на Крым окончился провалом: П.П. Ласси не справился с возложенным на него заданием, ведь предполагалось «овладеть Кафою, самым укрепленным пунктом в Крыму и морского гаванью, в которой турки часто содержат свой флот» (там же).

Но уже на следующий, 1739 г., в июне, попытка захвата полуострова повторилась, и снова под руководством П.П. Ласси. Часть русских войск двинулась к Перекопу, вторая — к Генчи, надеясь снова форсировать Сиваш. Однако последнее предприятие отменили, во-первых, из-за высокой воды в Сиваше, а во-вторых, оттого, что на траверзе Генчи крейсировала турецкая эскадра из 6 кораблей, 10 галер и множества более мелких судов, что делало переправу вброд невозможной. Поэтому командовавший этим отрядом Д.Ф. Еропкин ограничился лишь недолгой артиллерийской дуэлью с турецкими кораблями, совершенно бесплодной для обеих сторон.

Главные же силы русских испытывали немалые трудности, оказавшись, как и в прошлом году, без воды и фуража, поскольку крымцы подожгли заперекопскую степь. А когда войско подошло к перешейку, то П.П. Ласси получил известие, что в северном Крыму степь также сожжена. Выхода не было, и Генерал-фельдмаршал отдал приказ отступать к р. Молочной (Lerche, 1791. S. 158—159).

Впрочем, в августе 1739 г. русские вернулись, беспрепятственно миновав перешеек. Не встретили они сопротивления и на подходе к Ор-Капы: как оказалось, крепость была брошена. Более того, за время, прошедшее после похода 1738 г., ни турки, ни татары не предприняли никаких попыток к восстановлению разрушений. Так что опасавшиеся внезапного удара с юга русские сами принялись чинить крепостные ворота и стены. Бывшие при войске казаки совершили несколько набегов вглубь полуострова, но вернулись ни с чем: все ближайшие деревни были жителями брошены. И тогда П.П. Ласси, учитывая близившуюся осень и полное отсутствие кормов в действительно сожжённой крымской степи, принял единственно верное решение: возвращаться. Так бесславно закончилось и это, самое «мирное» в истории Крыма вторжение неприятеля на его землю: ни татары, ни русские не потеряли ни одного человека (Lerche, 1791. S. 163—164).

Этот вывод подтверждается не только военно-стратегическим, но и политическим анализом событий Русско-турецкой войны 1735—1739 гг. (см. ниже). Между тем, российские историки за редчайшими исключениями утверждают обратное, говоря о победоносном исходе войны, якобы имевшей большое значение для дальнейшей экспансии России в южном направлении и конечном захвате ею Крыма. Это относится и к новейшим (2006 г.) исследованиям этой темы. Так, в качестве важного доказательства доминирующего положения России в Северном Причерноморье уже во время первого похода Миниха приводится вывод, что «русская армия, захватив столицу Крымского ханства — Бахчисарай, некоторое время контролировала полуостров» (Шапошник В.В. Русь и степное Поволжье // РСМА. С. 191).

Последнее утверждение лишено смысла, поскольку, как мы видели, фельдмаршал, совершив в 1736 г. с боями переход Перекоп — Гёзлёве — Бахчисарай, спешно ретировался, гонимый голодом и эпидемией, из Крыма. При этом вся территория полуострова вне этой узкой маршевой полосы осталась не затронутой военными бедствиями. Мы не говорим уже о каком-то политическом «доминировании» России, ибо власть хана в его государстве оставалась во время кампании 1736 г. абсолютно незыблемой, а в 1737—1739 гг. русское войско к Бахчисараю и близко подойти не смогло.

Подводя итоги действиям российской армии в течение четырех крымских кампаний 1735—1738 гг., нельзя не прийти к выводу о совершенно недостаточной материальной обеспеченности отдельных корпусов и флотилий, а также о слабости командования. Так, австрийский представитель при действующей русской армии во время войны полковник Беренклау писал в Немиров послу Оштейну о взятии Очакова: «правда, что никогда войско не атаковало города с большим мужеством, но что касается до генералов, то сколько их ни есть, все они способны быть только гренадерскими капитанами» (цит. по: Манштейн, 1875. С. 139).

Такой вывод находит подтверждение и в аналитическом обзоре, сделанном современным военным историком: «Русская стратегия в общем [была] плачевна. В четырех крымских походах 1735, 1736, 1737 и 1738 гг. в каждый последующий повторяются ошибки предыдущего, а все вместе повторяют ошибки допетровских времен, «хождений» Голицына к Перекопу. Основная ошибка это слишком большая, громоздкая армия, которую трудно довольствовать. Легкий летучий корпус, «корволант», из драгун с конной артиллерией вполне мог бы ее заменить. Походы Миниха 1737 г. к Очакову и обратно, в 1738 году — к Днестру и обратно — особенно напоминают допетровское полкохождение. Армия движется единой сплошной массой... самый центр этой войны — безлюдная степь, так называемые «Дикие Поля» — способствовали неудаче этих двух походов, где мы лишились не более 8000 людей в боях, а свыше 60 000 погибшими от болезней и лишений» (Керсновский А.А. История русской армии в 4 т. М., 1992—1994. Том первый. От Нарвы до Парижа. С. 83). Напомню, что по другим выкладкам (учитывая и кампанию 1739 г.) Россия потеряла общим счётом 100 000 человек², и потеряла их фактически попусту, так как Турция отнюдь не чувствовала себя побеждённой.

Этому способствовали и военные действия 1738 г. на втором фронте, близ Днестра. Во-первых, России пришлось вновь, всего через несколько месяцев после захвата, уступить Оттоманской империи мощную крепость Очаков: её просто невозможно было удержать на территории, которую полностью контролировали турки и аккерманские татары.

Во-вторых, Б.Х. Миних проиграл в этом ретоне ещё одну кампанию. Весной 1738 г. у него был готов план похода через Днестр и Буг в Молдавию, являвшийся дальнейшим развитием плана кампании 1737 г., подготовленного А.И. Остерманом, хотя и исполненного не до конца (Очаков был взят, но прилегавшие к Бугу и Днестру территории оставались в руках ногайцев и турок). Поэтому фельдмаршал наметил В 1783 г. форсировать обе упомянутые реки, затем идти через Молдавию к Бендерам и дальше, рассчитывая, среди прочего, на помощь молдавских бояр (в случае удачи новым властителем в статусе «удельного князя» должен был стать российский ставленник А.Д. Кантемир)³. Кроме того, решение этой задачи существенно облегчило бы одновременное с российским выступление австрийской армии по направлению к Видину и другим турецким крепостям.

С моря действия российской армии должна была поддержать Днепровская флотилия, которой предписывалось в случае необходимости преградить турецкой эскадре подходы к днестровскому лиману и Очакову. В начале июня 1738 г. огромная российская армия (108 000 человек только личного состава, не считая десятков тысяч обозных погонщиков) выступила к Бугу и Днестру. Однако оказалось, что на подступах к этим рекам русских поджидают крымские татары и турки. Поэтому, после того как армия Б.Х. Миниха начала переправу через Буг и свернула к р. Кодыме (впадающей в Буг), она тут же подверглась ударам крымскотатарской конницы под руководством сераскира Али-Гирея. Через пять часов боя крымцев удалось оттеснить, и Кодыму форсировать.

После вступления авангарда армии в турецкий эялет Подолию вдали уже показался Днестр. Но удары крымских отрядов становились все ожесточённее. В то же время к Днестру подходили свежие турецкие силы, снятые с австрийского фронта. Вообще положение Турции явно улучшалось: ей удалось обезопасить себя, отбросив австрийцев почти к Белграду и захватив стратегически важную сербскую крепость Ягодину. При этом турок радостно встречали местные славяне, измученные австрийскими налогами — вместе с сербами и румынами Баната и Алмаша. Под власть султана добровольно переходили десятками деревни и села, вплоть до самой Хорватии (Кочубинский, 1899. С. 398—399).

Усиление Османской империи сказалось и на ходе днестровской кампании. Армию Б.Х. Миниха удалось остановить. Но лишь в 20-х числах июля фельдмаршал впервые признал в своём донесении, что не в состоянии форсировать Днестр по причине скопления крупных сил противника прямо по фронту и, главное, непрекращающихся ударов крымских татар с фланга (от р. Саврань). Поэтому русские развернулись в северо-западном направлении и двинулись от Саврани в область притоков Днестра: рек Молокиши, Билочи и Каменки, поскольку в условиях жаркого лета 1738 г. главной задачей стало обеспечение людей и тяглового скота водой.

Фельдмаршал вывел в июле армию к реке, но почему-то в наиболее неудачном месте. Из-за огромной высоты обрывистого берега спуск к Днестру оказался невозможным. Вообще Б.Х. Миних в своих донесениях объяснял такие тяжкие промахи действиями крымских татар. Он оправдывался перед Петербургом, что из-за них не может даже разобраться с местностью: татары умышленно «разгоняют обывателей и потому нельзя узнать подлинно, где взять фуражу и миновать трудные дефилеи» (цит. по: История лейб-гвардии Преображенскаго полка 1683—1883 г. Том II. 1725—1801 гг. / Составил гвардии капитан А. Чичерин. СПб., 1883. С. 50). Эти признания раскрывают ещё одну сторону слабого руководства российской армии, неспособной передвигаться по незнакомой местности без сбора сведений у местных жителей⁴.

Выступив вверх по течению близ берега Днестра, армия Миниха продолжала испытывать сильнейший недостаток в воде: к реке её по-прежнему не подпускали крымские татары. Подойдя к р. Билочи в месте, снова неудачно избранном Б.Х. Минихом, войско переправиться через нее не смогло. Став лагерем между речками Молокишью и Билочью, русские постоянно подвергались с востока атакам крымцев, а с запада — турок, переправившихся тем временем через Днестр на лодках. Опасаясь попасть в турецко-крымский котёл, Б.Х. Миних спешно вернулся к Днестру, после чего началось форсированное отступление по безводью и страшной жаре к р. Каменке. Крымские конники, пользуясь тяжёлым физическим состоянием солдат, на последнем участке пути (у Поповой Гребли), на скаку выхватывали их, как малых детей, прямо из походных колонн.

На протяжении всего отступления делались попытки фуражирования, но почти все они также оканчивались захватом солдат в плен (всего за время этого марша в плен попало 10 000 человек; столько же пало от походных лишений и в результате атак противника). Кроме того, туркам и крымцам достался весь армейский обоз и пояти вся тяжёлая артиллерия армии. Лишь 6 августа поредевшие колонны русских подошли к Каменке. Здесь впервые оказавшиеся в безопасности остатки войска наконец-то добыли воды и сена для лошадей и волов. Реку Буг на пути отступления удалось форсировать лишь у Тростянца. Далее войско двинулось, теряя людей и скот, закапывая пушки, ядра и порох от шедшего по пятам противника, к Киеву.

Фельдмаршал оправдывал катастрофический провал этого похода не собственным неумением или недостатками армейской разведки, а массовым дезертирством. Отчасти и это было правдой: от голода солдаты уже не первую кампанию бежали не только к польской границе, но и к туркам с татарами (Кочубинский, 1889. С. 404—412).

Эти события не могли не оказать сильнейшего влияния на ход мирных переговоров России с Турцией в Белграде на конгрессе, который должен был положить конец войне 1735—1739 гг. Инициатором этой встречи стала, как и накануне Немирова, Австрия. Она предложила возобновить сорванные в 1737 г. переговоры, теперь уже при посредничестве Франции, которую в Стамбуле представлял маркиз Вильнёв. Между тем союзники по войне с Турцией находились в неравном положении. Если Австрия потерпела, начиная с 1737 г., ряд тяжёлых поражений, а в 1739 г. увидела турок у стен своей крепости Белград, то русские в этом году нанесли османам сокрушительное поражение при Ставучанах. Затем мухафиз (комендант) мощной турецкой крепости Хотина, Ильяс Колчак-паша, без боя сдал её, а вскоре пала ещё одна, слабее укреплённая, но стратегически важная крепость Яссы.

Поэтому политики Петербурга, которые, несмотря на неудачи в Крымских походах 1735—1738 гг., надеялись развить успех на землях Западного Причерноморья, рассматривали предложение австрийского союзника без энтузиазма. Однако в начале сентября Австрия подписала у стен Белграда упоминавшийся сепаратный мирный договор с Портой, что делало для России продолжение войны на юге малоперспективным. Поэтому российский уполномоченный (и в этой роли выступал маркиз Вильнёв) прибыл в том же месяце в Белград, где уже 18 сентября был подписан мирный договор с турками.

По его условиям, Порта признавала право России на владение Азовом, но лишь после того как крепость будет демилитаризована (вплоть до ликвидации фортификационных сооружений). Взамен российская сторона получала право выстроить новую крепость на донском острове Черкасе, а Турция — в устье Кубани. России запрещалось держать корабли на Чёрном и Азовском морях, то есть даже торговля с Турцией могла осуществляться перевозками товаров на исключительно турецких кораблях. Наконец, была вновь подтверждена независимость от России Большой и Малой Кабарды (Текст Белградского мирного договора см.: ПСЗ. Т. X. № 7900).

Условия Белградского мирного договора, среди прочего, со всей очевидностью показали уже известное. А именно, что тяжёлая война, которую Россия вела с 1735 по 1739 гг., оказалась совершенно безрезультатной, а огромные человеческие жертвы, понесенные в четырех кампаниях, были принесены без какой-либо выгоды в политическом, военно-стратегическом или экономическом положении державы (Подробнее см.: Белов Е. Турецкий поход 1739 г. и Белградский мир // Древняя и новая Россия. 1878, № 4. С. 336—338). В дальнейшем Петербург пытался исправить сложившуюся в Северном Причерноморье ситуацию, однако первых успехов России удалось добиться лишь через 35 лет, когда в придунайской деревне Кючук-Кайнарджа был в 1774 г. заключен новый, более для неё выгодный русско-турецкий договор.

Следует отметить, что в Немирове и Белграде твёрдая позиция послов Порты была поддержана Европой, снова ощутившей реальную русскую опасность как по отношению к соседним западным странам, так и в смысле захвата Россией Босфора⁵. Шведские послы в Стамбуле Хепкен и Карлсон уже тогда начали работать над союзом своей державы с турками; их всячески поддерживал французский дипломат Вильнёв. Но когда шведско-турецкий союз был практически готов, против его ратификации активно выступило русское правительство (Zinkeisen, 1856. S. 814).

Из-за вновь обострившейся персидской угрозы турки не решались противиться нотам Петербурга, ратификация договора со шведами затянулась. И вот, в сложившейся неясной, ежеминутно меняющейся обстановке начинаются новые, уже шведско-крымские переговоры. В этом диалоге не менее бахчисарайских политиков были заинтересованы шведы. Они понимали, что именно согласие хана выступить против русских могло нарушить неустойчивое равновесие, в котором оказалась политика Порты из-за борьбы двух партий в султанском диване (подр. см.: Возгрин, 1978. С. 330).

Переговоры со шведами шли в 1741—1742 гг. в Бахчисарае. Сюда, ко двору Селамет-Гирея II (1740—1743), прибыл из Стамбула консул Вентуре де Парадиз, представлявший одновременно королей Франции и Швеции. В инструкции консулу мало что говорилось о Турции, выполнение изложенных в ней задач целиком основывалось на традициях «дружбы Швеции и Крыма» и на общих интересах по отношению к России. Исходя из этого, крымскому хану следовало бы немедленно объявить, наконец, войну русским, без апробации этого решения Турцией, но полагаясь на шведскую поддержку. Иначе, гласил IV пункт инструкции, рано или поздно Крым будет захвачен Россией.

Но даже начавшиеся уже военные действия России на шведской границе не могли придать Селямету решимости. На этот раз он опасался не столько турок, сколько персов. И, заверив Вентуре де Парадиза в добрых чувствах к своему «шведскому брату» Фредрику I, хан начинает длительные консультации со Стамбулом. Турки, естественно, никакого положительного ответа не давали. А вскоре появилось ещё два фактора, окончательно похоронивших надежду на шведско-крымский альянс. Персы сконцентрировали огромное войско на Кавказе, а в России взошла на престол Елизавета Петровна, дружественно настроенная к Швеции и тут же прекратившая военный конфликт на севере.

История последних в истории шведско-крымскотатарских переговоров стала прелюдией к выше уже упоминавшейся, наступившей в 1740—1750-х гг. полосе турецкой политики, направленной на поддержание мирных отношений с Россией и Польшей. Не первое десятилетие терявшая позицию за позицией на европейском континенте, неумолимо слабевшая империя османов всё последовательнее переходит от былой активной политики к концепции глухой и бесперспективной самозащиты. И если султаны ранее смещали крымских ханов за недостаточную военную активность в пользу мусульманского мира, то теперь Гиреев стали поощрять за искусство хранить мир со славянами.

И в этом отношении весьма показательна история обоих периодов правления Арслан-Гирея (1748—1756; 14 марта — июнь 1767). Хан этот отличался завидной энергией, прежде всего во внутренних делах Крыма. Он сумел в краткий срок сделать то, чего не удалось его предшественникам: уничтожить все следы пребывания русских на крымской земле. Строители пришли на брошенные десяток лет до того руины городов и сёл. Были реставрированы и отстроены заново мечети, медресе, дворец ханов, загородные поместья, разрушенные крепости и укреплённые пункты Ор-Капы, Арабат, Уч-Оба, Джеват, Чонгар. Перекопские рвы были очищены, углублены и наполнены морской водой, появились и новые рвы. Старинные медресе расширялись за счёт многочисленных пристроек, необходимых для преподавания и проживания сохт, поднялось множество новых общественных зданий и т. д.

Глубоко озабоченный наступившей раздробленностью ханского рода и даже переходом ряда членов его на сторону оппозиции, Арслан-Гирей сумел вновь собрать их воедино. Это касалось и тех султанов, которые покинули Крым, время от времени становясь во главе восстаний кубанских и буджакских ногайцев, черкесов и т. д. Хан избрал для примирения с ними проверенный способ: он объявил им о прощении за прошлые грехи и стал наделять их высокими постами, важными привилегиями, почётным оружием и другими дарами. В результате большинство этих принцев крови из противников ханской власти стали её сторонниками (Гайворонский, 2003. С. 80—81).

Но благодарность от султана хан получил, прежде всего, не за свою беспримерную восстановительную деятельность, длившуюся много лет. Теперь Порта, как упоминалось выше, прежде всего опасалась за сохранность собственных владений и Гирея благодарила единственно за соблюдение «условий дружбы и приязни с Российскою державою и Польскою республикою», а также за то, что он не только расширил и укрепил крепости Ор-Капы и Арабат, но и заселил их пришлыми ногайцами, сумев уговорить степняков сменить кочевой быт на городскую жизнь (Смирнов, 1889. С. 77). Впрочем, восстановить свою державу в столь краткий срок и, главное, целиком и полностью, этот Гирей вряд ли смог бы без братской помощи из-за моря. Имеются сведения, что в этот период из Турции в Крым прибыли архитекторы, инженеры, множество строительных рабочих, морем завозились даже стройматериалы, что было в ту эпоху и вовсе необычным (Schlechta-Wssehrd, 1863. S. 38).

Примечания

1. Один из участников похода сообщает, что за два года, прошедшие с первого похода Миниха, разрушившего крепостные укрепления Ор-Капы, они были полностью восстановлены турками. Исключение составляли бывшие 7 башен вдоль Турецкого вала. На их месте турецкие инженеры оборудовали высокие площадки для крепостной артиллерии (Lerche, 1791. S. 130).

2. Основная часть этих потерь объясняется отвратительным состоянием российской военной медицины. Согласно данным руководителя военно-санитарного дела Кондоиди, от болезней только в 1738 г. потери в русской армии составили 30 000 человек (Урланис, 1994. С. 266). Одной из причин высокой заболеваемости рядового состава была устаревшая система питания солдат. Они получали сырые продукты и были вынуждены самостоятельно готовить из них пищу, что в походных условиях не всегда удавалось. В этом смысле крымцы и турки находились в более выгодном положении — по причине иного «меню». Им не нужно было часами варить щи или кулеш. Достаточно было нагреть котёл воды и залить кипятком толокно или иную муку — и обед был готов.

3. Это был сын Дмитрия Кантемира, который после Прута переехал в Россию с 4000 подданных. Здесь он получил обещанные имения и титул князя Российской империи. Умер Д. Кантемир (1723) сенатором Российской империи, в чине статского советника и был погребён в одном из московских монастырей. Но в 1935 г. по просьбе правительства Румынии его прах был перевезен в Яссы и в этой столице бывшего Молдавского княжества заново захоронен (Ермуратский, 1983. С. 23, 25).

4. Невероятно, но факт: ни у Б.Х Миниха, ни у П.П. Ласси не было ландкарт (и это в конце первой трети XVIII века!). Последний лично вычертил план Крыма лишь на четвертый год войны с ханством. Кстати, не лучше обстояло дело и с морскими картами, даже такому профессионалу, каким был П. Бредаль, приходилось двигаться со своей флотилией наобум. Это приводило к нелепым ошибкам: так в 1737 г., подходя к берегам Крыма, вице-адмирал принял Сиваш за устье какой-то речки (Висковатов, 1830. С. 11).

5. Эти опасения прямо вытекали из логики последних событий или, точнее, из повторявшихся попыток России захватывать всё новые территории Турции и Крымского ханства. В том, что такие попытки будут продолжены, не было сомнений ни в Европе, ни в самом Петербурге. Об этом говорит красноречивая поздравительная ода на немецком языке, поднесённая Петербургской Императорской академией Анне Иоанновне после заключения Белградского мира (перевод 1740 г.): «Что ещё недостаёт к наибольшей вашей славе? Путь в Константинополь вам отворен. Исполняйте желание всех христианских народов; сокрушайте оныя Седьм башен (т. е. древний замок Едикуле в Стамбуле. — В.В.); следуйте за бегущими от вас при Дунае; распускайте свои победные знамена. Скоро можно будет на Филистинских холмах видеть кресты вместо полумесяцов» (Примечания на Санкт-Петербургские Ведомости 1740 г. С. 140).