Содержание

Предлагаемое исследование посвящено этнической истории крымских татар. Тем не менее список сюжетов, включённых в ткань работы, темой «чистой» этноистории не ограничивается. И в этом нет никакой непоследовательности, поскольку сам предмет этнической истории нуждается в чрезвычайно широком, специфически многоплановом фактографическом фундаменте, в доказательной базе. Так, если, к примеру, ограничиться изложением основных и второстепенных событий и фактов истории этноса, игнорировав при этом особенности как его народной, так и высокой культуры, проблемы традиционной философии или магистральных направлений внешней политики, то неполной станет именно этническая история.

В виду сказанного становится очевидной необходимость освещения в подобной работе не просто многих сюжетов, имеющих отношение к крымскотатарскому народу. Речь идёт о максимально полном их «наборе». Как говорил один неплохой французский историк, все знают, что одного из Людовиков гильотинировали, поэтому гораздо интересней прочесть, сколько в тот день стоил пучок лука! Так что о луке (причём не только в переносном смысле) будет рассказано также.

Очевидно, читатель обратит внимание на то, что в изложении материала сделан определённый акцент на истории культуры этноса, хотя работа эта ни в коем случае культурологической не является. Объяснить такое предпочтение довольно просто, ведь причин ему имеется не одна и не две. Итак, первая из них: крымскотатарская культура не только в советский, но и имперский период подвергалась гонениям и дискриминации; это, в общем, известно. Но — что ещё пагубней для исторической истины — не будучи в силах эту культуру искоренить даже в условиях депортации и ссылки народа, московские руководители национальной политики отдали команду подвергнуть её фальсификации и принижению в глазах всего цивилизованного мира. Поэтому разговор об этнической истории коренного народа Крыма невозможен без нового, более объективного и по возможности полного освещения культурных его достижений.

Вторая причина заключена в особенностях самой этой культуры, не поняв которых, невозможно постичь и этнопсихологию крымских татар. Дело в том, что ей был несвойствен поэтичный, но мрачный «древний ужас» (как, например, не менее великолепной финской или уникальной гренландской культурам). Он, скорее всего, и не мог возникнуть в окружении светлой природы Крыма. Можно тщательно исследовать полуостров вдоль и поперёк, обнаружив при этом десятки совершенно несхожих ландшафтов, но среди них не будет ни одного «ужасного», внушающего страх и трепет. А если мы вспомним о тех, кто на протяжении Средневековья (да и ранее) заселял ниши, свободные от аборигенных племён, то перестанем удивляться поразительному сходству крымскотатарской культуры со столь же богатыми, солнечными, человечными эллинской, южноиталийской или классической арабской культурами. Без освещения этой пока мало изученной культурной особенности просто невозможно было исследовать историю народа.

Во внимании к традиционной культуре Крыма имеется и ещё одно, скорее практическое, чем узконаучное соображение. Когда-то царь Пётр, задыхаясь в действительно спёртой атмосфере закупоренной Московии, пытался прорубить окно в Европу — намерение логичное. В Крыму иная ситуация. Во-первых, он никогда не был отсечён от внешнего мира, и его культура не страдала от само-герметизации, как великорусская. Во-вторых, в настоящее время такого «окна» также не требуется: разнообразных феноменов евро-американской, великорусской и даже отчасти среднеазиатской культур (точнее, реалий современных псевдо- или субкультур) в Крыму, пожалуй, даже слишком много. Поэтому крымскотатарскому народу не нужно рубить никаких «окон» на запад, север или восток. Поясню это еретическое заключение сторонним примером. Гренландский материковый лёд состоит из дождевой воды, замёрзшей 4000 лет тому назад, когда Земля была чиста, и не было ни кислотных, ни радиоактивных дождей. Тамошние эскимосы и сегодня с удовольствием потребляют этот дар глубокой древности и великолепно себя ощущают.

Так вот, крымским татарам нужно рубить окно не в Европу, а в собственную старту, в те эпохи, когда его культура была так же чиста и глубока, как гренландские фьордовые воды. Полузадушенным лёгким крымской культуры, всему татарскому народу, уставшему от бед и лишений, необходимо омовение в хрустально-чистом, живительном духе собственной древности. Только она в состоянии возродить духовность этноса во всей её красоте и неповторимости. И тогда крымскотатарская культура достигнет былых высот, вновь займёт своё место в «мировом оркестре», и в цивилизационной симфонии Человечества уверенно зазвучит её собственная партия.

Остаётся добавить, что данная работа не претендует на статус исследовательской, поскольку заново исследовать двухтысячелетнюю историю народа под силу только нескольким поколениям историков. Эти четыре тома — лишь собрание материалов, попытка восстановить уничтоженный рассказ о людях Крыма, не более того. Хотя, конечно, за некоторые заново разработанные сюжеты (например, участие Крыма в Проторенессансе, история Девлет-Гирея II, результаты культурного развития ханства, голод в Крыму 1921—1922 гг., история депортации и пр.) я несу полную ответственность как исследователь. Что же касается многих сотен и тысяч фактов, упомянутых в этом труде, то, не имея физической возможности проверить все, я ограничил свою ответственность за достоверность этого материала ссылками на работы моих предшественников. То есть это в целом — не столько исследование, сколько реставрация уже имевшейся, но сознательно уничтоженной истории крымских татар¹. И если задача восстановления истории целого народа будет хоть отчасти исполнена, то я сочту цель этого труда достигнутой.

Отдельно стоит сказать о не вполне обычном (возможно, многим кажущемся странным) методе освещения истории всего народа как более или менее цельной массы, через личные, индивидуальные судьбы. Здесь можно привести три объяснения. Первое из них: автор, работающий по большей части в одиночку, часто просто физически не в состоянии объять своим вниманием крупные человеческие массы (население района, города, даже крупного села). Такая работа, безусловно, более объективная в статистическом аспекте, под силу лишь исследовательским коллективам, и её час придёт в свой черёд. Второе: привлекая к анализу жизненные пути отдельных людей, историк неизбежно стремится выбирать типичные судьбы, то есть такие, которые отражают с большей или меньшей полнотой общие явления, тенденции и т. д. Третье: такой недостаток, как неполный охват этнического населения, удаётся отчасти сгладить, указывая с максимальной точностью и полнотой имена конкретных людей, хотя бы просто упоминаемых в тексте.

Этим решаются сразу две задачи: во-первых, спасаются от небытия имена наших предков, то есть разрушается дьявольский большевистский план стереть из человеческой истории память о целом народе или хотя бы о числе его представителей. Во-вторых же, решая такую проблему, как жизнь и смерть человека, мы сталкиваемся с объективным противоречием между универсальным и уникальным. Смерть каждого человека, с точки зрения истории, — явление уникальное. В то же время оценка крупных, массовых процессов и явлений возможна только усреднённо-статистическим методом, позволяющим вывести универсальные этноисторические и иные закономерности. В ходе этого исследовательского процесса возникают ошибки, число которых можно свести к минимуму, увеличивая по мере сил массу конкретных упоминаний об отдельных лицах (пусть даже с «незаметной» судьбой) в их связи с событиями общенародного масштаба.

Именно по указанным причинам четырёхтомник «населяют» не сотни, а многие тысячи людей, живых на момент каждого описываемого периода, а значит, и остающихся таковыми в вечно живой памяти народа.

Довольно значительную часть объёма этого труда занимает Пролог, призванный сыграть не совсем обычную для этноисторического жанра роль. Дело в том, что десятилетия большевистской пропаганды и агитации, а также идеологизации (в том числе «научной») не оставались бесплодными. Они не только уводили сознание масс в нужном Кремлю направлении, но и сбивали с верного курса науку, прежде всего историческую. Именно поэтому значительная часть современных исследователей, в том числе вполне добросовестных, находится не то чтобы в плену старых представлений, но они зачастую и не подозревают о том, что существует и иная историческая правда, кроме преподанной отечественной наукой последних десятилетий.

Таким образом, создается ситуация, когда на конференциях и других научных встречах с коллегами-историками иногда приходится прерывать плодотворный диспут, отвлекаться на разъяснение или доказательство таких простых истин, как чисто русский характер большевизма, как манихейская природа великорусского менталитета, как факт этнопсихиатрических отклонений в массе, составлявшей сельские общины России, и так далее. Казалось бы, эти частные проблемы не имеют отношения к основной теме четырёхтомника, но это далеко не так. Только достаточно глубоко ознакомившись с историей и этнопсихологией великороссов, читатель способен понять глубинные, реальные истоки важнейших негативных событий в истории крымскотатарского народа на протяжении последних столетий.

Русские оказали на судьбы крымских татар влияние, сравнимое, может быть, лишь с историей двух других этнических «пар»: белых янки и североамериканских индейцев; немцев и восточноевропейских евреев. Историю одного члена такого тандема невозможно изучать в отрыве от другого или даже при недостаточном внимании к этому другому. Так же обстоит дело и с историей крымских татар, — повторяю, её невозможно понять, не поняв историю русских. Поэтому каждый исследователь, избравший специальностью процесс развития и упадка культуры, особенности этнологии или политическую историю крымских татар, попросту обречён на анализ более или менее длинного ряда сюжетов из истории северного соседа Крыма². Это как у М. Булгакова в Мастере и Маргарите, когда великий Распятый приходит в сон обрекшего его, по сути, на смерть, Понтия Пилата: «Мы теперь всегда будем вместе... Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя!»

Есть и ещё одна причина такой парности, лежащая в чисто научной, исследовательской плоскости. В нашем мире существуют антиподы, обитатели диаметрально противоположных областей на поверхности планеты. Или, в переносном смысле, — личности с противоположными взглядами, вкусами, чертами характера. Впрочем, наряду с антиподами-личностями должны существовать и группы такого рода, то есть антиподы-этносы. Они и существуют, при этом отличаясь не столько расовыми, сколько этнопсихологическими чертами. Об этом речь пойдёт ниже, а здесь отмечу одно привлекательное свойство такой парности. Чтобы познать себя, по крайней мере, внешне, принято прибегать к сравнению, сопоставлению несхожестей. В быту человек берёт в руки зеркало, где внимательно рассматривает своего антипода, сущность, у которой «перепутаны» левая и правая стороны. Мало того, этот виртуальный образ ведёт своё псевдосуществование в столь же перевёрнутом мире. И тем не менее нет более совершенного, объективного инструмента физического самопознания, чем зеркало. Точно также в самопознании нравственном, этнопсихологическом два упомянутых этноса великолепно подходят друг другу. Это пара уникальных, зеркально противоположных антиподов! Зеркально схожих (даже внешне), но живущих в мирах с обратными знаками и совершающих поступки, порождённые соответствующей психологией. Именно поэтому изучение друг друга для великороссов и крымских татар обладает особой ценностью для обеих наций; именно так, а не иначе мы способны познать друг друга, но прежде всего — сами себя. И это также говорит об оптимальности именно такого, компаративного метода в изучении этнической истории, а речь идёт только о ней.

Очевидно, здесь же следует сказать об одной распространённой ошибке в восприятии материала, относительно которого существуют несхожие и даже противоположные мнения. Я имею в виду этническую историю великороссов и крымских татар. По этому поводу имеет смысл привести рассуждение, сделанное несколько лет тому назад учёным, в своё время оказавшим большое влияние на автора этих строк (хотя наши споры при редких встречах не всегда приводили к выработке единого мнения). Я имею в виду мысли философа и социолога Александра Зиновьева о сути понимания и внешне схожего с ним разоблачения.

Говоря о русском народе и, соответственно, российском обществе, А. Зиновьев заметил (предваряя будущую критику), что «понимание общества не есть его разоблачение. Разоблачение негативно, понимание же позитивно. Разоблачение действует на эмоции, понимание предназначено для разума. Разоблачение имеет своим антиподом понимание, понимание же — заблуждение. Разоблачение может стать врагом понимания не в меньшей мере, чем апологетика. В этой книге поэтому не будет разоблачительных материалов. А если что-то встретится, похожее на разоблачение, прошу читателя отнести это к числу примеров, поясняющих общие рассуждения. Но отсутствие рассуждения не всегда есть апологетика. Стремление к пониманию коммунистического социального строя страшнее для него, чем любые сенсационные разоблачения его язв» (Зиновьев, 1994 (второе издание). С. 9). В моей книге такого рода материалы, которые легко принять за разоблачающие отдельные качества русского народа, и содержатся преимущественно в Прологе³.

Я вполне отдаю себе отчёт в том, что Пролог написан не для массового читателя, а скорее в расчёте на более или менее подготовленную аудиторию. Возможно, следовало бы исключить из текста этой части четырёхтомника чисто теоретические доводы, упростить язык, подогнать его под какой-то средний уровень. Но это было невозможно, так как сугубо теоретичное содержание текста Пролога диктовало и форму его изложения.

Единственное, что можно привести в качестве самооправдания, так это то, что Пролог можно до поры до времени отложить в сторону. То есть попросту не читать его: основная информация, содержащаяся в исследовании, написанном более удобоваримым языком, от этого ущерба не понесёт, она и составлена в расчёте на возможный пропуск Пролога. Зато, с другой стороны, изложив в Прологе своё мнение о ряде затронутых в нём проблем единожды, автор получает в дальнейшем возможность не отвлекать на них внимания читателя и отстаивать различные положения и выводы книги на более квалифицированном уровне, не повторяясь бесчисленное количество раз на темы Пролога и не занимаясь решением ликбезовских задач.

Примечания

1. Причём уничтожавшейся не только большевиками, но и их российскими предшественниками ещё в XVIII в. По словам старого английского путешественника и бытописателя Кларка, посетившего Крым в 1800 г., «Разрушения, погромы (the havoc), совершённые русскими во всех крымских городах в ходе различных вторжений и постоянных депортаций жителей, поддерживавших Крым в его бытии, исказили или уничтожили все ценные документы, способные осветить его былую историю» (Clarke, 1810. P. 433).

2. В такой же ситуации оказался крымскотатарский учёный Агатангел Крымский, который, закончив в 1924 г. свою «Историю Турции», писал академику Д. Багалию: «Моя «История Турции» — это же наполовину история Украины» (цит. по: Губарь, 2003. С. 138). А российский историк, профессор-медиевист М.М. Стасюлевич, вернувшись из Германии, где он длительное время преподавал, доказывал «немыслимость познания истории собственной страны без уразумения её у других» (Сажин В.Н. Книги горькой правды. М., 1989. С. 29).

3. Приведу пример такого непонимания. В эпоху сталинской историографии в свет вышла книга Б.А. Романова «Люди и нравы Древней Руси» (Л., 1947). Материалы этого замечательного труда были раскритикованы в ведущих профессиональных журналах как «антипатриотичные» и «оскорбительные для чести великого русского народа», а автора подвергли идеологической проработке с соответствующими выводами и последствиями. И лишь в конце 1990-х гг., в свете пришедшей в Россию из США новой науки — исторической антропологии — эта книга и открытия её автора наконец-то были оценены в полной мере (впрочем, её достоинства признавались в СССР и ранее, но выборочно).