а) Начало заселения Крыма ордынцами

Тот, кто занимается татароведением, — занимается приведением в порядок себя.

Акад. Д.С. Лихачёв

В исследовании начальной и основной фаз складывания крымскотатарского народа, его этногенеза, выводы антропологов можно свести в две группы противоположных теоретических направлений. Сторонники одной из них (это в основном советские учёные, а также их прилежные ученики и сегодняшние последователи) полагали, что предки этого народа целиком и полностью принадлежали к кочевым ордам, некогда иммигрировавшим в Крым и под влиянием местного оседлого населения перешедшим к иным хозяйственным и культурным моделям жизни (Якобсон, 1964)¹.

Приверженцы другой точки зрения доказывают, что кочевники XIII в., иммигрировав в плотно (по сравнению с соседними степями) заселённый Крым, стали не более чем частью уже существовавшей с незапамятных времён этнической мозаики. Или лишь одной из групп, составивших базис для этногенеза крымских татар как коренного народа Крыма (Бартольд, 1965. С. 468; Fisher, 1978). Изложу эту гипотезу, представляющуюся мне более верной, по возможности доказательно.

Часть многоязычного и многоплеменного массива азиатских кочевников, позднее получившего название Золотой Орды, вторглась на Крымский полуостров в первой четверти XIII в. (Подр. см.: Заметки, 1863. С. 601—3). Напомним, что и до этого события тюркский этнический элемент (потомки гуннов, хазар, праболгар, но более всего — печенегов и кыпчаков-половцев) был на полуострове весьма значительным, если не преобладающим. Причём не только в сельской местности, но и в городских культурных центрах. Так, арабский писатель Ибн-аль-Асир, говоря о Судаке конца XII — начала XIII в., отмечал, что это «город кипчаков, из которого они получали все свои товары, потому что он лежит на берегу Хазарского моря» (цит. по: Якобсон, 1973. С. 80).

Что же представляли собой золотоордынцы? Чисто антропологически это было пёстрое смешение рас, в котором преобладали европеоиды. Впрочем, среди пришельцев немало было и монголоидов, а ещё больше — потомства межнациональных браков: по пути в Крым кочевники Батыя смешивались и даже растворялись в массе обитавших в причерноморских степях кыпчаков, как известно, тюрков по языку и происхождению. Администрация Золотой Орды составляла первые крымские грамоты на своеобразном языке — сплаве двух тюркских, то есть кыпчакского и гузского (туркменского) языков; пришельцы восприняли по сути даже язык причерноморских кочевников. С другой стороны, при внешней парадоксальности, вполне верен вывод о том, что так называемая золотоордынская «монголизация» населения Причерноморья на деле «заключалась в дальнейшей его тюркизации» (Soukkan, 1985. S. 95).

Дело в том, что в языковом (а отчасти и в культурном) смысле Золотая Орда была значительнейшим носителем именно тюркского элемента, вне зависимости от чисто антропологических черт её племён. Они были тюрки, все эти кыпчаки (куманы, половцы), огузы, кочевые булгары (праболгары), маджары (мадьяры), хазары, тюркоязычные многоплеменные кочевники-татары, прибывшие сюда с чингизидами, и так далее. Довольно пёстрое по внешнему виду и даже одеждам, это многоплемённое сообщество разместилось на огромной территории, где в различные периоды было известно несколько административных и культурных центров: Солхат (Эски-Къырым), Азак (Азов), Аккерман (Белгород-Днестровский), Ургенч (Хорезм), Тюмень (Сибирь), Великий Булгар (Поволжье), столицы Сарай (р. Волга) и Сарайчик (Сарай иль-Джадид, р. Яик), Маджар (совр. Будённовск), Хаджи-Тархан (устье Волги).

Современникам факт тюркской принадлежности новых насельников Крыма казался несущественным. Поэтому в древней традиции их стали именовать татарами — спорным этнонимом, о котором речь шла выше.

Для современного исследователя, однако, дело даже не в этническом названии народа. Речь идет об уточнении теории о «завоевании Крыма татарами». Золотая Орда, безболезненно сливавшаяся с населением поглощаемых ею земель (в том числе и крымским), воевала фактически не с мирным населением полуострова — крестьянами и рыбаками, а с теми, кто претендовал на политическую власть над полуостровом. То есть с турками-сельджуками, составлявшими гарнизоны крупных (в основном прибрежных) городов, впрочем, относительно немногочисленными. Как сообщает современник этих событий Ибн-аль-Асир (ум. в 1233 г.), вхождение ордынцев на территорию полуострова в 1223 г. произошло почти без сопротивления местного населения (Тизенгаузен, 1884. Т. I. С. 26). Впрочем, скорее всего это «миролюбие» объяснялось невозможностью оказать эффективное сопротивление: крымцы были ослаблены происшедшим за год до того нападением на полуостров сельджуков под предводительством Хусейна ад-дина Чобана².

В том же 1223 г. золотоордынцы установили в освобожденном от сельджуков Судаке наместничество. А ещё через 10 лет произошло знаменательное событие. Один из ордынских военачальников-темников по имени Ногай, ставший самовластным правителем обширной западной части Золотой Орды, поссорившись с местными кыпчаками, вытеснил большую часть их за Перекоп (Веселовский Н.И. Хан из темников Золотой Орды Ногай и его время. Пг., 1922). Внешне это выглядело как «очищение» полуострова от прежних насельников и установление численного и культурно-политического преобладания пришлых «татар». На деле всё обстояло иначе. Во-первых, всех кыпчаков, в том числе частично ассимилировавшихся, вытеснить было невозможно. Во-вторых, эти половцы были далеко не единственным доордынским этносом Крыма. В-третьих, пришлые кочевники не могли по совершенно объективным причинам занять ни численно, ни культурно господствующего положения на полуострове³. Наконец, в-четвёртых, о том, что в XI—XIII вв. в Крыму, даже в условиях кыпчакской, сельджукской, ордынской иммиграций, не происходило замены одного населения другим, однозначно свидетельствуют такие бесспорные исторические источники, как материалы раскопок (Айбабин и др., 1993. С. 217).

Тем не менее некоторые учёные полагают, что именно 1233 г. можно считать в этнической истории Европы «началом крымских татар» (Суперанская, 1995. С. 21).

С этим утверждением можно согласиться лишь с существенной оговоркой. На полуострове теперь присутствовали практически все этнические компоненты, все составляющие, из которых только несколько столетий спустя сложится новая нация. Другими словами, крымских татар ещё не было. В Крыму собрались лишь их прародители, не более того⁴. Тем не менее, приведённое утверждение имеет бесспорную инструментальную ценность: упрощая сущности, оно позволяет в дальнейшем именовать коренное население Крыма именно «крымскими татарами» (когда-то ведь всё равно надо начинать называть народ его именем!). То есть делать это по отношению уже к эпохе Средневековья, не дожидаясь XVIII или даже XIX в., когда этногенез нации полностью завершится. Ведь, строго говоря, этот процесс вообще не имеет конца. Он продолжается, пока этнос живёт и развивается, втягивая в свою орбиту представителей других племён и народов, обогащая соседние культуры и взаимно обогащаясь от контактов с ними.

Итак, Крым стал частью Монгольской империи, которая присылала для верховного управления им своих наместников. По некоторым сообщениям, записанным несколько позже этих важных событий, первым из наместников стал Узан-Тимур, внук Джучи, старшего сына Чингис-хана. В 1260-х гг. ему наследовал темник Тук-Бука и некий Таюк (Некрасов, 1999. С. 48). Впрочем, согласно некоторым источникам, Узан-Тимур был крымским наместником и при внуке Батыя, золотоордынском великом хане Менгу-Тимуре (1266—1280 гг.) (Кляшторный, Султанов, 2000. С. 197).

Установление монгольского имперского наместничества в Крыму, а с ним и единообразной власти, стало событием, важным для развития первых контактов, а затем всё более тесных взаимоотношений и связей между захватившими власть степняками и многочисленным местным населением. А отношения эти были далеко не однозначными уже потому, что столкнулись не только два основных типа хозяйствования, но и глубоко различные модели жизни, которым в перспективе предстояло вынужденно «притираться» друг к другу.

Административное управление, сосредоточившееся в руках пришельцев, в дальнейшем, во времена продолжавшегося широкого проникновения их в Крым, только укреплялось. Очевидно, в эти десятилетия XIII в. численность населения полуострова заметно возросла благодаря иммиграции, которая шла двумя основными путями: сухим — через Перекоп (отсюда вливались различные тюркские орды из-за Волги и Дона), и водным — через Чёрное море (речь идет о малоазиатах-сельджуках, тоже тюрках, встречавшихся в Крыму со своими кочевыми и оседлыми собратьями). Впрочем, сельджукские переселенческие волны время от времени откатывались и назад, в Малую Азию, в основном по военно-политическим причинам. Хотя, в конечном счёте, их осталось на Южном берегу довольно значительное количество, о чём ранее уже говорилось.

Формы быта этого пёстрого, постоянно волновавшегося человеческого моря с течением времени изменялись. Первое время кочевники не оседали на полуострове в полном смысле этого слова. Они оставались здесь лишь на зимовки, летом снова уходя в бескрайние степи Причерноморья, покрытые высокими (ялыбойлю, таты, кыпчаки, ногайцы), которые со временем стали травами. При этом каждый улус имел в Крыму установившуюся зону для зимовки; всего их было семь. Со временем осевшие улус-беи образовали здесь свои бейлики или вотчины, получившие наименования по именам бейских родов: Ширины обосновались на территории от Перекопа до Азовского моря (включая Солхат), неподалеку от них, в районе Судака и Кефе — Аргины, а ниже по равнине — Барыны. Сиджеутов и Мансуров вполне устраивали степные просторы, включая Западный Крым, а Яшлавы основали свои родовые сёла Биюк-Яшлав и Кучук-Яшлав чуть южнее нынешнего Бахчисарая, которого тогда ещё не было (Мухомедьяров, 1990. С. 574). Ещё позднее бейлики объединились в цельное государство — Крымский юрт. В конечном счёте на ханском престоле утвердился родственный Ширинам род Гиреев (см. ниже).

Что касается не столь славных родов, известных только истории Крыма, то имена их сохранились благодаря топонимам: как известно, это весьма стойкий и консервативный вид информации. Таких родовых имён, запечатлевшихся в названиях деревень и сёл, немало на всей территории полуострова. Однако основная часть их концентрируется по ряду причин в районе политического и этнического ядра бывшего Крымского юрта Золотой Орды, затем Крымского ханства. То есть в северных предгорьях, между Балаклавой и р. Кучук-Карасу. Вспомним эти имена, которые предки не только давали окружающим их местностям, но и присовокупливали их к своим родовым именам: Байдар, Чоргун, Сюйрен, Албат, Качи-Кальон, Актачи, Аранчи, Бодрак, Мангуш, Кояш, Карач, Курчи (Куркчи), Даир, Битак, Аратук, Джолман, Вейрат, Калмук-Кары, Кайнаут, Чуюнчи, Найман, Конграт, Баксан, Бураган, Тайган, Тама, Уйшунь...

Относительно немногочисленные, но спаянные воедино традиционной, давно для них привычной дисциплиной, золотоордынцы поставили в положение данников почти всё население Крыма. Однако в культурном отношении местное население далеко превосходило пришельцев. Носители средиземноморской культуры, оседлые крымчане итальяно-греческого происхождения составляли в XIII—XIV вв. почти 2/3 городского населения Восточного Крыма. В сельской же местности обитали почти исключительно потомки иных, выше уже перечисленных племён и народов, давно уже считавшие полуостров своей родиной и говорившие на ряде тюркских диалектов.

Оседание кочевников происходило, как и в других областях, постепенно. Как заметил историк народа, обитавшего гораздо южнее Крыма, «тонка грань между кочевником и оседлым жителем. Чуть меньше дождей — и крестьянин срывается с земли, чуть больше — и кочевник сеет хлеб» (Шамир, 2010. С. 202). Но в превращении крымских кочевников в земледельцев большую роль, кроме природно-климатического, играли и психологический, и культурный факторы. С течением времени местное население стало оказывать всё более активное влияние на пришельцев. Но и без этого культурного обмена сам процесс оседания на землю не мог не менять быт и духовный мир бывших скитальцев степей.

Раньше у них понятие собственности было довольно относительным, так как владели они лишь личным (семейным) подвижным имуществом, к тому же непрерывно менявшимся — даже кибитки время от времени приходили в негодность, не говоря уже о естественной смене домашних животных. Таким образом ещё не было главного условия для возникновения ни наследственной недвижимости, ни истории, тоже наследственной, «памятливой», привязанной к природным и рукотворным памятникам.

Теперь, когда люди стали обзаводиться постоянными жилищами, положение изменилось. Человек стал срастаться с землёй, обретая при этом совершенно иное мировоззрение. «Как совершенное выражение этого жизнеощущения повсюду возникает символический образ крестьянского дома, который устройством помещений и каждой чертой внешней формы свидетельствует о крови своего обитателя. Крестьянский дом — это великий символ оседлости. Он сам — растение: он глубоко пускает корни в «собственную» почву. Это собственность в самом святом смысле. Добрые духи очага и двери, земельного участка и помещений... имеют здесь каждый своё определённое место, точно так же как и сам человек» (Шпенглер, 2003. С. 90—91).

А потом следует продолжение: в группе стоящих неподалёку друг от друга домов возникает совершенно новое, неведомое бывшим кочевником сообщество. Образуется единое целое, отличающееся от орды (которая тоже единое, но текучее, менявшееся целое) своим постоянством, если не вечностью. Ему предстоят развитие и жизнь в истории и в определённой, складывающейся постоянной форме. Селение обретает общий язык, архитектурный образ и культурный стиль, способный распространяться среди близлежащих усадеб, вполне добровольно принимающих его и именно ему следующих.

Этому глубокому этнокультурному процессу, этому духовному перерождению основной массы «новых крымчан» способствовала начавшаяся уже после образования Крымского юрта внутренняя миграция. Если первоначально пришельцы предпочитали степные пастбища, то теперь некоторая часть их живет не только в селах побережья, но и в городах Центрального и Восточного Крыма. Так, во второй половине XIII в. мы видим крымских татар хозяевами генуэзского торгового пункта Солхата-Солката (ныне Старый Крым). Постепенно этот город разросся настолько, что стал одним из многолюднейших культурных и экономических центров Востока.

Примечания

1. В своё время на таких упрямых сторонников обязательности переселений древних народов обрушился язвительный немецкий культуролог: «Здесь мы сталкиваемся с излюбленным понятием современного исторического мышления. Попадётся сегодня историку народ, который что-то такое в истории совершил, он просто обязан задаться вопросом: откуда он появился? Прямо-таки правила хорошего тона требуют от народа, чтобы он откуда-то происходил и имел прародину. Что он может оказаться дома именно там, где находится теперь — предположение едва ли не оскорбительное. «Переселение» — излюбленный мотив сказаний изначального человечества, однако его применение в серьёзных исследованиях превратилось едва ли не в манию. Уже не спрашивают о том, проникли ли китайцы в Китай, а египтяне в Египет; спрашивают лишь, когда это произошло и откуда. Учёные с большей готовностью вывели бы семитов из Скандинавии, а арийцев — из Ханаана, чем отказались бы от понятия прародины» (Шпенглер, 2003. С. 164).

2. Сельджукам удалось разгромить кыпчаков, так как шедший им на помощь русский князь опоздал. После первых битв Чобан захватил Сугдею, которая признала свою вассальную зависимость от султана Кейкобада.

3. Это соотношение — скорее правило, чем исключение: «Мы знаем, что все странствующие народы — а народами в этом смысле были как персы Кира, мамертинцы и крестоносцы, так и остготы и «народы моря» с египетских надписей — были очень малы по отношению к населению занятых областей, насчитывая немногие тысячи воинов, и превосходили туземцев лишь своей решимостью: ими двигал порыв сделаться судьбой, а не претерпевать её (курсив мой. — В.В.). Присваивалась не пригодная к обитанию, но обитаемая земля, что сразу же превращало отношения пришельцев и туземцев в сословный вопрос, переселение в целом — в кампанию, а приобретение оседлости — в политический акт. И вот теперь, когда мы установили, что успех крошечной кучки воинов с его последствиями — распространением имени и языка победителей — слишком с большой лёгкостью представляется с исторического отдаления «переселением народов», следует ещё раз задаться вопросом: что же всё-таки способно переселяться?» (Шпенглер, 2003. С. 166). Нужно признать, что исчерпывающего ответа на этот вопрос нам пока не встречалось, хотя ближе всего к нему подошёл Л.Н. Гумилёв с его теорией пассионарности.

4. Самоназвание населения Крыма не имело ничего общего с этнонимом «крымские татары», возникшим гораздо позже. Заслуживает внимания замечание Нурие Биязовой, что тогда лишь «началось объединение в единый общий народ, ибо были разные группы именовать себя «къырымлы»... Несомненно достоин внимания и тот факт, что Гераи-чингизиды — татары в традиционном понимании, назвали своё государство не Крымскотатарским, а Крымским Ханством (Къырым Ханлыгъы), мудро рассудив, что получив в управление территорию с населением, намного превосходящим их свиту, стоит оставить его название таким, каким оно было до них» (БК, 2006. С. 213). Здесь требуется лишь небольшое, непринципиальное уточнение — ранее, до Гиреев, ханство уже звалось Крымским Юртом — но это не меняет смысла сказанного.