I. Вступление

Россия вместе с Тавридой, и Россия без Тавриды. — Политическая программа Петра I.

Севастопольская бухта в настоящее время дает приют немногим нашим военным судам; но имя Севастополя связано с славными для нас историческими воспоминаниями; а крайнее напряжение сил трех великих европейских держав и грозное положение всей остальной Европы, — все это, направленное к тому, чтобы отнять у нас Севастополь в течение последней крымской войны, свидетельствуют нам также и о важном его политическом значении. Они дают нам повод, не только внимательнее и серьезнее относиться к истории Севастополя, как военного русского порта, но и глубже анализировать те политические стремления, которые привели нас к учреждению этого порта в данной местности.

Знакомство наше с этой местностью принадлежит тому отдаленному времени, когда в Крыму еще существовали греческие колонии. Наш великий князь Владимир, в исходе X столетия, овладел западной частью Таврического полуострова, в окрестностях севастопольской бухты принял крещение и построил там церковь во имя Св. Василия¹. Но то была пора нашего исторического сумрака — пора наших норманских набегов, почти неразрывно перевитых с нашей тогдашней государственной оседлостью — и никто из историков не в состоянии был бы нам достаточно разъяснить того узла политико-религиозных отношений, которые были у нас завязаны, с тогдашней Грецией, на этом пункте. Верно было только то, что мы владели в то время территорией Таврического полуострова не долго, и снова возвратили его Греции. Это было, однако, время величия славянской Руси. Владения Владимировы прилегали к западной Европе. Они прилегали также и к Черному морю, и простирались на все славянские земли: от реки Прута, Вислы — до Волги, Кубани², Финского залива и Балтийского моря.

Немного времени спустя после того, великое племя славянское еще оказывает несостоятельность в политическом сознании. Вражда личная, мелочные частные интересы в самом семействе его последовательных государей и великих князей, являются преобладающими в его государственной и общественной жизни. Государство Владимира I дробится на мелкие части, и лучшая — юго-западная половина славянской Руси, вместе со славянской столицей Киевом, отходит во владение Польши, и подпадает религиозному гнету римско-католической церкви; тогда как северо-восточная половина Руси достается во владение татарам.

Затем — идея православия и политическое сознание славян возникают уже в Москве, лежащей далеко от всех морей. Сознание это еще колеблется долго, так, что в 1612 году, то есть, за 60 лет до рождения Великого Петра, самостоятельность возродившейся Руси нуждается в спасении; и ее спасителями являются нижегородские купцы, по вызову одного из них — Минина Сухорукого.

Но и затем Московское государство еще слабо. Идея политическая в нем еще сосредоточивается вся на чувстве религиозного и племенного самосохранения. Стоит только взглянуть на картину тогдашней Руси в 1672 г. — то есть, уже в самый год рождения Петра — чтобы вполне убедиться в современной недоступности для нее всех прочих политических идей:

Тогдашняя Русь граничила на севере от самой Вологды, Галича и Белозерска, необозримыми и почти необитаемыми пустынями Пермии или Биармии, и отдаленным доступом к Белому морю пользовались у ней одни только иностранцы. На востоке, от самого Нижнего Новгорода и Казани, тянулись снова бесконечные степи оренбургские, татарские и кайсацкие. За ними лежали пустыни Сибири и средней Азии. На юге Московское государство владело Астраханью; но всю местность губерний Ставропольской и Харьковской снова занимали пустыни и степи ногайские; а за ними лежали владения турецкие и персидские. Здесь — наша пограничная черта, от Каспийского моря тянулась на Куму, Маныч — поперек Дона, по Донцу, немного южнее Харькова и Полтавы, — под Кременчугом, на юго-западе, она поворачивала вдоль Днепра; потом шла на север — под Брянск и Смоленск, на Псков и Чудское озеро; с Чудского озера — на Ладожское и Онежское. Но то была наша граница официальная, заявленная на письме, и мы имели бы смутное понятие о нравственном иди действительном положении наших окраин, и особенно окраин южных тогдашнего Московского государства, если бы стали судить о них по нынешнему состоянию пограничных местностей России. Теперь, на всем пространстве нашего государства, власть русского государя и действие всероссийского законодательства признаются существующими во всей их пунктуальности, в том виде, как они действуют в Петербурге и Москве. Тогда, действительно, в титуле русского царя было сказано: «Великий государь, царь и великий князь «всей великой и малой и белой России Самодержец, московский, киевский, Владимирский, новгородский, царь казанский, астраханский, сибирский, государь псковской и великий князь литовский, смоленский, тверской, волынский, подольский, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода, Низовской земли, черниговский, рязанский, полоцкий, ростовский, ярославский, белозерский, удорский, кондийский, витебский, мстиславский и всея северные страны повелитель и Государь иверской земли карталинских и грузинских царей и кабардинской земли черкасских и горских князей и иным многим государствам и землям восточным и западным и северным отчичь и дедичь и наследник и государь и обладатель».

На деле же: Белоруссия, вместе с Черниговом, Полоцком, Витебском и Мстиславлем, отошли от Московского государства не далее как в 1667 году, по договору, заключенному с Польшей в местечке Андрусове. Литва, Волынь и Подолия давно уже ей не принадлежали. Одна только половина Малороссии придерживались ж России временно — именно потому, что считала себя всего независимее:, состоя в номинальном только ее подданстве. Все пространство земли, лежавшее за чертой, проведенной от Харькова до Саратова — к стороне Каспийского моря, населено было кочующими племенами татар, калмыков, бездомных украинцев, известных тогда под именем казаков и живших грабежом и добычей, скоплявшихся в дружины, грабивших оседлые селения и разбивавших царских воевод при малейших видах на получение выгод.

Вся эта вольница играла ту же роль на юге России, какую играли некогда норманы в западной Европе. Они входили по Волге, Каме и Оке и их притокам на легких речных судах в московские владения, жгли села и города, грабили их, производили убийства и безнаказанно уходили с награбленным добром. Стенька Разин, например, не один раз вел с царем Алексеем Михайловичем переговоры, как с равным себе. На нашем юге, со стороны Дона, точно также поступали с нами крымские татары, и самая Москва не редко от них трепетала, так что Грузия и вся местность Кавказская, числившиеся за нами по титулу — были далеко, очень далеко, от нас отрезаны. Соседям нашим, крымским татарам, в день рождения Петра, наши цари платили дань; а Польша, вместе с Ливонией, и Швеция очень зорко сторожили нас от всяких сношений с западной Европой.

Затем о состоянии власти и средств царя московского во внутреннем государственном управлении всего нагляднее можно судить по началу нашего тогдашнего судостроения, затеянного в 1667 году. По поводу этого судостроения, назначена была царем Алексеем Михайловичем комиссия, или совет из бояр; царскими указами назначены были распорядители, призваны мастера, отведены места и лес для постройки, велено отпустить материалы и дать мастеровых.

Казалось бы, что, по силе всех таких распоряжений, освященных личным желанием и непременной волей самого царя, нельзя было ожидать в производстве дела остановок. Но из определенной на расходы суммы, первую же долю отказался внести «коломенский кабацкий голова Щуров», отзываясь, что у него «денег нет и к корабельному деду дать нечего». Царский подрядчик — заводчик Марселис — объявил, что у него ни векшь, ни подъемов, ни других требуемых вещей, ни мастеров для делания их нет. Пушкарский приказ отвечал, что у него таких вещей готовых также не имеется, а «которые канаты и векши есть, и те надобны к подъему нового большого успенского колокола; а подъемов нет и послать к корабельному делу нечего³». Старосты села Дединова, где было отведено место для постройки судов на реке Москве, и других дворцовых сел объявили «по Христове евангельской заповеди, еже ей, ей, вправду, что к государеву корабельному делу охочих плотников нет». В вотчине архиерея Иллариона было сделано затруднение в отпуске леса. Затем далее: главный надзиратель за судостроением, дворянин Полуехтов, государю доносил, во первых: что данный ему в письмоводители подъячий Петров «стар и мало видит, и писать не может». А потом: «лес и тес и бойдачные доски отписаны на тебя Великого Государя, верстах в пяти и в десяти и больши; а возить мне, холопу твоему, того лесу к корабельному делу в село Дединово не на чем: приказный человек села Дединова, Григорий Головков, в подводах мне, холопу твоему, отказал; а у корабля, Государь, и у яхты канаты и железные снасти день и ночь без отъему; а стеречь у меня, холопа твоего, у того корабельного дела некому», а еще: «села Дединова староста, со многими людьми приходя, полковника и полуполковника со двора ссылали; а велят стоять на дворах поочередно, а дворы отводят от корабленого дела далеко».

Наконец, после всех упомянутых препятствий, суда были построены и сплавлены до Астрахани. Но там они истреблены в наших же владениях и своими же разбойниками.

Вот картина и краткая характеристика той самостоятельной Руси, которая являлась нам отрезанной от Тавриды и Черного моря. Она не ладила с своим же добром — внутри своих собственных владений, и служила поживой для всех своих бродяг и всех соседей, начиная с крымских татар.

Обширная идея политическая, общеславянская, зарождается вновь только в голове Петра. Она достигает снова всех славянских морей: морей Черного и Балтийского. На западе она захватывает Польшу и все восточное балтийское прибрежье до самого Ледовитого моря. На юге она захватывает Дунай, Крым, и Кавказ. Великая политическая программа нашего великого самодержца является уже не в прежнем ее великокняжеском титуле, а в образе нашего морского штандарта: Русский гербовой орел изображается на нем увенчанным тремя коронами: из них две королевские и одна императорская. В его правом клюве — карта Белого моря, в левом — Каспийское; в когтях его правой ноги — Палис-Меотис, т. е. море Азовское с частью Крыма; в когтях его левой ноги — «синус финикус, полсинуса ботника, и часть Ост-Зеи⁴».

Эта идея политическая зарождается в Москве и является на Яузе, в виде малого ботика; она плодится в селе Преображенском и является — в виде греческих галер; в Брянске на Десне — в виде галер и прамов. Она спускается по Днепру, Днестру и Дону в образе прамов. Фрегатов и других судов, и в 1699 году появляется в виде целой корабельной эскадры в славянском Суроже или Керчи, в виду нашей Тмутаракани, а в том же году появляется в образе корабля «Крепость» в самом Константинополе⁵.

Великий составитель всероссийской или общеславянской политической программы является нам не кесарем завоевателем, не воином македонским; но строителем, корабельщиком, дорожным мастером, монетчиком, типографщиком. Он строит свод, указывает на материал, и завещает самую постройку здания своим потомкам. Свод его крепок. Потомки в начале думали: не было ли фальши в фундаменте великого строителя? Перещупали и место, и почву, и оказалось, что лучше и крепче ничего не мог никто придумать — и стали возводить здание.

Всякий положил свой камень и свое звено; а великая Екатерина увенчала одну из частей этого здания Крымом и Севастополем.

Примечания

1. Карамзин. История Российского Государства.

Следует напомнить, что летописи наши, в которых упоминается о Владимировых завоеваниях в Тавриде, точно также в этом отношении опираются на предания.

2. Напомним о княжестве Тмутараканском.

3. Акты Археографической Комиссии и дополнения к Акт. Арх. Ком.

4. Подлинная записка Петра I в кабинетных делах, хранящихся в Госуд. Архиве Отд. I, № 41.

5. У Елагина — «Азовский Период».