5.1.5. Правители Феодоро третьей четверти XV в.: Олобо, Кейхиби, Исаак

Обратимся опять к вопросу о том, кем был отстроен практически заново замок у селения Фуна и в каких отношениях находились династы, монограммы которых помещены на плите, датированной 19 июля 1459 г., а также кто в это время правил на Мангупе. Исследователи давно обратили внимание на то, что с начала 1458 г. в генуэзских источниках больше не упоминается имя владетеля Феодоро Олобо (Олобея), а на протяжении нескольких лет говорится о «господине Теодоро и его братьях» [Vasiliu, 1929, p. 328; Малицкий, 1933, с. 42; Vasiliev, 1936, p. 235].

В шифрованном распоряжении протекторов Банка от 24 марта 1458 г., направленном оффициалам Каффы, Олобей получает кодовое имя «dubius» (т. е. «сомневающийся», «нерешительный», «колеблющийся»), трапезундский император — «discors» («склонный к раздорам», «противоречивый», «несогласный», «недружный», «раздираемый междоусобиями»), татарский хан — «timor» («страх», «боязнь», «наводящий страх»), турецкий султан — «acer» («неумолимый», «беспощадный», «жестокий») [Atti, 1868, VI, p. 832—833]. При этом А.А. Васильев отмечал значительную лакуну в сведениях о конкретных правителях Мангупа с этого времени (т. е. с марта 1458 г.) и до 1471 г. [Vasiliev, 1936, p. 235].

В некоторой степени устранить этот пробел позволяет надпись Фуны с датой 19 июля 1459 г. На ней помещены монограммы Алексея, Исаака (?) и Александра. На начало 1460 г. (не позднее 5 мая) названы имена еще двух братьев — «господ Готии», главным среди которых являлся Кейхиби, давший Хаджи-Гирею согласие на казнь своего брата (владельца Лусты) Бердибека (об этом ранее говорилось подробно).

Отсюда можно прийти к предположительному заключению, что после (смерти?) Олобо (Олобея) в 1458 г. (?) господином Готии стал один из его братьев — Кейхиби. Но и об этом правителе мы пока обладаем довольно скудной информацией, содержащейся только в письме консула, провизоров и массариев Каффы от 5 мая 1460 г. [Assini, 1999, p. 15].

После 1458 г. [Atti, 1868, VI, p. 815] на протяжении ряда лет генуэзские источники говорят о правящих в Феодоро «братьях», не конкретизируя имена. Поэтому весьма затруднительно определить, кого именно они имеют в виду. Монограмма на плите из Фуны последний раз отмечает Алексея (Младшего) под 1459 г. [Мыц, 1991в, с. 192]. Александр, известный ранее по сравнительно поздним источникам (1475 г.), упомянут здесь впервые. В 1475 г. он становится одним из правителей Феодоро, организовавшим оборону столицы от турок. Примерно в это же время (50—60-е гг. XV) (?) в Херсонесе (или западном Крыму) находились еще три представителя рода. Среди них достоверно восстанавливается только имя Исаака.

Можно предположить, что Готия, как государственное образование, во второй половине XV в. была разделена между сыновьями Алексея I (Старшего) на уделы [Герцен, 1990, с. 148; Виноградов, 2005, с. 431—437]¹: западной частью владели Исаак и еще двое (?) представителей рода, вероятнее всего, являвшиеся сыновьями или внуками (?) Алексея I (Старшего). На востоке располагались земли Алексея II (Младшего), Бердибека и Александра (последний также, по-видимому, был одним из младших представителей династии). Бердибеку принадлежала Луста с 10 окрестными селениями (уже в начале 1460 г. этими территориями после смерти Бердибека владел один из его сыновей — Дербиберди), а Алексею и Александру — Фуна. На Мангупе до 1458 г. (?) правил Олобей, а затем сменивший его Кейхиби (?) [Assini, 1999, p. 15].

Остальные же «братья», надо полагать, проживали в своих замках, располагавшихся на территории Готии: Каламите, Чоргуне, Сандык-Кая, Черкес-Кермене, Керменчике. Поэтому наиболее вероятным строителем новой цитадели на Мангупе можно считать либо Олобо (если цитадель подверглась перестройке до 1458 г.), либо Кейхиби (около 1459/60 г.)².

Так что нет оснований говорить о смене правящей в Феодоро фамилии, а можно с большей долей вероятности говорить о произошедшей около 1458 г. (?) смене правителей из этого рода. Использование перелицованных надгробий в качестве материала для декоративного убранства окон и входов парадных фасадов новых дворцовых зданий как Фуны (1458/59 гг.), так и Мангупа (1459/60 гг.?) [см. Кирилко, 2006, с. 175—176], можно объяснить своеобразным религиозным менталитетом господ Готии — Олобо, Кейхиби и Александра (?). Это могло быть связано с возможностью их длительного воспитания на Западном Кавказе в адыгской этнической среде (о распространенности института аталычества между ханами и адыгскими князьями см. [Бертье-Делагард, 1918, с. 35—36, прим. 3; Адыги, 1976, с. 48, 50—51]). Как известно, эта среда весьма поверхностно принимала догматы христианства, сочетавшиеся со значительными пережитками языческих верований, о чем неоднократно упоминают различные письменные источники [Лавров, 1959, с. 194; Некрасов, 1990, с. 32—33].

В 1465 г. в качестве правителя Феодоро выступает уже Исаак. Его имя в генуэзских источниках пишется как Саикус (Saichus, Saicus). А.А. Васильев полагал, что он был сыном Олобея и начал править сразу же после его смерти в 1458 г. [Vasiliev, 1936, p. 236, n. 3, p. 237]. Однако это предположение не подтверждается имеющимися свидетельствами документов. По-видимому, с его утверждением на престоле Мангупа связана дипломатическая миссия Николо де Торрилья, направленного в 1465 г. оффициалами Каффы в Теодоро для переговоров с «господином Саиком» (dominum Saicum) о поставках хлеба в генуэзские фактории [Banescu, 1935, p. 35, n. 1]. В том же году консул Лоренцо ди Кабелла посылает оргузия армянина Вартапета (Vartabet orguxio) в Чембало, откуда тот прибывает в порт феодоритов Каламиту (Calamita Teodori). Последним пунктом его посещения названа Луста (Lusta) [Banescu, 1935, p. 33, n. 2].

Десятилетнее правление Исаака (1465—1475 гг.) отмечено рядом ярких политических событий, которые относятся в основном к первой половине 70-х гг. XV в. Судя по всему, этот владетель Феодоро обладал незаурядной дипломатической гибкостью, выражавшейся в умении найти выход из самых сложных ситуаций путем нетрадиционных решений. Эти качества позволили Исааку добиться политического признания своего авторитета не только в Газарии, но и далеко за ее пределами, что способствовало установлению важных династических связей небольшого государства, каковым являлась Готия, с влиятельными державами Восточной Европы.

Приведем несколько примеров. В консулат Раффаеле Адорно (1468—1469 гг.) или, что более вероятно, Джентиле де Камилла (1469—1470 гг.) [Колли, 1918, с. 136], Исаак предпринимает беспрецедентный для правителей Феодоро XV в. дипломатический шаг. Он лично отправляется в Каффу и заключает с оффициалами фактории договор «о вечном мире», что, по-видимому, предполагало объединение усилий по защите генуэзских владений в Газарии и Готии от постоянно ожидаемого нападения турок.

Получив приветственное послание Исаака через прибывшего в Геную экс-консула Джентиле де Камилла, попечители Банка 26 апреля 1471 г. обращаются к «великолепному и любезному нашему другу Саику, господину Теодоро» (Magnifico amico nostro carissimo domino Saicho, domino Tedori), посетившему с дружественным визитом Каффу, что вселяет надежду на самое лучшее — «жить вместе в искренней и братской любви и взаимном понимании». При этом они уверяют Исаака в неизменной готовности защищать всеми имеющимися средствами «Ваше великолепие» (vostra magnificentia) [Atti, 1871, VII, 1, p. 769; Vasiliev, 1936, p. 237]. В том же году массарии фиксируют затраты в 400 аспров на доставку через Чембало в Каламиту двух ящиков дротиков (capsiis duabus veretonorum) для господина Саика [Banescu, 1935, p. 33; Vasiliev, 1936, p. 237, n. 4].

Таким образом, приведенные данные свидетельствуют об особой доверительности отношений, установившихся между Исааком и генуэзской администрацией фактории. Поэтому протекторы Банка и в дальнейшем напоминали официалам Каффы избегать каких-либо раздоров и распрей с «императором татар», «коммуной Монкастро», а также «господином Теодоро и его братьями» [Atti, 1871, VII, 1, p. 867; Jorga, 1897, III, p. 50].

В инструкции, выданной 16 июня 1472 г. будущему консулу Каффы Антониотто ди Кабелла (Antoniotto de Cabella), содержится весьма любопытный сюжет, касающийся важности сохранения добрососедских связей с правителями Готии: «<...> мы желаем, чтобы вы также [почтительно] относились к господину Тедоро и его братьям. Вы должны добиваться того, чтобы этот господин, вопреки прошлому обыкновению, лично прибыл в Каффу и установил бы истинную дружбу с нами. Мы желаем, чтобы вы не только сохраняли эту дружбу в будущем, но и делали все для ее возрастания; мы надеемся, что и он, со своей стороны, будет стремиться к этому, потому что взаимное и искреннее благорасположение между ним и [властями] Каффы выгодно для его великолепия не менее, чем для нас» [Atti, 1871, VII, 1, p. 868; Vasiliev, 1936, p. 238].

После этого в шифрованной инструкции, предназначавшейся для консула, провизоров и массариев Каффы, Исаак, в отличие от Олобея, получает кодовое наименование «vigilans» («неутомимый», «деятельный», «бдительный») [Atti, 1871, VII, 1, p. 873; Vasiliev, 1936, p. 238].

Чем все-таки можно объяснить произошедшие изменения в отношениях Каффы (Банка Сан-Джорджо) и Феодоро в начале 70-х гг. XV в.? Совершенно очевидно, что в основе таких метаморфоз, сопровождавшихся необычайной комплиментарностью в обращении, была общая для всех турецкая опасность. Но для этого необходимы, по-видимому, и предпосылки внутреннего характера, обусловленные взаимными уступками. Нам неизвестно содержание договоренности, достигнутой между сторонами в 1469/70 г. (?), но, тем не менее, можно предположить, что в них содержались пункты, касающиеся передачи генуэзцам территории Херсонеса и прекращения крепостного строительства в Каламите.

По-видимому, этим можно объяснить тот факт, что недавно отстроенное (1455—1465 гг.?) укрепление в древнем городе, одним из владельцев которого являлся сам Исаак, уже в 1470 г. названо «необитаемым», им распоряжаются генуэзцы, решающие разрушить стены, чтобы ими не смогли воспользоваться турки. Несмотря на очевидную стратегическую и торговую значимость для феодоритов порта у крепости Каламита, ее фортификация, задуманная с широким размахом (о чем недвусмысленно говорит Эвлия Челеби), так и оставалась незавершенной до 1475 г., хотя в пользу укрепления обороны имелось достаточно убедительных аргументов военно-политического и экономического порядка.

Что побудило Исаака пойти на столь существенные уступки, сказать трудно. На этот вопрос можно было бы найти ответ в документах, хранящихся в архивах и содержащих материалы тех лет, если бы их удалось обнаружить. По всей видимости, подобные решения принимались Исааком скорее вынужденно, чем просто из желания угодить генуэзцам, постоянно переживающим панический страх перед возможным нападением турок.

При всей видимости установившихся дружественных и доверительных отношений между феодоритами и латинянами, те же протекторы Банка в секретной инструкции Антониотто ди Кабелла от 16 июня 1472 г. указывают, что некоторые жители Каффы (вероятно, служащие административного аппарата), «озабоченные только получением денежного содержания (вознаграждения) (provisiones pecuniarias), сообщают (пересказывают) различные сведения императору татар или господину Теодоро, либо его братьям (perceperunt ab ipso imperatore Tartarorum seu domino Tedori vel fratribus ejus), <...> что может привести к большому ущербу и [даже] гибели этого города (grave damnum et perniciem illius civitatis)» [Atti, 1871, VII, 1, p. 868].

Чтобы попытаться найти ответ на поставленный выше вопрос, необходимо обратиться к рассмотрению еще одного важнейшего аспекта внешнеполитической деятельности Исаака: заключению династических браков с правителями христианских государств Восточной Европы [Vasiliev, 1936, p. 239, n. 5]. В этом направлении владетелю Мангупа удалось полностью реализовать один проект — брак его сестры (?) Марии с господарем Молдавского княжества, Стефаном III, в то время как второй — сватовство сына Великого князя Московского Ивана III к дочери самого Исаака — оказался незавершенным из-за захвата турками Феодоро [Малицкий, 1933, с. 43; Vasiliev, 1936, p. 242—244].

Мария Палеологина Асанина прибыла в Сучаву ко двору Стефана III 4 сентября 1472 г., а уже 14 сентября в торжественной обстановке была отпразднована свадьба. Этому событию современники придавали большое политическое значение, что нашло отражение в молдавских и польских летописях [Vechile cronice, 1891, p. 146, 176; Wojciski, 1844, s. 56; Jorga, 1904, p. 138—139; Banescu, 1935, p. 22].

Данный брак со стороны Стефана (второй для господаря Молдавии) имел откровенно политическое значение, т. к. давал ему право претендовать на византийский престол в том случае, если государствам антитурецкой лиги удастся захватить Константинополь [Tafrali, 1925, p. 54].

Нам не известна точная дата начала переговоров между Стефаном и Исааком о заключении брачного союза. По всей видимости, это происходило в предшествующие годы (1469—1471 гг.?). Удовлетворение столь амбициозных политических намерений путем установления династических связей требовало и значительных материальных затрат, связанных с выплатой приданого невесты.

С установлением родственных уз с господарем Молдавии Стефаном III, по-видимому, можно связывать появление на Мангупе еще одного важного персонажа — Влада. Данному сведению, длительное время остававшемуся вне внимания исследователей средневековой Таврики [Кирилко, 1999, с. 138, прим. 2; Мыц, 2005, с. 107—108], мы обязаны находке надгробной плиты из г. Сучавы, обнаруженной в ходе раскопок одной из средневековых церквей, которая впервые была опубликованная Е. Казаком в работе «Надписи из Буковины» [Kozak, 1903, s. 151].

Надгробие (с эпитафией на греческом языке) состояло из двух стыкующихся обломков. Дав в целом правильный перевод, Е. Козак, при «отсутствии у него знания истории Молдовы и еще больше мировой истории, не был в состоянии понять эту надпись, случайно объединив имена Влад, Исак и Теодор» [Jorga, 1938, p. 315].

Поэтому Н. Йорга в своей небольшой публикации «Расширение Молдовы к Востоку, предпринятое Стефаном Великим...» предложил не только перевод греческой эпитафии, но и попытался определить ее исторический контекст. Греческий текст надписи он восстанавливал следующим образом: [Ε] κημηθη ο [δ]ουλος τον Θ|εου Βλατ περ|ιεκιος του μα|καριτου Ίσα|κ αυθεντος | Θεοδορον κε | τις Χαβαριας [ε]τους Σηπη.

Перевод: «A adormit robul lui Dumnezeu Vlad, ingrijitorul casei raposatului Isac, domnul de Theodoro si al Cazariei, anui 6988 [1480]» [Jorga, 1938, p. 315], Т. е. «Здесь покоится раб Божий Влад, управляющий домом покойного Исака, господина Феодоро и Хазарии, год 6988» (= 1480).

В начале 90-х гг. XX в. к данной теме обратилась В. Батарюк, которая, как и Н. Йорга, в своей публикации не приводит изображение памятника, ограничиваясь воспроизведением греческого текста и перевода на румынский язык [Batariuč, 1993, p. 230]. Предлагавшийся Н. Йоргой, а вслед за ним и В. Батарюк перевод не совсем точен. Например, в греческом тексте (предлагаю его с некоторыми исправлениями и дополнениями) написано буквально следующее: α Εκημηδη о δουλος του Θ́εου Βλατ περιεκιος του μακαρι(α) του Ισα(α)κ αυθεντος Θεοδορον κ(αι) (τ)ις Χαζαριας (εν) τοςυα ςηπη, т. е. «Почил раб Божий Влад, перник (?) во блаженной [памяти] Исаака, владетеля Феодоро и Хазарии, год 6988».

К сожалению, как уже говорилось, само надгробие (или его точная прорисовка) до настоящего времени мне недоступно³. Поэтому невозможно осуществить критическое издание источника. Тем не менее, следует обратить внимание на то, что Н. Йорга и В. Батарюк в румынском переводе определяют титулатуру Влада как «ingrijitorul casei» — «управляющий домом»⁴, — что идентично греческому «δομεστικος», т. е. «дворник» в валахской и молдавской титулатуре XV в. [Иречек, 1978, с. 430].

В то же время, в греческом тексте стоит не совсем понятное слово «περ|ιεκιος». По своему звучанию оно напоминает «перник» (т. е. «чашник», «виночерпий»), имеющее эквивалент в византийской титулатуре — епикерний (πιγκερνης, pincerna = виночерпий) [Иречек, 1978, с. 430]. Таким образом, Влад, скорее всего, занимал должность «перника» при дворе Исаака, а не «дворника» («мажордома», «управляющего домом»), молдавских источников XV в. [Иречек, 1978, с. 430], как это полагали Н. Йорга и В. Батарюк.

В данной надписи прежде всего обращает на себя внимание титулатура Исаака, перекликающаяся с известным, но более ранним (1434 г.?) свидетельством номофилака Иоанна Евгеника, запечатленном в «Эпитафии княжичу», где Алексей I Старший (правитель Феодоро в 1411—1446 гг.) назван «несокрушимым столпом Хазарии» (τόν άκραθαντον τής Χαζαρίας) и «правителем Хазарии» (αύθέντης Χαζαρίας) [Спиридонов, 1928, с. 94].

Находка из Сучавы важна тем, что позволяет либо установить изменения, происходившие в официальной титулатуре правителей Мангупа на протяжении полувека, либо указывает на возможность их «вариаций». Если Алексей I (Старший) в своих посвятительных надписях 1425 и 1427 гг. определял себя как «владетель Феодоро и Поморья», то Исаак в эпитафии его виночерпия (?) («перника»?) назван «владетелем Феодоро и Хазарии». На чем основывались подобные изменения, сказать трудно. Но совершенно очевидно, что нельзя ставить знак тождества между двумя топонимами «Поморье» и «Хазария»⁵.

Обратимся к персоне самого Влада, о котором узнаем только из его эпитафии. Судя по занимаемой им при Исааке (1465—1475 гг.) должности «виночерпия»(?), он являлся весьма важной фигурой в Феодоро, потому что «перником» мог стать только очень состоятельный, знатный, влиятельный и, главное, надежный человек. Однако ограниченность имеющейся информации не позволяет ответить на ряд вопросов: когда Влад прибыл из Сучавы ко двору Исаака, когда реально оставил свою должность, а также какова его роль (участие) в драматических событиях 1475 г.? Вполне вероятно, что Влад покинул Мангуп сразу же после смерти Исаака (май — начало июня 1475 г., до начала осады города Гедык-Ахмед-пашой). Поэтому для своих сограждан он был известен как «перник (виночерпий?) покойного Исаака, владетеля Феодоро и Хазарии».

Примечания

1. Недавно А.Ю. Виноградовым опубликовано надгробие, найденное в 1937 г. на восточном краю плато Эски-Кермена якобы вблизи «восточной калитки». По палеографии памятник датируется предположительно XIV—XV вв. Текст надписи гласит: «Почил во блаженной [памяти] раб Божий Ла...ули-бей, первого разряда третьей части, 17 (?) мая), в пятницу». Это дало издателю повод высказать предположение, что «Княжество Феодоро, состоявшее из разделенных горами долин, территориально подразделялось на округа — "части" (как минимум 11), причем номер эскикерменской части — 3 — хорошо понятен; если отсчет велся от центра княжества, т. е. от соседнего Мангуп-Кале» [Виноградов, 2004, с. 126—128, рис. 67].

2. В 1461 г. Теодорка де Телика одолжил более 40 000 аспров, т. е. около 200 соммо, одному из господ Феодоро [Balard, 1991, p. 240]. К сожалению, имя «дебитора» и назначение «кредита» не названы.

3. В 2005 г. благодаря В. Кожукару, мне удалось побывать в музее г. Сучава и познакомиться с Викторией Батарюк. Но «надпись Влада» оказалась для нас недоступна по банальной причине: фонды были закрыты, т. к. хранитель лапидарной коллекции находилась в отпуске.

4. Н. Йорга на основании осуществленного им перевода пришел к заключению, что в надписи «идет речь о Владе, мажордоме Исака, княжества Феодоро или Тодоро, Мангупа, откуда была и жена Стефана Великого Мария Комнина Палеология» [Jorga, 1938, p. 315].

5. О Крымской Хазарии, в том числе как о политическом образовании, см. в работе Х.-Ф. Байера [Байер, 2001, с. 5, 7, 54, 65, 68, 106, 142, 146, 148, 161, 164, 170, 176, 178, 195, 205, 208, 214, 217, 287, 303, 354, 355, 356—359, 361, 378, 385].