Из ранних описаний крепости

На протяжении столетий крепости через Судак и Судакскую долину пролегал путь многих «деловых» людей — купцов и дипломатов. Во второй половине XVI в. судьба забросила в Судак уже упоминавшегося нами Мартина Броневского, посланника польского короля Стефана Батория к крымскому кану Мухаммед-Гирею П. В книге Броневского, написанной в 1578 г. и изданной в Кельне в 1595-м, — первое обстоятельное описание города и крепости.

Со второй половины XVIII в. на смену купцам и дипломатам приходят ученые. Первым в ряду исследователей, оставивших описание Судакской крепости, стоит имя Петра Симона Палласа (1741—1811), члена Петербургской Академии наук, одного из виднейших русских ученых.

Тогда же, в 90-х годах XVIII в., другой русский академик — судья и литератор Павел Иванович Сумароков открыл новую, не менее знаменательную страничку местной истории: именно с него в Судаке и в целом в Крыму начинается эпоха туризма. Путешествие Сумарокова, выражаясь современным языком, — первое по-настоящему туристское, т. е. чисто досужее.

В XIX столетии в Судаке побывали и писали о нем многие известные ученые, литераторы, художники. Особого упоминания заслуживает Иван Матвеевич Муравьев-Апостол (1765—1851), государственный деятель и переводчик древних авторов, академик, отец трех декабристов. Книга Муравьева Апостола, посвященная Крыму, была высоко оценена А.С. Пушкиным.

Публикуемые тексты взяты из следующих изданий:

Броневский Мартин. Описание Крыма (Tartariae descriptio). Перевод с латинского И.Г. Шершеневича. — Записки императорского Одесского общества истории и древностей, т. 6, 1867, с. 346—347 («Сидагиос, три замка и город»); Паллас П.С. Путешествие по Крыму в 1793 и 1794 гг. Перевод с немецкого М.С. [лавич]. — Записки императорского Одесского общества истории и древностей, т. 12, 1881, с. 196—198; Сумароков П.И. Досуги крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду. Спб, 1805, ч. 2, с. 230—235; Муравьев-Апостол И.М. Путешествие по Тавриде в 1820 годе. Спб, 1823, с. 200—202 (отрывок из «Письма XVIII»).

В тексте П.И. Сумарокова сохранены некоторые особенности орфографии того времени.

Мартин Броневский. Сидагиос, город с крепостью, так называемый греками; генуэзцами же называемый Судак, вовсе неизвестен татарам. Он построен греками, или генуэзцами, на высокой горе, утесистой и широкой, возвышающейся скалою недалеко от моря; имеет три крепости, или замка: верхнюю, среднюю и нижнюю, окруженные стеною и башнями. В нем множество греческих церквей, несколько часовен, еще уцелевших, но по большей части лежащих обломками среди развалин. Гордые, несогласные И мятежные греки, побежденные генуэзцами, лишились этого города. Там видны следы владычества генуэзцев гораздо явственнее нежели греков. Что этот город был весьма значителен, как видно из развалин, об этом говорят сами греки, которых там осталось немного. Они утверждают, что греки дошли наконец до такой вражды междоусобной, что семейства, наиболее страдавшие от этих смут, не хотели даже присутствовать и участвовать в публичных богослужениях. Отсюда произошло такое множество церквей, что, по словам христиан, число их доходило до нескольких сот. В нижней крепости видны три большие католические церкви, дома, стены, ворота и красивые башни, украшенные узорами и гербами генуэзскими. От митрополита греческого, мужа почтенного и честного, который с греческих островов прибыл для осмотра церквей, я узнал, что, когда турки осаждали этот город с моря многочисленным войском, генуэзцы храбро сражались и сильно защищали его; но когда уже не могли более переносить голода и выдерживать беспрерывную осаду столь сильного войска, тогда несколько сот, или, как он уверял, почти тысяча отборных воинов, затворившись в большой церкви, которая и до сих пор еще цела, и несколько дней храбро защищаясь в нижней крепости, в которую турки ворвались, одержали над ними славную победу: но, наконец, побежденные числом неприятеля, в храме том все погибли. Турки заложили камнем двери и окна церкви; а трупы убитых и теперь еще лежат без погребения. Какой-то турок из Кафы, по имени Сенияк, постоянно там живущий, запретил мне входить в эту церковь.

Петр Симон Паллас. Древняя генуэзская крепость Солдайя, которая получила свое название от названия долины, стоит на площадке продолговатой и голой скалы, которая отлого спускается к северу и возвышается со стороны моря, где отвесная крутизна ее более значительна. Края скалы окружены высокой, очень толстой стеной, с десятью башнями — круглою и четырехугольными; стена прекращается на краю отвесного утеса над морем; но и здесь, однако, находится стена, которая примыкает к сторожевой башне, на самой вершине утеса, где лежат трубы для стока дождевой воды, проведенные отсюда в нижнюю часть крепости в большие и глубокие цистерны, построенные на сводах. Крепость имеет только один вход, с северо-западной стороны; он защищен высокими башнями и наружными укреплениями. Башни и стены, часть которых разрушена, были покрыты надписями, высеченными на камне красивыми готическими буквами; многие из них были отсюда вывезены, но некоторые сохранились, так же как и барельефы, между которыми находится барельеф с изображением святого Георгия [...]. Во время моего первого путешествия по Крыму существовало еще большое число зданий готического стиля и изящной архитектуры; но потом они были разрушены, с той целью, чтобы материал от них употребить на постройку казарм, которые и были сооружены внутри самой крепостной стены. Уцелели только, на восточной отлогости горы, большое куполообразное здание кафедрального собора, а также башни и стены крепости. У подошвы горы, на западной стороне, лежала прежде татарская деревня с мечетью, но многие из ее жителей выселились из нее при покорении Крыма; остальные же, после постройки казарм, должны были также перейти в другое место. В глубоком ущельи, на запад от Солдайи, представляется замечательного одна только отдельно стоящая скала, с иссеченной внизу ее пещерой, которая открыта на восток, и с построен ною на ней греческою церковью, подле высокой башни.

Павел Сумароков. Воздымающаяся в версте отсюда высокая гора, с уродливыми на ней развалинами Судажской крепости, призывает мое любопытство, и мы туда отправляемся верьхами [...]. Ныне здесь, за исключением казарм, нет никакого строения, а кроме двух рот солдат, других обитателей, и Судак сохраняет еще именитые свои разрушения для единого только о себе воспоминания.

Представшая нам острая громада открыла на себе три яруса торчащих частей от каменных укреплений, которые [...] суть произведения генуезцев. Первой обходил при начале возвышения, второй тянулся по полугоре, третей еще выше был устроен, а над ними господствовала башня, воздвигнутая на самой остроконечности горы. Мы поглядывали на ето не равнодушно, поверяли свои силы; но как нельзя оставить того без внимания, то я с увечьем, равно извихленными от верховой езды ногами, и пустился преодолевать неприступность. У нижней стены находится уцелевшая от древности церковь, с изглаженными или попорченными при входе надписями, которая обращена в полковую. Оттуда началась крутизна, и пыл солнца осудил нас на мучение. Мы останавливались, отдыхали, обтирали платками лица и продолжали карабканье. У второй стены мы к удивлению приметили закладенные глиняные трубы, соединявшиеся с существовавшим неподалеку от них хранилищем дождевой воды. Ето, говорил я, одним древним только пристойно производить такие чудеса! Потом, что шаг впред, то утесистее восхождение, и мы шли уже не прямо, а лепились сбоку подле стены, навислой к морю. Пройдя вторую стену, два мои товарища сколько от усталости, столько и страха далее продолжать шествие не согласились. Правда, что переход весьма опасен, обнаженной дикого камня холм кажет по стоячей высоте вместо стези одне пробитые от ходьбы ямины. — Грек впереди тащил меня за руку, татарин сзади поддерживал за другую, и стоило только разорваться соединению с вожаком, или кому оступиться, чтоб низвергнуться с великой высоты к морю. Наконец храбрость моя окончала осаду хребту, и мы там. О ужасное исполнение! Мысль дивится успеху и взор робеет от представляющихся предметов. Башня пребывает поврежденною; в ней два окна, и две арки из белого камня, которые, будучи укреплены при их пресечении одним пропущенным сквозь их камнем, составляют висящий и неимоверного искусства свод [...]. Я, пропустя в окно мою голову, взирал с трепетом на обтекающее море, не лепящуюся над оным башню, которая занимала все пространство остроконечности горы, на дерзновенные работы и на мое отделение от поверхности земной. Я не верил глазам и удивлялся моему вознесению. Что почувствовала бы мать, любовница, приметя сына или любовника, мелькающего под облаками? Читатель сам от единого воображения содрогнется. Сего-то рода были предприятия отдаленных веков, и сии-то избирались тогда средства к охранению себя, когда тайна огнестрельных орудий еще не удовлетворила злобе человеческой. Спускаясь к долу, удовольствие при сокращении хода возрастало, и я, торжествующий моим страданием, нашел товарищей спокойно расхаживающих на низу по крепости. Мы вышли потом из оной, где видели близ ея стен древнюю церковь, превращенную в кузницу, другую с приметными еще ликами святых, и разрушения на немалом пространстве доказывают прежнюю славу Судака.

Иван Муравьев-Апостол. Я начал в Судаке осмотр мой с места, где было второе по Каффе поселение в Тавриде купцов республиканцев. Город Солдайя лежал на восточном боку гор, окружающих узкую судацкую долину [...]. Ключ прекрасной воды, текущей в мраморный бассейн, показывает место, где был некогда въезд в город, а теперь на пустырь, по коему рассеяны кое-где хижины немецких поселенцев. На сем пространном раскате, на коем Паллас видел множество зданий приятной готической архитектуры, при нем уже употребляемых на построение казарм, я ничего не нашел кроме церкви; и в ту не мог попасть, потому что ключарь оной случился в отсутствии. Оставалося мне посмотреть на башню и стены крепости. Две трети горы, хотя трудно, но можно проехать верхом, далее нет возможности, и я принужден был кое-как вскарабкаться по высеченной в камне вдоль стены лестнице до угольной башни на самом верху горы стоящей. У основания оной представляется величественное и вместе ужасное зрелище. Генуэзцы как будто искали производить в потомстве удивление к дерзости каменщиков своих: иначе я не постигаю, для чего бы на месте неприступном построить башню так, что наружная оной стена стоит по отвесу с стремниною скалы. Таковы балаклавская и солдайская башни; от сей последней вид на море удивительный: южный берег открывается верст на сто пространства и на конце синеет мыс Аю [...]. Это величественно; а что ужасно, так это край скалы, висящий над пропастью. Если взглянуть вниз, то в страшной глубине видно только море под ногами; нет предметов, на которых бы взор мог отдохнуть; и как глаз измеряет одну только бездну, то горе тому, у кого легко кружится голова!.. Кроме сей четвероугольной башни, осталися еще развалины десятка других круглых и четверо-угольных со стенами между ими, служившими для защиты крепости от моря, с той стороны скалы, с коей полагали возможность приступа. На сих стенах и башнях находилося множество гербов и надписей [...]; я заметил только две надписи и о тех, по незнанию моему готических букв, ничего тебе не скажу. Остается мне только заметить глиняные трубы, лежащие в стене, под которою я шел на гору. Паллас полагает, что они служили для проводу воды из дождевых колодцев в крепости находившихся. Но для чего бы спускать воду дождевую вниз, где изобилие ключей и следственно хорошей воды. Я скорее думаю, что эти трубы принадлежали какой-нибудь гидравлической махине [гидравлической машине. — Ред.], служившей для подъема воды в крепость.