Греческие волонтеры в осажденном Севастополе

Первый греческий офицер появился в Севастополе 7 февраля 1855 г. с просьбой подготовить помещения для пяти рот волонтеров. До этого греки успели пройти маршем более 800 километров от Измаила до Крыма и принять участие в неудачном штурме Евпатории. А 8 февраля ранним утром они выступали из окрестностей Евпатории по направлению к Севастополю вместе с Азовским полком¹. В городе, как свидетельствует отзыв начальника штаба Севастопольского гарнизона князя Виктора Илларионовича Васильчикова, их появление не ожидали. «...Действительно ли имеют прибыть в состав гарнизона Севастополя греческие волонтеры, когда именно и в каком числе?» — искренне недоумевал Васильчиков².

Через пару дней, 9 февраля 1855 г., Главная квартира, у Северного укрепления Севастополя, откликнулась на этот рапорт. В отзыве на него пояснялось, что «находившиеся при Евпаторийском отряде баталион греческих волонтеров, состоящий силою до 700 человек из 5 рот, предписано из упомянутого отряда направить в главную квартиру...для усиления гарнизона г. Севастополя»³. По пути изрядно оголодавшие греки прошлись по окрестным селам. Начальник Евпаторийского округа был вынужден донести армейскому начальству жалобу Сакского волостного правления о том, что «во время прохода через деревню Крагурт баталионом волонтеров взято оным 30-ть волов и 3 лошади с можарами⁴, которые до сего времени нам не возвращены»⁵.

16 февраля греки достигли Севастополя. В своем письме протоиерей Арсений Лебединцев писал, что греки «поставлены на позиции. Матросы и солдаты не могут надивиться их наряду, называя просто "маскерадом"»⁶. Схожие ощущения испытывал и Николай Берг, который находился в это время в Севастополе, состоя при штабе главнокомандующего в должности переводчика: «Я не ходил никуда до обеда и сидел под окном, смотря на бродивших кучами греческих волонтеров, которые только что прибыли из Евпатории. Говорят, они дрались там хорошо, и многие из них получили кресты. Костюм их был обыкновенно клефтский: шитая куртка, какого случится цвета, под нею белая фустанелла (коротенькая юбка) и широкий пояс, из-за которого торчал целый арсенал оружия: чуть ли не десяток разных дреколий, пистолетов и кинжалов. Обувь была своя, из особенных перевязей, а у иных и русские сапоги. Одни имели сверх курток свою овчинную шубу с прорезанными рукавами, другие были одеты в русские полушубки. У боку мотались ятаганы, а также наши кортики, шпаги и сабли. На головах были фески, с нашитыми напереди медными крестами»⁷. «Вчера распределены по оборонительным линиям греческие волонтеры, — записал 18 февраля 1855 г. в своем дневнике П. Алабин, — пользы от них большой здесь нет; они не способны к тяжкой службе в осаде и, не зная законов аванпостной службы, не могу употребляться с пользою в ночной цепи, в секретах, тем более что обличают себя белыми фустанеллами, курением трубки и неумением помолчать несколько часов сряду»⁸.

Дата 16—17 февраля подтверждается и воспоминаниями одного из руководителей греческих волонтеров, капитана Аристида Хрисовери. По его словам, добровольцы в сопровождении полка из 17-й русской пехотной дивизии 9 февраля выступили на Севастополь и уже 17-го числа прибыли в город⁹. Он, а также другой греческий мемуарист, рядовой Триандафилл Галиури, упоминали, что по прибытии греков осмотрели начальник Севастопольского гарнизона, генерал от кавалерии, барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен и сыновья императора Николая I — великие князья Николай и Михаил Николаевичи.

Греческий батальон расквартировали в двух городских кварталах — Городском и Корабельном, разделенном Южной бухтою. Собственно, вся часть города, расположенная на восточной стороне Южной бухты, называлась Корабельной слободой, а сам город лежал на западной стороне бухты и был раскинут амфитеатром на узком и длинном холме, идущем параллельно Южной бухте и по скатам лощины на юг от Артиллерийской бухты. Вся местность к югу от города и рейда тогда представляла собой возвышенную, перерезанную многочисленными балками плоскость, абсолютно безлесную и безводную, ставшую театром боевых действий.

По решению командования гарнизона волонтеров определили для несения попеременной сторожевой службы на третьей и четвертой дистанциях оборонительной линии — укреплениях 3-го бастиона и знаменитого Малахова кургана¹⁰. О том, что греки были направлены именно на эти передовые рубежи городской обороны, свидетельствует рапорт начальника 4-го отделения оборонительной линии капитана 1-го ранга Н.Ф. Юрковского от 13 марта. «Волонтеры, — как отмечал Юрковский, — находящиеся на вверенном мне отделении, исполняли возложенные на них обязанности»¹¹. Союзники придавали большое значение овладению «Большим реданом», как они называли 3-й бастион. Всю осаду напротив него находились позиции англичан, против которых греки будут совершать свои вылазки.

Батальон был поделен на два равных отряда, дежурившие попеременно в дневное и ночное время суток. В качестве временного командира грекам определили подполковника князя С.С. Урусова, ранее служившего в 32-м гусарском полку фельдмаршала Радецкого. Сергей Семенович Урусов был разносторонне одаренным человеком: талантливым шахматистом, математиком, философом и даже сочинял романсы. Но более всего этот честолюбивый офицер, по воспоминаниям современников, жаждал отличиться на поле сражения¹². Так как новоиспеченный командир не владел греческим языком, обязанности переводчика и адъютанта выполнял поручик Тобольского пехотного полка, один из организаторов отрядов добровольцев на Дунае Иоаннис Влассопуло.

Урусов рьяно взялся за руководство, пытаясь встроить греков в привычную для него модель взаимоотношений между командиром регулярного подразделения русской армии и подчиненными. Уже через десять дней, проведя первый поверхностный аудит, он буквально схватился за голову, придя к выводу, что «при нынешнем устройстве легиона этого невозможно управлять им с должным успехом, как будет требовать высшее начальство»¹³. Во-первых, он не смог разобраться с точным количеством греков: по перечневой ведомости в списках значилось 823 человека, а с учетом присоединившихся в Одессе 19 человек общее количество волонтеров должно было составлять 842 человека. «Ныне же из рапортов ротных командиров выходит по списку 801 чел.», — докладывал начальству Урусов, указав, что он не досчитался 51 человека. Удивляет, что Урусов, человек, составлявший сложные математические задачи, ошибся в элементарной арифметике: простое вычитание дает цифру 842 − 801 = 41. Очевидно, что 41 человек — это греки, погибшие или раненные при штурме Евпатории.

Также выяснилось, что шнуровая книга, в которую записывался приход и расход, и касса батальона во время перехода греков от Одессы до Севастополя фактически передавались из рук в руки безо всяких квитанций. В конечном счете вся документация батальона от сопровождавшего офицера Азовского полка майора Фридоровского была передана волонтеру Леониду Вулгарису. Такое небрежное ведение финансов привело к тому, что только по шнуровой книге в кассе батальона не хватало 1047 руб. 26 коп. серебром, а отпуск кормовых денег вообще был прекращен¹⁴. В канцелярских бумагах также царила полная неразбериха — Урусов не смог обнаружить документов, подтверждающих, что волонтеры получали жалованье за последние несколько месяцев и, таким образом, любой из них мог предъявить претензии командованию о невыплате денег. Не лучшим образом обстоял вопрос и с вооружением добровольцев, которые были снабжены негодными ружьями.

«Из Азовского полка, — возмущался Урусов, — прислано мне 19 февраля 142 кремневых ружья, большая часть в неисправности». Но более всего Урусова смутило то обстоятельство, что формулярных списков или каких-нибудь письменных видов почти ни у кого не было, а следовательно, ему было сложно идентифицировать, кто из греков офицер, а кто рядовой. В соответствии со своим пониманием роли командира батальона Урусов попытался было назначить командира 2-й роты, взамен умершего от ран после штурма Евпатории Стаматиса Георгиадиса. Но бойцы этой роты наотрез отказались подчиняться ему, так как прежний командир 2-й роты перед смертью распорядился, чтобы рота не признавала своим командиром никого, кроме его двоюродного брата — лейтенанта Димитриоса Фитаса, уроженца острова Порос. В ответ на столь явное противодействие Урусов не придумал ничего лучшего, как расформировать роту и посадить под арест всех ее офицеров. Кроме того, под его горячую руку попал и командир 1-й роты Николай Караиско, храбрый боевой офицер, который также был отстранен от руководства своим подразделением.

Сопротивление со стороны подчиненных привело Урусова к мысли заручиться поддержкой природного грека, пользовавшегося авторитетом у добровольцев. По рекомендации находившихся в Севастополе офицеров он остановился на кандидатуре Аристида Хрисовери, известного умелыми действиями в ходе Дунайской кампании и штурме Евпатории. Высоко оценивал Хрисовери и его бывший начальник генерал-лейтенант Ушаков. Еще в декабре 1854 г. в письме начальнику Севастопольского гарнизона Остен-Сакену указывал, что «дружина волонтеров» под предводительством Хрисовери «так блистательно сражалась с англичанами 26 июня, — Хрисовери был истинным героем». Ушаков просил «почтить Хрисовери и его дружину благорасположением Вашим, — оно может быть выражено скорейшим употреблением их в дело»¹⁵. В это время Хрисовери находился на излечении в Симферопольском госпитале. Урусов написал ему письмо с просьбой прибыть в Севастополь, не дожидаясь полного исцеления от ран.

Вид из Севастополя на Южную бухту и Корабельную сторону

Новый командир греческого батальона столкнулся и с целым ворохом проблем дисциплинарного порядка. «Дисциплины или какого-либо устройства не существует, — категорично заключал Урусов, — волонтеры сами по себе отлучаются из дальних госпиталей и приходят сюда без всякого вида; нижние чины не слушают офицеров; ротные командиры, будучи изъяты от ответственности, командуют ротами только по наружности». К этому негативному выводу Урусова подтолкнули инциденты, происходившие в батальоне. Так, волонтер Афанасий Константинов, «он же Фивео», в пьяном виде якобы нанес своему офицеру рану кинжалом в руку и попытался скрыться, но уже 24 февраля он был задержан и отправлен для содержания на главную гауптвахту¹⁶. Вслед за Фивео на севастопольскую гауптвахту был отправлен другой волонтер, рядовой 5-й роты Дмитрий Малтез, отказавшийся «без всякой причины служить»¹⁷. На гауптвахту за «буйство и неповиновение» Урусовым был посажен Караианис Панаиоти, позже отчисленный из легиона¹⁸. В марте еще один грек, Георгий Манели, был арестован за продажу своего оружия (позже он был отпущен из-под ареста под строгий запрет когда-либо совершать подобные сделки с казенным оружием)¹⁹.

Все эти истории требуют отдельного комментария — и с точки зрения фактов, и с точки зрения ассоциативного восприятия слова «буйства», которое столь часто применяли по отношению к поведению волонтеров. Современный словарь русского языка толкует «буйство» как «шумные и угрожающие выходки, самоуправство, связанное с насилием, драку» и т. п.²⁰ Для нас «буйство» — дикое, из ряда вон выходящее явление. Для русского человека XIX в., чиновника, а тем более офицера, «буйство» — это любое неповиновение, в том числе и действием со стороны нижестоящего по рангу или социальной лестнице. Возьмем тот же случай с Фивео. Его дело тщательным образом расследовал следователь Тарутинского егерского полка майор Браницкий, прикомандированный к Бахчисарайской комендатуре. Он опросил основных участников конфликта — хозяина винного погребка, некоего Антона Моро, отставного военнослужащего Балаклавского греческого пехотного батальона, Михайли Михайли, унтер-офицера того же батальона, который задержал Фивео во время ночного обхода, и самого арестанта²¹.

Выяснилось, что Афанасий Константинов Фивео, 33-летний уроженец «из провинции Порос из Архипелажских греков», во время тяжелого перехода греческого батальона через Бахчисарай, по дороге в Севастополь, вместе с двумя своими товарищами поздним вечером 14 февраля 1855 г. заглянул в винный погребок, который содержал Моро. По версии хозяина помещения, волонтер пришел в погреб с двумя товарищами уже в подпитии. Там они якобы выпили еще. Товарищи Моро решили уйти и звали Фиево с собой, но он не послушал их: остался в погребе и лег спать на лавку. Когда хозяин погреба попросил его покинуть помещение, чтобы закрыть питейное заведение, то «Фивео, обидясь этим, начал буйствовать», ударив Моро чубуком курительной трубки. Моро побежал жаловаться квартировавшим у него офицерам греческого батальона — Леонидасу Вулгарису и писарю Николаидису. Как явствует из «опросных листов», уговоры офицеров не возымели результата — завязалась потасовка: «Булгари (Вулгарис. — Авт.) нанес ему два удара нагайкою, но Фивео в это время нанес удар кулаком по груди Булгари» и умудрился еще ранить ножом в левую руку «помощника адъютанта Николаиди»²².

Взбешенный Вулгарис заявил Фивео, что если последний не покинет немедленно лавку, то он ему саблей «голову снесет». Вслед за этими словами Вулгарис выбежал на улицу, где, к своему счастью, наткнулся на ночной патруль балаклавцев. Видимо, весь пыл Фивео ушел на выяснение отношений со своими командирами, поэтому при «арестовании его он сопротивлений никаких не оказывал», оружия при нем не обнаружилось. Об этом же говорил в своих показаниях и хозяин лавки Моро, излагавший события в сослагательном наклонении с выражением всевозможных сомнений — «якобы», «будто бы». Самое интересно, что, по мнению Михайли, Фивео был в трезвом виде. На допросе сам Фиево показал, что вина он не пил по причине отсутствия денег, а в погреб к Моро он зашел, чтобы обогреться после длинного перехода по зимним крымским дорогам и переночевать. Для острастки греческого добровольца продержали пару месяцев на гарнизонной гауптвахте. Затем, из-за отсутствия состава преступления, дело было и вовсе прекращено, а Фивео отправили воевать на передовую. Добавим, что через некоторое время проштрафился уже Вулгарис. Начальник батальона князь Урусов арестовал его с «посажением на гауптвахту в Северных укреплениях за наущения волонтеров к неповиновению». Об этом Урусова «своевременно известили» адъютант, прапорщик Влассопуло и «другие надежные волонтеры». 6 марта Вулгариса перевели в госпиталь, а 10 марта, сняв с него все обвинения, послали вместе с другими волонтерами на вылазку²³.

Подводя неутешительные итоги своего краткого анализа, Урусов в срочном порядке предлагал составить устав, в котором бы были четко зафиксированы властные полномочия начальника греческого батальона, права и обязанности нижних чинов, а также меры дисциплинарного воздействия. Реакцией Главной квартиры стала «Записка относительно способов ведения внутреннего порядка между греческими волонтерами, находящимися теперь в составе Крымской армии». Записку, кстати, подготовил один из авторов положения о волонтерах, генерал-лейтенант Ушаков. В ней указывалось, что «положение волонтеров не заключает в себе подробных указаний насчет внутреннего управления баталионом, потому что это было предоставлено ближайшему распоряжению генерал-лейтенанта Саллоса, формировавшего волонтеров... впоследствии же, когда признано было нужным распределить волонтеров поротно, при пехотных полках, подчиненность их, довольствие и внутренний порядок зависели от полковых командиров»²⁴. Саллос, как писал Ушаков, назначал унтер-офицеров и офицеров по своему усмотрению и сам же их «смещал в простые ратники, когда они оказывались неспособными или недостойными». Ровно также обстояло дело и с дисциплинарными взысканиями. Вся эта нехитрая схема управления, прописанная, по сути, под одного человека, рассыпалась в пух и прах, когда русское командование захотело собрать из разрозненных рот добровольцев некое подобие единого подразделения и отправить его на фронт.

Дисциплина среди волонтеров волновала и адмирала Нахимова, привыкшего к строгому флотскому порядку. В его записке Остен-Сакену, датированной 6 марта 1855 г., адмирал, возглавлявший гарнизон осажденного города, испрашивал, «какие права и преимущества присвоены каждому чину и какие могут быть приняты меры взыскания за проступки и преступления». Карандашом от руки адмирал подписал, что в справке о батальоне, поступившей из штаба армии, к сожалению, нет «ничего нащет оштрафовывания за проступки и буйства»²⁵. Мы еще раз встретим упоминание о волонтерах в записной книжке Нахимова, куда адмирал лаконично вносил наиболее важные моменты, касающиеся повседневных дел и забот: «О больных греках горячешных в госпитале, о раненых сюда вообще, сравнить их с нашими... О греках, сколько и куда назначены?»²⁶.

Эта новая тема в нашем повествовании о греческих добровольцах связана с эпидемией сыпного тифа, распространившейся зимой 1854—1855 гг. в Севастополе. Несмотря на все предупреждения знаменитого врача Н.И. Пирогова, командованием мало что было сделано для предотвращения развития страшного заболевания²⁷. Летальность при тифозной горячке в Севастополе в 1854—1855 гг. составляла 25,9%²⁸. Тем временем в городе из-за отсутствия транспортов скопилось до 7000 больных и раненых, «скученных, как селедки в бочонке». В госпиталях, по словам Пирогова, не было «ни одного лишнего матраца, нет хорошего вина и хинной корки, ни кислот даже на случай, когда тиф разовьется»²⁹. Катастрофически не хватало медицинского персонала: на 300 раненых и больных в Севастополе в лучшем случае приходился один врач.

20 февраля 1855 г. Пирогов, узнав, что в Николаевский батарее, «худшем помещении в санитарном отношении», «помещены между ранеными больными, больные греки, одержимые тифозною и перемежающеюся лихорадками»³⁰, немедленно пишет письмо начальнику штаба Севастопольского гарнизона князю Васильчикову, настаивая на отделении греков от прочих раненых. В итоге греков переместили на 3-й перевязочный пункт, где были устроены отделения для внутренних болезней. Из этой же докладной записке мы узнаем, что врачом греков был назначен доктор Левицкий, имевший свои «палаты» во временном сухопутном госпитале на 3-м перевязочном пункте.

«В палате больных греков недавно умер греческий офицер от тифуса; больно было видеть его страдания. Однажды я провела много часов у его кровати; у него много детей, и он мне поручил просить их начальника князя Мурузи о своем семействе. Ему очень не хотелось умирать, но, приобщившись Св. Тайн, он был совершенно покоен», — писала в своем письме одна из сестер Крестовоздвиженской общины, ухаживавшая за больными. По словам сестры, этот офицер «немолодых лет, прекрасно говорил по-французски и, видно, был очень хорошо образован; как ни старались ему помочь, но не могли»³¹. Скорее всего, это был командир 3-й роты Стериос Харасис. На это указывает и отрывок из мемуаров Аристида Хрисовери, где содержится упоминание о смерти от этой болезни бывшего командира 3-й роты. Местные севастопольские греки оказывали помощь своим соплеменникам. Наследница известной греческой фамилии Мавромихали — Фотиния Павловна Мавромихали — на свои средства и щедрые пожертвования других своих земляков основала больницу, «в которой она лечила раненых греков, а также содержала врачей и других лекарей»³².

13 марта 1855 г. начальник Севастопольского гарнизона барон Д.Е. Остен-Сакен, который, по уверению Пирогова, видел все своими «сжатыми в булавочную головку глазами», написал служебную записку о ситуации в Греческом легионе на имя нового главнокомандующего Крымской армией М.Д. Горчакова. Пять рот греческих волонтеров «отличаются замечательной храбростию и сражаются с воодушевлением за правое дело могут принести существенную пользу, — подчеркивал Остен-Сакен, — но, будучи легко одетыми и не имея никаких средств к содержанию себя, кроме как отпускаемых от нашего правительства, терпят лишения и, заболевая от холодных ночей, многие умирают». Из 546 человек волонтеров, числящихся на службе, 80 человек были к этому времени больными, «в числе коих некоторые тифом»³³. Через шесть дней уже начальник Греческого легиона князь П. Мурузи подал в штаб гарнизона обновленные сведения о численности волонтеров. К этому времени на службе оставалось не более 535 человек, а 197 человек находилось в различных госпиталях³⁴.

Напомним, что из Одессы в Крым выступил 821 человек. Таким образом, к середине марта 1855 г., каждый четвертый греческий волонтер либо был убит, либо умер от болезни, либо находился на излечении в госпиталях³⁵.

Примечания

1. Генрици А. Под Евпаторией, февраль 1855 г. // Русская старина. Том XX. СПб., 1877. С. 467.

2. Отзыв начальника штаба гарнизона Севастополя от 7 февраля 1855 года за № 810 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Л. 1—2.

3. Отзыв начальника штаба военно-сухопутных и морских сил в Крыму от 9 февраля 1855 года за № 236 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Л. 3—3 об.

4. Можара, маджараж — большая татарская или азиатская арба, повозка. Виноград из Крыма возили в можарах.

5. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 63—63 об.

6. Письма протоиерея Арсения Лебединцева, б. благочинного церквей Южного берега Крыма, к преосвященному Иннокентию, архиепископу Херсонскому и Таврическому, с донесением о ходе военных действий и состоянии церквей и духовенства во время 11-месячной осады Севастополя. Киев: Тип. Корчак-Новицкого, 1896. С. 80.

7. Берг Н. Записки об осаде Севастополя. М., 1858. С. 56.

8. Алабин Петр Владимирович. Четыре войны: походные записки в 1849, 1853, 1854—56, 1877—78 гг. Ч. 3: Защита Севастополя: (1854—1856). М., 1892. С. 264.

9. Χρυσοβέργης, Αριστείδης. Ιστορία της ελληνικής λεγεώνος. Τ. Β΄. Σελ 31.

10. Общая протяженность оборонительной линии Севастополя составляла восемь километров. Для четкости управления она была разделена на дистанции (отделения). Первой дистанцией — от батареи № 10 до 5-го бастиона включительно — командовал генерал-лейтенант А.О. Асланович, второй — от 5-го до 3-го бастиона — вице-адмирал Ф.М. Новосильский. Третья дистанция (командир контр-адмирал А.И. Панфилов) включала 3-й бастион с прилегающими укреплениями от Пересыпи до Доковой балки, четвертая дистанция (командир контр-адмирал В.И. Истомин) — укрепления от Доковой балки до Большой (Северной) бухты, в том числе 1-й, 2-й бастионы и Малахов курган. — Авт.

11. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 3/247. Св. 4. Д. 3. Ч. 1. Л. 0043.

12. Урусов Сергей Семенович (1827—1897) — Б.Н. Чичерин писал: «...князь Урусов был севастопольский герой и известный шахматный игрок, но отличался крайним скудоумием. Князь Виктор Илларионович Васильчиков рассказывал мне, в какой он был повергнут конфуз, когда однажды Хрулев предложил ему назначить Урусова начальником редута, и он, не заметив присутствия последнего, слишком резко отозвался об его умственных способностях. После Крымской войны князь Урусов вышел в отставку и принялся писать философские статьи» (Чичерин Б.Н. Воспоминания. Ч. I. М., 1929. С. 218). С Урусовым был дружен Л.Н. Толстой. В 1876 г. он писал о нем А.А. Толстой: «Это мой севастопольский друг, с которым мы очень хорошо любим друг друга» (Толстой Л. Собр. соч. В 22 т. Т. 18. С. 780). Урусову принадлежат книги: «Руководство к изучению геометрии (начальной и высшей), алгебры и тригонометрии» (М., 1870), «Обзор кампаний 1812 и 1813 годов. Военно-математические задачи и о железных дорогах» (М., 1868), а также книга «Философия сознания веры», которая не была напечатана // Барятинский В.И. Из воспоминаний. Русские мемуары. Избранные страницы. М., 1990. С. 661—667.

13. Рапорт заведующего греческими волонтерами от 27 февраля 1855 года за № 18 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 25—26.

14. Там же.

15. Письмо генерала Ушакова с примечаниями Остен-Сакену от 6 декабря 1854 г. // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 3/247. Св. 4. Д. 3. Ч. I. Л. 0012—0012 об.

16. Рапорт начальника Греческого легиона от 25 февраля 1855 года за № 16 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 13—13 об.

17. РГВИА. Ф. 91916. Оп. 3/247. Св. 4. Д. 3. Ч. 1. Л. 0029.

18. Там же. Л. 0033—0033 об.

19. Отзыв начальника штаба от 21 марта 1855 года за № 1748 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 71.

20. Ушаков Д.Н., Винокур Г.О. Толковый словарь русского языка: А-М. М.: Вече, 2001. С. 104.

21. Дело управления Бахчисарайского коменданта «О подсудимом волонтере Афанасии Константинове Фивео» // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 13/272. Св. 7. Д. 40. Л. 0004 об., 0005—00010.

22. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 13/272. Св. 7. Д. 40. Л. 00006 об.

23. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 4/259. Св. 5. Д. 21. Л. 00004—00005 об.

24. Отзыв штаба военно-сухопутных и морских сил от 13 марта 1855 г. № 3576 с приложением записки // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 48—50.

25. Рапорт вице-адмирала Нахимова от 6 марта за № 1363 // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 3/243. Св. 4. Д. 3. Ч. 1. Л. 0032—0032 об.

26. Записная книжка адмирала П.С. Нахимова, 1854—1855 гг. // Русская старина. Том LXI—LXII. 1889. Вып. 1—4. С. 99.

27. Письмо к К.К. Зейдлицу. Севастополь 16-го, 17-го и 19-го марта 1855 г. С. 180.

28. URL: http://www.nazdor.ru/topics/improvement/diseases/current/448816

29. Письмо к А.А. Пироговой 25 марта 1855 // Севастопольские письма Н.И. Пирогова. 1854—1855/Под ред. и с примем. Ю.Г. Малиса. СПб., 1907. С. 122—126.

30. Перемежающаяся (крымская) лихорадка — название болезни. Данный вид лихорадки характеризуется чередованием в течение дня периодов повышенной температуры тела с периодами нормальной или пониженной температуры.

31. Письма сестер Крестовоздвиженской общины из Крыма // Сестры милосердия в Крымской войне 1853—1856 годов. Симферополь, 2005. С. 177.

32. Απομνημονεύματα της Ελληνικής Φάλαγγος, ο.π., σ. 29.

33. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 3/247. Св. 4. Д. 3. Ч. 1. Л. 0044—0044 об.

34. Сведения о численности воинских чинов в Греческом батальоне с означением, сколько состоит по списку и сколько налицо, 19 марта 1855 г. // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 22/285. Св. 4. Д. 16. Л. 55.

35. По данным Хрисовери, который вел тетрадь, в которой фиксировал имена умерших от болезней и погибших греков, до 21 марта 1855 года — момента выхода легиона из Севастополя — погибло 135 человек.