Юрий Галабутский. Айвазовский. По личным воспоминаниям. К 100-летию со дня смерти художника

ДЕВЯТКО Людмила Николаевна (р. 1963) (Феодосия)
Заведующая архивным сектором Феодосийской картинной галереи им. И.К. Айвазовского

Воспоминание — свойство человеческой памяти возвращаться в прошлое. Зафиксированное для передачи во времени, оно становится материальным объектом, документом, воскрешающим далекие события и людей, уже прошедших земной путь. Воспоминания волнуют, заставляют думать и переживать. Как все безвозвратно ушедшее, они вызывают щемящее чувство грусти, если касаются наших близких, и неизменный интерес, когда речь идет о людях выдающихся. Особый трепет в Феодосии испытывают при упоминании имени Ивана Константиновича Айвазовского и того, что связано с ним.

Семнадцать листов слегка пожелтевшей бумаги формата ученической тетради исписаны ровным, аккуратным почерком. Это — мемуары Юрия Андреевича Галабутского (1863—1928) «И.К. Айвазовский. По личным воспоминаниям», хранящиеся в фондах Феодосийской картинной галереи. Их автору, уроженцу Одессы, имя великого мариниста было известно еще с юности. В 1886 году, в возрасте двадцати трех лет, он был назначен преподавателем русского языка и литературы в Феодосийскую мужскую гимназию, почетным попечителем которой со дня ее основания был знаменитый живописец. Тогда и состоялось знакомство, продолжавшееся в течение одиннадцати лет.

Как правило, авторы мемуаров об Айвазовском уделяют много места оценке творчества художника, отдельных его произведений. В этом ряду очерк Галабутского — редкое исключение. Он интересен прежде всего тем, что является воспоминанием об Айвазовском — человеке, гражданине, горожанине.^*

Рукопись не датирована, однако указания на время ее написания имеются в самом тексте — начало 1920-х. Мемуары охватывают последнее десятилетие долгой жизни великого феодосийца, являются доказательством того, что и на склоне лет Иван Константинович был очень энергичен, его деятельность разнообразна и всегда направлена на экономическое процветание, культурное развитие и благоустройство родного города. Страницы воспоминаний — еще одно подтверждение того, каким огромным влиянием пользовался художник в высших кругах Петербурга и безграничным доверием у феодосийцев, возлагавших на него надежду в решении важнейших вопросов — общественных и личных. И то, и другое использовалось Айвазовским исключительно во благо Феодосии и ее жителей.

Галабутский описывает уклад жизни Ивана Константиновича, его внешность, походку, манеру говорить, отмечает сохраненные им до глубокой старости прозорливость, живость и остроту ума, доброту и радушие, и вместе с тем — вспыльчивость, некоторую противоречивость и переменчивость его натуры. Отмечая все это, автор помогает современному читателю окунуться в атмосферу Феодосии конца XIX века, воссоздает образ человека, игравшего в те годы главную роль в жизни города, — человека, плодами трудов которого будет пользоваться еще не одно поколение его земляков.

Безусловная ценность воспоминаний Юрия Галабутского не только в их информативности. Они отражают личное отношение автора — современника и участника событий, осмыслены в соответствии с его индивидуальностью.

Людмила ДЕВЯТКО.

Обширные цитаты из мемуаров Ю.А. Галабутского со ссылкой на автора (а иногда и без них) использовались Н.С. Барсамовым¹, исследователем жизни и творчества мариниста, во многих изданиях об Айвазовском и его галерее. Самостоятельно и в полном объеме текст воспоминаний публикуется впервые — по рукописи, хранящейся в Феодосийской картинной галерее им. И.К. Айвазовского. Орфография и пунктуация авторские.

И.К. Айвазовский с внучкой. Феодосия, 1897 г. Возможно, на фото Варвара Ивановна Лампси (ок. 1896, Феодосия — 1989, Австралия). Фонды Феодосийской картинной галереи. Публикуется впервые

«Первым человеком» в старой Феодосии был Айвазовский. С ним как будто умерла и старая Феодосия, за последние 20 лет совершенно изменившая свой прежний облик. Да он сам и был главным виновником этой перемены, потому что устройством порта и проведением железной дороги Феодосия почти исключительно обязана его энергичным настояниям, связям и влиянию в высоких сферах.

Я помню, как волновались и негодовали севастопольцы, желавшие, конечно, удержать порт за своим городом, как посылались депутации в Петербург, как кипятились севастопольские газеты, помещая чуть не в каждом номере сердитые передовицы и язвительные фельетоны по адресу неожиданной соперницы, и как в одном из фельетонов был высмеян и сам Айвазовский, изображенный чем-то вроде Мальбурга, собравшегося в поход против Севастополя; но ничего не помогло: спор был решен в пользу Феодосии, и севастопольцам пришлось смириться. В память этой победы Айвазовский написал большую картину, которую он подарил Феодосийскому общественному собранию.

На широком полотне было изображено бушующее море: громадные волны бешено бросаются на высокую скалу, но, разбившись о нее, бессильно скатываются вниз; на вершине скалы стоит высокая фигура женщины с развивающимся знаменем в руке, другая рука победно протянута вперед, над головою женщины вьются какие-то зловещие птицы; небо все покрыто тяжелой тучей; но луч солнца уже прорезал ее, осветил белую фигуру женщины и заиграл на гребне успокаивающихся волн. Гроза прошла... Картина эта висела в концертном зале городского клуба и погибла вместе с зданием, сгоревшим дотла во время пожара, вспыхнувшего от поджога в один из бурных октябрьских дней 1905 года.²

Другим памятником победы Феодосии был памятник Александру III, поставленный опять-таки по инициативе Айвазовского и на пожертвования, им собранные, а также на средства, добытые путем устройства танцевальных вечеров, концертов и т.п. Воспользовавшись приездом в Феодосию Н. и М. Фигнеров³, Айвазовский пригласил артистическую чету дать один концерт в его галерее. Концерт собрал многочисленную публику, и вся сумма сбора пошла на устройство памятника, а концертанты получили в подарок по картине; эти картины во время концерта были выставлены на эстраде.

Порт и железная дорога дали Феодосии новую жизнь, и если бы «благодарная Феодосия» собралась, наконец, поставить памятник Айвазовскому, то славный художник мог бы быть изображен, подобно пушкинскому Петру, стоящим на берегу «пустынных волн» и мечтающим о том, как «назло надменному соседу», т. е. Севастополю, здесь возникнет новый город, и как сюда, «по новым им волнам все флаги в гости будут к нам...»

Иной раз думается, что Айвазовскому как художнику-маринисту, пожалуй, должна была быть приятнее старая Феодосия, которой море, вливавшееся почти в самый город, придавало своеобразный и симпатичный колорит. Очевидно, на этот раз гражданин взял перевес над художником: Айвазовский угадал новые потребности жизни и пошел им навстречу. Вообще же говоря, Айвазовский не был новым человеком, в том смысле, в каком мы говорим о людях, хотя бы и старых по возрасту, но быстро усваивающих характерные черты нового времени: напротив, он был одним из типичнейших представителей старой России.

Дом профессора Айвазовского в Феодосии на рубеже XIX и XX веков. Фото из альбома, хранящегося в фондах Феодосийской картинной галереи и, возможно, принадлежавшего Н.М. Лампси, внуку художника. Публикуется впервые

В конце минувшего столетия встречались еще такие крепкие и несокрушимые временем старики, точно живые монументы памятной николаевской эпохи, — эпохи, с одной стороны, грубой и косной, отмеченной казенной печатью формализма и солдатчины, а с другой, по странной прихоти судьбы, полной внутреннего движения живой мысли и богатой разнообразными талантами в области литературы и искусства. Среди этих талантов расцветал и редкий талант тогда еще молодого и полного сил художника, и какую долгую, интересную и разнообразную жизнь открывала перед ним судьба!

Шутка ли сказать, он лично знал Жуковского, Пушкина, Гоголя; ему покровительствовал «дедушка» Крылов; его знала и любила тургеневская «плеяда»; писатели, художники, артисты дарили ему свои произведения с собственноручными надписями и свои портреты, из которых он составил целую коллекцию для своей картинной галереи; наконец, его ласкал Двор четырех русских императоров!.. Как жаль, что Айвазовский, великий мастер кисти, не брал в руки пера и не любил его! В воспоминаниях, записанных с его слов и напечатанных в «Русской Старине», если не ошибаюсь, 70-х годов, много любопытного и ценного и для его биографии, и для пережитого им времени; но это только малая доля того, что он мог бы еще рассказать и что иногда рассказывал он как случайно пришедшее на память воспоминание.

Имя Айвазовского как художника было мне знакомо еще на школьной скамье. Не помню, в каком именно году, я был на выставке картин Айвазовского, устроенной в Одессе, и здесь впервые познакомился с его знаменитыми маринами. Помню, меня как одессита, привыкшего к зеленому или бурому цвету морской воды, поразило голубое, прозрачное, бирюзовое море на этих картинах. Я даже усомнился, бывает ли такое в действительности; но кто-то разъяснил мне, что у южного берега Крыма такое именно голубое, светлое, ласковое море, каким изображает его Айвазовский. Действительно, впоследствии я у Севастополя увидел точно такое море, какое видел на маринах знаменитого художника.

В 1886 году я был назначен преподавателем в Феодосийскую гимназию, почетным попечителем которой состоял И.К. Айвазовский. С тех пор я наблюдал Айвазовского как попечителя гимназии и феодосийца в течение многих лет, до своего выезда из Феодосии в 1897 году.

В Феодосии Айвазовский был «царь и Бог». Без его ведома и указания ничего не предпринималось в городе. Затевалось ли какое-нибудь общественное предприятие, возбуждалось ли ходатайство, производились ли городские выборы и т.п., за всем прежде всего обращались к нему. Что скажет Иван Константинович, так тому и быть. В его гостиной слагалось общественное мнение, а в его кабинете подвергались предварительному обсуждению все более или менее важные городские дела. Да и по частным делам, в особенности, таким, о которых надо «похлопотать» в Петербурге, шли к нему, в уверенности, что если И.К-ч отнесется к просьбе благосклонно, то дело в шляпе. С него начинали обыватели свои праздничные визиты, и никто, дерзкий, не осмелился бы в день Нового года или Пасхи не засвидетельствовать ему своего почтения.

Когда Айвазовский проходил по улицам своею медленной, но бодрой походкой, всякий обыватель почтительно снимал шапку и низенько раскланивался. Нельзя сказать, чтобы это почтение воздавалось Айвазовскому как великому художнику, ибо феодосийцы отнюдь не были особыми ценителями и почитателями искусства, тут едва ли не главную роль играло обстоятельство, что Айвазовский был тайный советник, сановник и влиятельный человек.

«Ведь вот, — говорил мне как-то один простодушный феодосиец, — придешь к Ив. К-чу вечером, сидишь себе у него, болтаешь о том, о сем, в винтик с ним поигрываешь, все это запросто; а посмотрели бы вы на него в Петербурге! Там вельможи к нему на поклон ездят! При дворе он свой человек!»

«С министрами знаком, во дворец ездит!» — вот что главным образом поддерживало среди феодосийцев обаяние его имени. И. Айвазовский всегда и везде пользовался своим влиянием во благо родного города. Он любил Феодосию и много для нее сделал. Он напоил жаждущий город прекрасной водой из своего Субашского источника⁴, содействовал открытию в городе классической гимназии, драматического кружка и, как уже сказано выше, деятельно работал в пользу устройства порта, совершенно преобразившего Феодосию. Его картинная галерея привлекала всегда множество туристов, и сбор платы за вход он предоставил местному благотворительному обществу, а галерею завещал городу.

Айвазовский много заботился о благолепии города. Когда порт был разрешен и в Феодосии началась строительная горячка, Айвазовский зорко следил за всеми вновь воздвигавшимися постройками и наблюдал, чтобы они не «портили» города. Благодаря своему влиянию, он распоряжался в этом отношении весьма энергически и безапелляционно, как будто бы все постройки были его собственными.

Был, например, такой случай. Однажды, зимою, Айвазовский, по обыкновению, уехал на некоторое время в Петербург. При возвращении его обыкновенно за две-три станции от Феодосии встречали наиболее близкие к нему лица и тотчас же сообщали все городские новости, которые Ив. К-ч выслушивал с живейшим любопытством. И вот он узнает, что обыватель N строит на главной улице, Итальянской⁵, дом: постройка уже начата в отсутствие И. К-ча, и дом будет одноэтажный. И. К-ч заволновался ужасно: одноэтажный дом на главной улице! Тотчас по приезде, не успевши отдохнуть с дороги, он зовет к себе обывателя N. Тот, разумеется, немедленно является. «Вы строите одноэтажный дом? Как вам не стыдно? Вы богатый человек! Что вы делаете? Вы мне улицу портите!» И обыватель покорно изменяет план и строит двухэтажный дом.

Общий склад жизни Айвазовского в Феодосии напоминал типичную помещичью жизнь «доброго старого времени». Его обширный дом-дача всегда был полон гостей, а в его имении Шах-Мамай⁶, в 25 верстах от Феодосии, где проводил он лето, был выстроен особый флигель для приезжих, называвшийся по-монастырски гостиницей. Городской дом Айвазовского строился по его собственному плану. Великий художник был весьма посредственным архитектором: дом его изобилует множеством коридоров, ни на что не нужных. Известный рассказчик Вейнберг, посетив однажды Айвазовского в Феодосии и осмотрев его дом, сказал: «Вы, И. К-ч, великий художник и великий... коридорник!»

Артисты, художники, литераторы, приезжавшие в Феодосию, непременно являлись к Айвазовскому, а некоторые гостили у него подолгу. Открытый и гостеприимный образ жизни не мешал, однако, Айвазовскому работать. Огромное количество написанных им картин, из которых большая часть представляет громадные полотна, достаточно свидетельствует о напряженности и продуктивности его труда. Отправляясь на весну и лето в свой любимый Шах-Мамай, Айвазовский и там не оставлял кисти и каждый день аккуратно работал в своей мастерской. Но вечера он любил проводить в обществе и скучал, если не было гостей; поэтому он радостно встречал всех, приезжавших из Феодосии навестить его. Его художественная натура, однако, требовала постоянной смены впечатлений, и одни и те же лица скоро ему прискучивали. Если это были близкие ему люди, то Айвазовский, не церемонясь, отправлял их по домам. «Отправляясь в гости к И. К-чу, — рассказывал мне один из близких его знакомых, — я никак не могу определить заранее, когда вернусь». Почему же? «Да вот приеду к нему с семьей, он выбегает навстречу с распростертыми объятиями, целует, не знает, где посадить, и весь день страшно ухаживает. А пройдет несколько дней, и я начинаю чувствовать, что пора домой; если не успею догадаться, то И. К-ч сам напомнит. Так спокойно, как будто бы между нами было заранее условлено; войдет утром, к чаю, и скажет: «Я там распорядился, чтобы вам после обеда запрягли экипаж». Ну, значит, укладывайся и уезжай!»

Благодаря открытому радушию Айвазовского у него много бывало всякого народу: тут подчас можно было встретить и таких лиц, которым, пожалуй, и не место бы в гостиной славного художника. Сам не жадный вовсе к деньгам, не наживший ни одной копейки нечистым путем, Айвазовский, по какому-то странному противоречию натуры, восхищался крупными богачами и относился к ним с оттенком даже некоторого почтения, не обращая внимания на то, какими средствами приобрели они себе богатства.

Характерный в этом отношении анекдот рассказан мне внуком покойного художника, Н.М. Л<амп>си⁷. Однажды к Айвазовскому приехал какой-то богатый армянин, разбогатевший, как говорили, так называемыми «медвежьими деньгами», т. е. фальшивыми бумажками, которые в громадном количестве выделывались когда-то в Нахичевани. В это время гостил у Айвазовского знаменитый скрипач Венявский⁸. Айвазовский непременно хотел познакомить Венявского с этим армянином, но Венявский, уже прослышавший о госте, упорно отказывался от этой чести. «Да знаешь ли ты, что у него больше рублей в кармане, чем ты в свой жизни взял нот на скрипке!» — говорил с жаром Айвазовский. «Может быть», — спокойно отвечал Венявский, — «но пока я выучился играть, я взял очень много фальшивых нот на скрипке!»

Айвазовский охотно представлял свою картинную галерею в распоряжение меньшей братии, маленьких художников, местных и приезжих, которые занимались копированием его картин. Между ними некто Лысенко, местный учитель рисования, обладал положительным талантом копииста. Его копии с картин Айвазовского были так хороши, что, говорят, даже сам Айвазовский иногда ошибался, принимая их, с первого взгляда, за свои оригиналы. Немудрено, поэтому, что у Лысенка не было недостатка в заказах, и на копиях он наживал порядочные средства. Впоследствии Лысенко стал писать уже и оригиналы, посылая их на выставки, и одна из его картин на выставке в Париже удостоилась почетного отзыва. Это раздражало Айвазовского, который в работах Лысенки усматривал плагиат. Поэтому он запретил Лысенку писать копии с своих новых картин и не пускал его в галерею.

По рассказу самого Лысенки, Айвазовский, встретившись с ним на улице, сказал ему: «Вы поступаете нехорошо: на ваших картинах небо, воздух, море — это все мое, все это вы украли у меня!» На это Лысенко возразил: «И. К-ч! Пригласите эксперта из Академии, и я при нем напишу картину совершенно самостоятельно!» И написал бы, конечно, ибо от долголетней практики так набил руку на копиях, что писал совершенно а 1а Айвазовский, хотя бы и закрывши глаза. Притом же в картинах очень трудно отделить оригинал от копии, — по крайней мере с формальной стороны: повернул не так судно, прибавил на берегу камень или поставил скалу — вот и готов оригинал!

Последний день рождения И.К. Айвазовского. Имение Шах-Мамай, 17 июля 1899 г. Фото из альбома Н.М. Лампси(?). Публикуется впервые

Со дня основания Феодосийской гимназии в течение многих лет Айвазовский был ее почетным попечителем. В этой должности он не проявлял особой деятельности: в гимназии он бывал редко, только в особо торжественных случаях, и ни разу, — по крайней мере при мне, — не был ни в классах, ни в заседаниях педагогического совета. Он вносил ежегодно известную сумму в кассу общества вспомоществования нуждающимся ея ученикам гимназии и выдавал беднейшим из них пособия на покупку платья, обуви и т. п. Этим собственно и ограничивалась его попечительская деятельность. Но зато в лице его Феодосийская гимназия имела очень влиятельного попечителя, который «в случае чего» мог оказать ей весьма существенную услугу, ибо с министром народного просвещения Деляновым⁹ он был друг-приятель и даже на «ты». Айвазовский очень любил и уважал покойного директора гимназии В.К. Виноградова¹⁰, который был скромным и потому мало известным, но редким в то тяжелое для нашей средней школы время педагогом; он также был очень дружен с семьей начальницы женской гимназии М.Ф. Котляревской.

Обе гимназии, мужская и женская, жили в то время очень дружно, разнообразя монотонное течение своей жизни устройством маленьких празднеств и развлечений, в которых и Айвазовский нередко принимал участие. Иногда же он устраивал у себя угощение для всей гимназии и бывал всегда при этом очень любезен и гостеприимен. Гимназисты, человек 200, по парам проходили мимо него, и он с каждым здоровался за руку, а затем всех усаживал и угощал. Его жена, Анна Никитична¹¹, на которой он был женат вторым браком, молодая и красивая женщина, также всегда была чрезвычайно мила и приветлива, а потому молодежь чувствовала себя в гостях совершенно непринужденно.

Пригласив однажды к себе на обед учениц выпускного класса женской гимназии, Айвазовский заранее каждой из них написал на память пером по маленькому рисунку: это, конечно, было все то же море в его бесконечном многообразии. Рисунки эти были сюрпризом: придя к столу, каждая ученица увидела у себя на салфетке презент! Нечего и говорить, что Айвазовский и в гимназии, как и в городе, пользовался тем же, если еще не большим почетом: за ним гимназия чувствовала себя, как за каменной стеной, способной укрыть и защитить от всяких бед и напастей, которым, как известно, столь подвержена жизнь педагога.

Он был настоящим генералом маленькой гимназической армии, и один раз даже разыграл роль военного генерала как следует, при полной военной обстановке. Дело было так. Известно, что в 90-х годах наши гимназии увлекались так называемой «военной гимнастикой». Под руководством учителей-офицеров, гимназисты проделывали всевозможные «военные прогулки», на которые гимназия выступала под звуки военного марша, с собственным знаменем; бывали даже случаи, что директора гарцевали впереди верхом на борзых конях, подобно настоящим батальонным командирам. Увлекалась парадоманией и наша гимназия.

Надгробие И.К. Айвазовского. Фото Д. Лосева, 2000 г.

В день коронации, 14 мая 1896 г., гимназия принимала участие в общем военном параде вместе с войсками местного гарнизона. Перед торжеством, помню, возник вопрос: кто будет «принимать» наш парад? Решено было, что нашим парадным генералом будет Айвазовский. Ему, кажется, эта выдумка показалась забавной, и он согласился. Так и сделали. Когда войска прошли перед своим бригадным генералом, двинулась церемониальным маршем и гимназия, под звуки собственного оркестра, мимо Айвазовского, который приветствовал проходящих по классам, получая в ответ: «Здравия желаем, ваше превосходительство!» Когда прошли последними «приготовишки», мерно отбивая шаг и скосив по-военному глаза в сторону начальства, Айвазовский рассмеялся и сказал: «Много в моей жизни было странного и неожиданного, много я видел и испытал и многому перестал уже удивляться; но если бы кто-нибудь сказал мне, что я когда-либо в своей жизни буду принимать парад, этому я ни за что не поверил бы!»

В ноябре 1894 г.¹² гимназия чествовала 50-летие со дня смерти Крылова. Юбилейное торжество происходило в городском концертном зале, где были собраны обе гимназии, в присутствии довольно многочисленной публики.

Я читал речь о Крылове. Когда я окончил, вдруг, совершенно неожиданно для всех, поднялся Айвазовский, сидевший в первом ряду кресел, на почетном месте. Все обратились к нему. Его фигура очень внушительно выделялась из среды присутствовавших. Он был невысокого роста, но очень крепкого телосложения; его лицо бюрократического склада, с пробритым подбородком и седыми баками, оживлялось небольшими карими, живыми и проницательными глазами, бросался в глаза большой выпуклый лоб, прорезанный морщинами и значительно уже облысевший. Он заговорил о Крылове.

Айвазовский был вообще не мастер говорить. В его речи заметен был нерусский акцент, говорил он несколько затрудненно и не плавно, растягивая слова и делая довольно продолжительные паузы; но он говорил с спокойною важностью человека, который заботится не о том, как сказать, а лишь о том, что сказать. Я, конечно, не могу передать буквально его речи, но общее содержание ее было таково: «Я считаю своим долгом сказать здесь, что я лично очень многим обязан знаменитому баснописцу. Была в моей жизни трудная минута. Я был оклеветан, и государь Николай Павлович, который был очень милостив ко мне, вдруг стал на меня гневаться. Я узнал, что все это произошло по наветам профессора-француза¹³, невзлюбившего меня. Конечно, это меня глубоко опечалило: немилость государя тяжелым камнем лежала у меня на сердце. Однажды, на вечере у Олениных¹⁴, ко мне подошел И.А. Крылов. Он положил мне руку на плечо и сказал: «Что ты, Айвазовский, так печален? Я слышал, что тебя оклеветал француз. Ничего, не грусти и не бойся: мы тебя оправдаем!» И действительно, скоро Крылов, вместе с некоторыми другими лицами, ходатайствовал обо мне перед государем, несправедливость навета была доказана, и государь снова стал милостлив ко мне. Этого я не забыл и никогда не забуду. Я помню хорошо черты баснописца, его крупную фигуру (он очень любил покушать! — прибавил Айвазовский с улыбкою) и львиную голову. Я напишу его портрет для гимназии».

Этот факт был известен феодосийской интеллигенции из биографического очерка Айвазовского, составленного по случаю его 50-летнего юбилея, тем не менее все присутствующие еще раз с большим интересом выслушали этот рассказ из уст самого И.К-ча, засвидетельствовавшего, таким образом, свою благодарную память о баснописце. Из бесед с И.К. я вынес убеждение, что он обладал живым и острым умом и добрым сердцем. Но громадный жизненный опыт, по-видимому, научил его мириться со многим, чего он не разделял по своим убеждениям и чему не сочувствовал в глубине своей души.

И.К. Айвазовский скончался 19 апреля 1900 года (по ст. ст. — Л.Д.).

Похороны И.К. Айвазовского. Катафалк и похоронная процессия у дома художника в Феодосии. Фотографии из собрания Феодосийской картинной галереи. Публикуются впервые

Последнюю зиму, по словам близких к нему лиц, он чувствовал себя очень хорошо. Был в Петербурге и вернулся оттуда бодрым, здоровым и веселым. Собирался 1 мая переехать к себе в Шах-Мамай, он часто ездил туда, чтобы сделать необходимые распоряжения. В день смерти он тоже утром ездил в имение, вернулся часов в пять пополудни, очень довольный и бодрый, и, чувствуя себя совершенно здоровым, сам уговорил жену и сестру своей жены съездить к их родным. До сих пор жена И.К-ча никуда не уезжала одна, боясь оставить И.К-ча. В семь часов вечера И.К-ч сам проводил их на вокзал, куда собирались знакомые, с которыми он весело шутил, и говорят, что редко видели его в таком прекрасном и бодром расположении духа. После отхода поезда он пешком отправился с вокзала к своим родственникам Мазировым¹⁵, жившим довольно далеко от вокзала, играл там в карты, ужинал и в двенадцатом часу, совершенно здоровым, поехал домой. Во втором часу ночи его лакей услышал звонок. Думая, что звонят у парадного входа, лакей пошел туда, но, не найдя никого, он поднялся в комнату И.К-ча, которого нашел лежащим поперек кровати, почти без признаков жизни. На столе лежал намоченный компресс: очевидно, почувствовав себя нехорошо, И.К. клал себе на голову компрессы, а когда это не помогло, он позвонил. И.К. был уже мертв.

Айвазовский оставил по себе славное имя. Что бы ни толковали о нем художественные критики, с точки зрения тех или других течений в искусстве, огромный талант его вне всяких споров и сомнений. Это талант, рожденный Крымом, столь же яркий и пышный, как природа этого края. Айвазовского создало море, как оно создало Аю-Даг, прибрежные скалы, народные легенды и песни. Все, что, сливаясь, живет в воображении и памяти народных масс.

В своем родном городе Айвазовский сейчас почти забыт. Мало кто из феодосийцев укажет дом, где родился Айвазовский¹⁶, расскажет его биографию, и редко кто знает хотя бы главнейшие его картины. Между тем, среди простого, рабочего люда, где-нибудь на Форштадте¹⁷, или в горном татарском селении, вы и теперь услышите от какого-нибудь старика-татарина не лишенное поэзии предание о славном художнике.

Похороны И.К. Айвазовского. Публикуется впервые

Так, несколько лет назад, покойный директор Феодосийского музея Л.П. Колли¹⁸ записал сохранившийся среди татар поэтический рассказ о том, как знаменитый крымский разбойник Алим приехал поздравить Айвазовского после свадьбы. Когда Айвазовский, тотчас после бракосочетания (речь идет о первом браке Айвазовского) ехал к себе, в имение Шах-Мамай, ночью, почти к самым дверцам кареты подскакал стройный всадник, на прекрасном коне, остановил карету, поздравил новобрачных и исчез в темноте. Это был Алим.

Невольно вспоминаются грустные строки Пушкина:

Певец любви, певец богов,
Скажи мне, что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий,
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?..

От редакции

*. Подробнее о Ю.А. Галабутском см. очерк Д. Лосева «Учитель русской словесности» в настоящем выпуске «Крымского альбома» (с. 127—138).

Примечания

1. Барсамов Николай Степанович (1892—1976), художник, искусствовед, в 1923—1962 гг. директор Феодосийской галереи им. И.К. Айвазовского, затем ее пожизненный науч. консультант. Автор книг об Айвазовском и художниках Юго-Восточного Крыма. См. воспоминания И. Пащенко «Рядом с Барсамовыми» (Крымский альбом 1997. С. 255—269).

2. Картина Айвазовского «Торжество Феодосии» сгорела в концертном зале городской думы 19 октября.

3. Фигнер Николай Константинович (1857—1918), рус. певец, в 1887—1907 гг. солист Мариинского театра в Петербурге, затем — частных оперных театров. Фигнер Медея Ивановна (1859—1952), певица, в 1887—1912 гг. солистка Мариинского театра.

4. Субаш — крымское имение Айвазовского; ныне — п. Золотой Ключ Кировского р-на. Из письма художника в городское самоуправление: «не будучи в силах далее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население родного города, я дарю ему в вечную собственность 50 ООО ведер в сутки чистой воды из принадлежащего мне Субашского источника». В благодарность за это горожане установили на бульваре фонтан-памятник «Доброму гению».

5. Ныне — часть ул. Горького (от фонтана Айвазовского до пер. Цветочный).

6. Ныне — с. Айвазовское Кировского р-на.

7. Лампси Николай Михайлович (1873—?).

8. Венявский Генрик (1835—1880), польский скрипач и композитор, в 1862—1868 гг. профессор Петербургской консерватории.

9. Делянов Иван Давыдович (1818—1897) был министром нар. просвещения в 1882—1897 гт.

10. Виноградов Василий Ксенофонтович (1843—1894).

11. Айвазовская (урожд. Бурназова, в 1-м браке Саркизова) Анна Никитична (1856—1944).

12. 13 ноября.

13. Таннер Филипп (1795—1845), французский художник-пейзажист, был приглашен в Петербург Николаем I.

14. Оленин Алексей Николаевич (1763—1843), рус. историк, археолог, художник, гос. деятель; с 1817 г. президент Петербургской академии художеств, профессор.

15. Родственники по линии его сестры — Екатерины Айвазовской (в замуж. Мазировой).

16. Дом погиб от пожара в 1912. На его фундаменте выстроено новое одноэтажное здание (у армянского фонтана на ул. Морской).

17. Традиционное название старого района в юго-зап. части Феодосии; топографически соответств. одному из предместий средневек. Каффы, которое располагалось вне городских стен на склонах Митридатского холма и вдоль совр. улицы Р. Люксембург.

18. Колли Людвиг Петрович (1849—1917), ученый, краевед, педагог, в течение почти 30 лет преподавал в Феодосийской мужской гимназии, с 1900 г. хранитель Феодосийского музея древностей.

Предисловие, публикация и примечания Людмилы Девятко.