Маяк на мысе Сарыч

Мыс Сарыч, как и в древности, считался важным навигационным пунктом, а условия плавания вдоль Южного берега Крыма и к концу XIX века считались достаточно сложными. В июне 1893 года специальная комиссия Департамента гидрографии Черного и Азовского морей приняла решение об установке на мысе Сарыч маяка и выбрала место для него.

Транспорт «Ингул» доставил из Николаева детали 12-метровой чугунной башни, напоминающей гигантскую шахматную фигуру. В мае-августе 1898 года конструкции были смонтированы на мысу. Работы выполнял личный состав транспорта «Ингул» под руководством инженера Ваковского и судового инженер-механика Гузевича. 20 августа (по ст. стилю) 1898 года Гидрографический департамент России официально уведомил об открытии маяком мыса Сарыч регулярного освещения. Примечательно, что участок земли, на котором возвели маяк и службы, долгое время оставался в частной собственности местной помещицы Н.К. Прикот, владевшей имением «Камперия», и лишь в 1912 году был перекуплен морским ведомством.

Берег от мыса Айя до мыса Сарыч. Гравюра из атласа Манганари. 1841 г.

Уже к моменту установки на мысе башня Сарычского маяка была весьма заслуженным инженерным сооружением. Она была изготовлена на петербуржском заводе «Сен-Галли» для знаменитого Воронцовского маяка в Одессе и с 1863 по 1888 год исправно несла службу на Карантинном молу одесского порта. Именно на нем 14 мая 1868 года, в 14-ю годовщину победы при Синопе, впервые в России зажегся электрический маячный огонь. Впоследствии, при реконструкции мола, маячную башню демонтировали, следующие десять лет она хранилась на складах Николаевского порта, пока не была доставлена на самую южную точку Крыма. Громоздкое электрическое хозяйство маяка установить здесь было невозможно, и более 50 лет освещение маяка велось с помощью керосинофитильных горелок с концентрическими светильнями. Вся светооптическая техника была доставлена из Франции от парижской фирмы «Борьбе и К^о». Маячная башня стоит на каменной платформе, на высоте 20 метров над уровнем моря. У подножия маяка разместился 36-пудо-вый туманный колокол, отлитый в 1864 году на пермском заводе. В тогдашних руководствах по навигации этот колокол пышно именовали «резервной звукодинамической установкой». Считалось, что его звук надежно слышен в тумане в радиусе километра. Ранее на Сарыче была традиция приветствовать тремя ударами в колокол каждое новопостроенное судно, впервые проходящее мыс. Корабль же отвечал тремя гудками, как бы представляясь маяку. Позднее традиция была забыта, а колокол относительно недавно был передан в Форосский храм Воскресения Господня. Хотя место ему, конечно, в экспозиции морского музея.

В наше время маяк оснащен вполне современным оборудованием, его перевели на электрическое освещение, оснастили радионавигационной системой, установили радиооборудование и подводный звуковой маяк. Свет маяка мыса Сарыч открывается с расстояния в 20 миль. Всякий маяк имеет лишь ему присущий световой сигнал, у Сарычского огонь белый. Четыре секунды свет, шесть секунд перерыв и снова проблеск — и так уже сто шесть лет.

Основательность, с которой российские гидрографы возводили маячные сооружения, заслуживает всяческого уважения, а сами старинные маяки можно справедливо рассматривать как интереснейшие памятники инженерного искусства и отечественной истории. История черноморских маяков, жизнь и труд маячных служителей заслуживают отдельной книги. Даже в наши дни их работа сопряжена с известными трудностями, подчинена строго заведенному регламенту, тем более непроста она была столетием раньше. Во главе небольших, как правило не более двух-трех человек, команд стояли маячные смотрители, обличенные всей полнотой ответственности за вверенный им маяк. Эту должность обычно занимали отставные унтер-офицеры или младшие офицеры военного флота.

Их наиглавнейшей обязанностью было обеспечить исправность освещения, чтобы зажженный на закате огонь исправно горел до восхода. В продолжение всей ночи дежурные служители несли вахту при фонаре, следили за высотой и силой огня, снимали нагар с фитилей, обеспечивали действие механизмов. Вахтенный должен был вести наблюдения за всем происходящим вокруг, как на море, так и на суше, при ухудшении видимости предписывалось непрерывно подавать строго установленные туманные сигналы. В обязанности смотрителя входило лично присутствовать при зажигании и тушении огня, контролировать дневную подготовку осветительной аппаратуры, вести маячный журнал и прочее делопроизводство, он же был ответствен за гидрометеонаблюдения.

Умело руководить маленьким коллективом в условиях уединенной жизни на маяке, где минимально общение с другими людьми, отсутствует надежная связь и сообщение с населенными пунктами, когда не гарантировалась даже своевременная помощь врача, мог только человек, обладающий авторитетом, немалым жизненным опытом, уживчивостью и доброжелательностью к подчиненным, владеющий многими ремесленными навыками, без которых жизнь при маяке была бы невозможна. В отчете Гидрографического департамента конца XIX века сообщалось, что «дела, как служебные, так и касающиеся до внутренних или домашних отношений между людьми, живущими на маяках, отмечаются замечательной добропорядочностью».

Практика показала, что чем дольше маяк пребывал в ведении одного смотрителя, тем исправнее велась служба. Первые 14 лет существования Сарычского маяка смотрителем на нем был В.М. Стукалин, в 1915 году его сменил печально известный М.М. Ставраки — однокашник П.П. Шмидта по Морскому корпусу, которому досталось участвовать в расстреле мятежного лейтенанта и его соратников по декабрьскому Севастопольскому восстанию 1905 года.

С 1917 по 1923 год смотрителем маяка был В.Ф. Джунковский, человек весьма необычной судьбы, личность заметная в истории России начала XX века. В.Ф. Джунковский имел чин генерал-майора, занимал должность генерал-губернатора Москвы, коменданта Зимнего дворца в Петербурге, занимал пост товарища (заместителя) министра внутренних дел Российской империи, противостоял придворной клике во главе с Распутиным, пытаясь оградить правящую фамилию от развратного авантюриста, командовал дивизией на фронте Первой мировой войны. После февраля 1917 года был отстранен от дел и удалился в свое крымское имение. В «белом движении» участвовать отказался и семь лет вместе со своей сестрой, бывшей фрейлиной двора, обеспечивал работу маяка на мысе Сарыч. После 1924 года бывшего генерала с должности «вычистили». Оставив службу на маяке, В.Ф. Джунковский арендовал заброшенный участок в Ласпи, восстановил старый виноградник, устроил огород и бахчу и жил в высшей степени скромно плодами своего надела. В воспоминаниях Л. Разгона примечателен эпизод встречи с благообразным старцем, в котором невозможно было узнать блестящего представителя элиты империи. О чем-то догадываться можно было, лишь застав его за чтением книг на европейских языках (книги остались от прежних хозяев в библиотеке Дома отдыха в Батилимане). К своему новому состоянию В.Ф. Джунковский относился философски, формулируя свои жизненные воззрения в духе античных стоиков:

«Есть только один способ достойно заканчивать жизнь: стараться быть здоровым, чтобы никому не быть в тягость и иметь возможность спокойно размышлять о всем хорошем и злом, умном и глупом, что ты совершил в прошлой жизни. Многие мои бывшие коллеги к тому глупому и недоброму, что они сделали до революции, немало прибавили. А думать об этом — выполнять программу естественного конца жизни — им некогда: нужно держаться на поверхности, вернее, барахтаться... Мне — лучше. Мы с сестрой ни от кого не зависим, только от себя, от своего труда. Мы независимы в своем мышленье, привычках, слабостях. Бывает ли на свете лучшая старость? Поверьте мне, друзья, я по своим обязанностям знал многих стариков, которые в прошлом были известны, облечены властью... Я наносил им визиты, навещал, когда они заболевали, провожал их в последний путь. Все они были уже глубоко несчастные люди, мучавшиеся от немощи, болезней, удрученные тем, что лишились власти, к которой привыкли, тяжко страдавшие от недостаточного внимания государя и властей к ним... Какие же мы счастливые!»

Времена были суровые. Спокойно умереть под шум прибоя и шелест ласпинского леса старому аристократу, конечно, не дали.