Проблема хронологии

Для решения сложной проблемы хронологизации описанных пещерных комплексов необходимо учитывать данные исследований в различных районах плато, позволяющие установить основные этапы функционирования городища. Их можно выделить четыре (Герцен 1995, с. 85—88).

Первый характеризуется началом активного обживания плато. Наиболее ранний массовый археологический материал, свидетельствующий об этом, появляется с III в. Во второй половине VI в. осуществляется строительство главной линии обороны, обеспечивающей защиту всей территории плато. Ее важнейшие укрепления создавались преимущественно в верховьях ущелий Гамам-Дере и Капу-Дере, в средней части Табана-Дере. Завершение этого периода, который условно можно обозначить как ранневизантийский, относится к концу VIII в., когда крепость была захвачена хазарами в процессе подавления восстания Иоанна Готского. Из наземных церковных сооружений, появившихся несомненно в этот период, можно отметить большую базилику в центре плато на основании мыса Чуфут-Чеарган-бурун. А. Якобсон (1940, с. 206) и М. Тиханова (1953, с. 387) датировали ее появление второй половиной VI в., Н. Бармина — IX в. (1995, с. 80). Первая дата, в свете имеющихся в настоящее время данных раскопок жилых комплексов в верховьях Лагерной балки в непосредственной близости от базилики, является более обоснованной. Хотя нельзя исключить, как предполагает Н. Бармина, что первоначально, в VI—VIII вв., базилике предшествовал относительно небольшой храмовый комплекс. Что касается пещерных сооружений, то, как показали специальные исследования, к данному периоду могут быть определенно отнесены только небольшие по площади сооружения дозорно-оборонительного характера (Герцен, Могаричев 1991).

Второй этап в жизни поселения датируется IX—X вв. и характеризуется существенным сокращением обжитой территории и, соответственно, значительно более скудными археологическими материалами. Ничтожно мало их обнаружено в центральной части плато, где выявлены хорошо выраженные напластования предшествующего периода, более заметно они представлены на мысе Тешкли-бурун и в его ближайших окрестностях. Содержание этого периода определяется такими факторами, как использование крепости хазарами, вероятно, на протяжении IX в., и последующим возвращением ее под власть Византии в связи с образованием и расширением фемы Херсона, для которой Мангуп был важным опорным пунктом среди других «крепостей климатов».

На рубеже X и XI вв. поселение приходит в упадок, что стало результатом военной экспансии или же катаклизма природного характера (землетрясение). В дальнейшем заметное оживление строительной деятельности на плато отмечается в XVI в., достигнув апогея в середине XV в., когда Мангуп становится столицей княжества Феодоро.

Расцвет княжества приходится на первую половину XV в., когда оно в союзе с крымскими татарами ведет небезуспешную борьбу с генуэзскими колониями, стремясь принять активное участие в черноморской торговле.

На Мангупском плато в данный период сформировалось поселение городского типа с присущей ему инфраструктурой. Ее компонентами являлись: двухпоясная оборонительная система — укрепленная княжеская резиденция, жилые кварталы паутинообразной планировки, охватывающие верховья ущелий Капу-Дере и Гамам-Дере, вероятно совпадающие с приходами, некоторые церкви которых в руинах сохранились до наших дней. Особое место в городе занимали юго-восточная и южная окраины. Это наиболее возвышенная часть плато. Церкви здесь возводились у края плато, нередко внешние их обводы нависали над обрывом. В ориентировке храмов строители следовали не только визуальной ориентации на восток, но и учитывали необходимость гармоничного включения построек в ландшафтную среду. Для этого сооружения закладывали продольной осью перпендикулярно обрыву, пренебрегая известным отклонением от реально наблюдаемой точки восхода. Любопытно, что пещерные церкви более жестко ориентированы на восток, вероятно, именно с учетом меньшей связи их с ландшафтом.

В архитектурном масштабе столицы сосуществовали как новые церкви, возведенные в период жизни княжества Феодоро, преимущественно квартальные, так и возобновленные храмы, создавшиеся в предшествовавшее время. Например, большая базилика на основании мыса Чуфут-Чеарган-бурун (Тиханова 1953).

Несомненно, что большинство пещерных культовых комплексов функционировали в феодоритское время, естественно вписываясь в картину активной религиозной жизни города, являвшегося не только административной резиденцией правящей верхушки, но и центром Готской митрополии, учрежденной еще в правление Михаила Андроника II Старшего (1282—1328) (Vasiliev 1936, p. 276). В ее состав входила территория от района современного пос. Рыбачье до мыса Ай-Тодор, далее побережье принадлежало Херсонской епархии, а от Каламиты до р. Качи оно вновь относилось к церковным властям Феодоро. Северная и восточная границы проходили по долине р. Качи и, минуя Чатырдаг и Демерджи, достигали района восточнее Алушты. Об авторитете и активной деятельности иерархов митрополии свидетельствует строительная деятельность на территории генуэзского капитанства Готии, православное население которого относилось к Готской митрополии (возобновление базилики в Партените) (Латышев 1896, с. 78).

Можно вполне определенно считать время существования княжества Феодоро высшим расцветом христианства у населения крымского нагорья. Распространение ислама, с начала XIV в. ставшего господствующей религией в Золотой Орде, и католицизма в генуэзских владениях стимулировало объединение православного населения под политическим главенством мангупских властителей. Религиозная и политическая консолидация способствовала формированию этнической агломерации, приобретшей черты этноса, но завершился этот процесс уже после завоевания княжества турками-османами в 1475 г.

Однако и после этого события как на Мангупе, так и на подчиненной ему ранее территории продолжали функционировать христианские храмы и монастыри, последних, правда, стало значительно меньше по сравнению с предыдущим периодом. Это относится, прежде всего, к пещерным обителям и церквам. В то же время наземные церкви поддерживались, а некоторые, разрушенные во время завоевания, были восстановлены. Например, так называемая церковь Богородицы в южной части Мангупского плато. Однако уже к середине XVII в. христианская община здесь практически перестает существовать, прекращается функционирование всех ее культовых сооружений.

Исходя из определенных основных этапов истории поселения, а также тех скудных данных, которые получены при непосредственном изучении интересующих нас памятников, можно попытаться решить весьма сложную проблему их датирования.

Южный монастырь

Важной особенностью комплекса, обращающей на себя внимание даже при беглом наблюдении, является его цельность с точки зрения планировочных и технических особенностей. Несомненно, что центром всей архитектурной структуры комплекса является большой естественный грот в средней части южного обрыва плато, естественно неприступный или труднодоступный до начала обустройства здесь внутрискальных помещений. Для постоянной связи с подножием обрыва из естественного грота нижнего яруса параллельно скальной стене была пробита круто поднимавшаяся галерея с лестничным маршем, заканчивавшаяся прямоугольным люком на краю площадки большого грота. Следует отметить, что только на верхнем участке туннеля прослеживаются признаки частичной перепланировки, которые можно было бы интерпретировать как свидетельство того, что монастырь имел, по крайней мере, два периода существования. Здесь сохранились следы марша с гораздо более крутым уклоном и меньшей по размеру проступью. Сохранившийся туннель имеет меньший уклон, соответственно более крупные ступени. Ступени же предшествовавшего марша оказались как бы висящими в верхней части стены существующего входа. Очевидно, что перестройка марша связана с обрушением весьма тонких стен и потолка внутрискальной кельи, рядом с которой он был проложен. Новый туннель был сделан более основательно.

Следы подобных по характеру разрушений прослеживаются и в других сооружениях монастыря. Как уже отмечалось, в западной части грота на краю обрыва сохранились следы, по крайней мере, двух обрушившихся помещений (келий?). В южной стене пещерного храма зияет обширная брешь, изображенная уже на рисунке Вебеля (сер. XIX в.) (рис. 277). Это позволяет связать изменение планировки входного туннеля не столько с двумя историческими периодами в существовании монастыря, сколько с частичными переделками в результате разрушений некоторых его сооружений уже в период существования комплекса в целом. Причем если кельи нельзя было восстановить, а брешь в храме в относительно тонкой скальной стене, к тому же имевшей отрицательный уклон в обрыв, могла быть заделана легкими деревянными щитами, то входной туннель, как сооружение исключительно важное как для нормального функционирования монастыря, так и для организации в случае необходимости его обороны, играл первостепенную роль, поэтому только здесь и были проведены основные ремонтные работы.

Можно предположить несколько причин разрушений части сооружений монастыря. Нельзя упускать из виду данные новейших палеосейсмологических исследований. Так, по данным А. Никонова, в 70-х гг. XV в. в Крыму произошло сильное землетрясение, что вполне соответствует характеру разрушений в Южном монастыре. Он оказался наиболее уязвимым в связи с расположением на южной экспозиции плато (именно с этой стороны распространялась ударная волна), а также с наличием многоярусных сооружений с тонкими скальными стенами и перекрытиями.

Впрочем, подобные разрушения могли возникнуть и по иным причинам, например военным, на что есть не вполне ясные указания иеромонаха Матфея, относящиеся к концу XIV в. (Mercati 1927).

Все же важно отметить главное обстоятельство: в храме монастыря нет каких-либо заметных переделок, тем более перепланировок, обычно характерных для продолжительное время функционировавших культовых комплексов, подвергавшихся ремонтам по мере обветшания, а главное, в связи с эволюцией церковных канонов, отражавшейся на сценарии богослужения, а также на соотношении и назначении основных элементов храма.

Перестройки в силу подобных причин хорошо прослеживаются на ряде церквей Инкермана и Эски-Кермена (см. храм на последнем марше дороги и так называемое «Судилище» у главных ворот).

Об относительно недолгом функционировании монастыря свидетельствует отсутствие при нем сколько-нибудь значительного некрополя.

Исходя из всего изложенного, можно достаточно уверенно определить верхнюю хронологическую границу Южного монастыря, равно как и ряда других подобных комплексов на Мангупе, — это последняя четверть XV в., то есть время турецкой экспансии, приведшей к ликвидации княжества Феодоро и превращению Мангупа в турецкую крепость, центр кадылыка, в котором религиозная жизнь постепенно сокращавшегося христианского населения находилась под жестким контролем османской администрации.

Что касается нижнего хронологического рубежа, то здесь необходимо привлечь ряд прямых и косвенных обоснований. Как отмечалось, церковь Южного монастыря — практически единственный памятник Мангупа, сохранивший более или менее полно фресковые композиции на стенах. По мнению И. Грабаря, они появились в XIV в., в XV в. были подновлены (1966, с. 256). Концом XIV в. определял время появления росписей Н. Репников (АКК, с. 230). О. Домбровский в целом не оспаривал этого определения, путем искусственного анализа основных компонентов фигурной композиции фресковых росписей расширил датировку, вполне справедливо полагая возможность их появления не только в XIV, но и в начале XV в. Этот вывод подтверждается сопоставлением с трапезундскими памятниками, причем мангупская фреска определяется как произведение провинциальной трапезундской школы живописи (Bryer, Winfield 1985, p. 277).

Особенно близка мангупской пещерная церковь монастыря у села Манглавита. Здесь в центре фресковой композиции также был Иисус на троне (Пантократор, Царь мира). По сторонам апсиды располагались фигуры сцены Благовещения, сохранился только архангел Гавриил с частью соответствующего текста. В апсиде по центру между фигурами Отцов Церкви в прямоугольной рамке — погрудное изображение Христа-младенца (в Южном монастыре — в нише). Весьма сходными являются цветовая гамма, манера прорисовки контурных деталей фигур. Дата позднейших росписей, когда окончательно сложилась описанная композиция, — первые два десятилетия XV в. (Bryer, Winfield 1985, p. 212, fig. 47 — 55).

Данное наблюдение согласуется с известным фактом перехода территории Крымской Готии под власть Трапезундской империи после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г. (Vasiliev 1936, p. 160—162). Тесные политические и культурные связи с княжеством Феодоро империя сохранила до своей гибели. В историографии существует версия о происхождении мангупских князей от трапезундской армянской фамилии Гаврасов (Vasiliev 1936, p. 153—159), хотя это предположение не подтверждается какими-либо надежными источниками (Степаненко 1990).

Ближе всего по архитектурно-планировочным решениям к храму Южного монастыря «храм с крещальней» в Инкермане и большой храм Шулдана.

Данные археологических исследований не позволяют предполагать длительное существование монастыря, нет в нем слоев какой-либо хозяйственной деятельности. В целом, он может быть интерпретирован как комплекс заупокойного храма-усыпальницы, принадлежавшего какому-либо знатному семейству, не исключено, что княжескому. Во всяком случае, характер главных сюжетов в росписях (Христос на троне, Христос-Эммануил, Спас нерукотворный) не противоречит этому.

Есть все основания полагать, что появление комплекса относится ко времени расцвета городской жизни на плато Мангупа. Расположение его за пределами оборонительной системы городища указывает на относительную стабильность обстановки в окрестностях столицы всего княжества. Судя по стихотворению иеромонаха Матфея, в конце XIV в. город находился в состоянии разорения, что, вероятно, было связано с вторжением войск Тимура, преследовавшего Тохтамыша. Возрождение его можно с уверенностью связать с деятельностью князя Алексея, построившего порт в Каламите (Инкерман), существенно потеснившего генуэзцев на западном побережье. Эта строительная деятельность подтверждается эпиграфическими памятниками 20-х гг. XV в. (Малицкий 1933, с. 26 — 44).

Это время вполне можно считать нижним хронологическим рубежом существования пещерного храма в южном обрыве Мангупского плато.

Церковь монастыря в Табана-Дере

Как отмечалось выше, небольшие по масштабам раскопки у подошвы скального обрыва, в котором вырублены помещения монастыря, не дали материалов для определения даты комплексов. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если какие-либо от хозяйственной и бытовой жизни и оказывались здесь, то накоплению их препятствовала крутизна склона ущелья, по которому они скатывались и смывались дождевой и снеговой водой в тальвег. При исследовании был вскрыт, по сути дела один слой дерна, насыщенный продуктами денудации, перекрывающий поверхность мергелевого склона. Таким образом, можно констатировать, что в период функционирования монастыря поверхность скалы возле него была практически свободной от грунта и каких-либо культурных остатков. Поэтому проблема датирования может решаться только путем архитектурного анализа и сопоставления аналогий. Немаловажным является наличие эпиграфических материалов, хотя их использование сопряжено с рядом трудностей.

Еще А. Бертье-Делагард отметил присутствие на стене одного из помещений монастыря процарапанных греческих букв, которые он прочитал как дату — 6729 г. (1221 г.) (Латышев 1897, с. 154). В другом помещении он видел восьмиконечный крест, аналогичный изображенному в нише алтаря в церкви Южного монастыря Мангупа. Да и в целом архитектурная структура этих двух церквей весьма сходна, особенно это проявляется в размещении гробниц и даже их количестве. Близкими были эти монастыри и по размерам комплексов в целом, по числу и объемам жилых и вспомогательных помещений, а значит, и по числу монахов. Конечно, церковь Табана-деринского монастыря выглядит скромнее по своему убранству и размерам, чем Южного. Она сохраняет черты аскетического стиля, отвечающего, вероятно, более раннему времени ее создания. Показательно и местоположение памятника. Это весьма глухой район массива в обращенном к северо-западу ущелье, вдалеке от обжитой части плато. В то же время, он находится в пределах территории, обеспеченной защитой главной линии обороны. Причем создавали монастырь в некотором отдалении от стены, пересекавшей ущелье от мыса до мыса (укрепление А X), а не впритык, как он расположен сейчас по отношению к линии А XI, построенной уже в начале XVI в. в период турецкого владычества.

Таким образом, сопоставляя топографические особенности Южного и Северного монастырей, можно отметить стремление разместить последний хоть и в уединении, но под защитой крепостных стен, что отвечает реалиям времени, когда только началось становление княжества Феодоро и ситуация на его территории была далека от стабильной.

В начале 60-х гг. XIV в., как известно, на плато оформляется городская структура, вероятно подвергшаяся временному разрушению в конце столетия и воссоздания в 20-х гг. XV в. Исходя из сказанного, пещерная церковь Северного монастыря вероятнее всего могла появиться не ранее середины XIV в., но и не позднее конца этого столетия. Если и верна дата, прочитанная А.Л. Бертье-Делагардом, то она явно не имеет отношения к церкви, где имеется недатированная надпись, а упомянутый автор о ней не сообщает вообще. Скорее, речь может идти о помещении, появившемся здесь в первой половине XIII в. и служившем убежищем какому-либо отшельнику. Комплекс же монастыря в его современном виде сформировался позже. Можно указать на еще одну аналогию рассматриваемой пещерной церкви. Это так называемый храм «Донаторов» в верховьях Черкес-Керменского ущелья по соседству с Эски-Керменом. Его росписи, как отмечалось, датированы Н. Репниковым именно 80-ми гг. XIV в. (АКК, с. 74—75). Во всяком случае, именно XIV столетие, а скорее его вторая и третья четверти, представляются наиболее вероятным временем формирования монастыря в обрыве западного склона мыса Чуфут-Чеарган-бурун. Как и в случае с Южным монастырем, он, вероятно, являлся семейной усыпальницей какой-то знатной феодоритской фамилии, но, видимо, не столь богатой и высокопоставленной, как та, которая выступала ктитором Южного монастыря.

Юго-восточный монастырь

Разумеется, различия в архитектурных особенностях верхнего и нижнего ярусов монастыря достаточно выразительны. Если верхний представляет собой комплекс пещерных сооружений, явно разновременных, более ранних (внутрискальные склепы XII—XIII вв.) и более поздних, то нижний ярус явно состоит из цельного в архитектурном отношении храмового комплекса, вписанного в естественный грот. Последний имеет сходство с пещерным комплексом № 2 на Тешкли-буруне по характеру обработки стен, но особенно по выразительным внутренним гробничным нишам. Оформление комплекса в целом можно отнести ко времени существования княжества Феодоро. Он как бы связал воедино обжитую юго-восточную часть подножия обрыва плато с его поверхностью в том районе, где были сконцентрированы христианские культовые сооружения XIV—XV вв.

Монастырский комплекс на оконечности Тешкли-буруна

Исходным пунктом установления даты его создания является формирование на мысе цитадели. Процесс этот начинается в 60-х гг. XIV в. и продолжается на протяжении всего существования княжества Феодоро и периода владения крепостью турками-османами. Придание мысу функций цитадели требовало не только защиты ее территории с напольной стороны, но и организации обороны склонов под обрывами. Здесь, огибая мыс, проходил последний отрезок колесной дороги, требовавший особого внимания. С оконечности мыса хорошо просматривались дальние подступы к плато с северо-запада до юго-востока Это обусловило интенсивность внутрискального строительства по краю обрыва и особенно на оконечности мыса (Герцен 1982). Именно этих сооружений прямо касается описание иеромонаха Матфея. Приведем из него то место, которое непосредственно относится к внутрискальным сооружениям на оконечности мыса: «Во-вторых, сообщу тебе, чужеземец, удивительнейшее. Я нашел лестницу, выдолбленную в скале, спустился вниз и увидел там высеченные в камне прекрасные палаты, освещенные прекрасно с востока, удивительное разнообразие прекрасно сделанное. Я забыл остальное, рассматривая его. Придя в себя, я снова вышел наверх»¹.

Несомненно, в этом отрывке переданы впечатления от посещения пещерных комплексов № 2 и № 3 (по нумерации Е. Веймарна). Именно туда ведет лестница в круто наклоненном туннеле, приводящая в помещение с разнообразными интерьерами (кельи, усыпальницы, зал с церковью, оборонительный каземат), хорошо освещаемыми с юго-восточной стороны. Данное описание явно не имеет отношения к пещерном комплексу Барабан-Коба, узкий вход в нижний ярус которого обращен на северо-запад. Естественное освещение помещений здесь было очень слабым. Даже в настоящее время, несмотря на обрушение значительной части скальной северо-западной стены, в зале с подпорным столбом, и тем более в кельях, царит полумрак.

Итак, в конце XIV в., по крайней мере, часть пещерных сооружений на оконечности мыса уже существовала. Можно предположить, что в первую очередь создавались боевые казематы и другие помещения на юго-восточной стороне плато, которая прогревалась солнцем и была защищена от холодных ветров. Во всяком случае, на северо-западном склоне мыса находятся только два пещерных сооружения: Барабан-Коба и так называемое «Судилище», состоящее из трех небольших помещений, а также одиночный каземат. Подавляющее большинство внутрискальных сооружений расположены на юго-восточной стороне.

Что касается «гарнизонной» церкви, то в ее архитектурном облике явно проступают черты типичных зальных наземных церквей, подобных тем, которые существовали в городе Феодоро до XVII в. Таким образом, сооружение «гарнизонной» церкви может быть отнесено ко второй половине XIV — первой половине XV в.

Сложнее определить время появления церкви в оконечности мыса Тешкли-бурун Она имеет явные признаки переделок. Вполне вероятно, что здесь, у важного участка дороги, где она, круто огибая скалу, вела непосредственно к главным городским воротам, уже в раннее средневековье могло существовать сторожевое помещение. Преобразование его в культовое путем вырубки в восточной стене алтарной ниши, появление на стенах процарапанных изображений крестов, вероятно, может быть связано с расцветом монастырей на плато и в его окрестностях. Здесь мог быть создан скит монастыря, находившегося под юго-восточным обрывом или, скорее, на оконечности Тешкли-буруна. Если это предположение верно, то существовал он, вернее всего, в княжеский период истории Мангупа.

Пещерная церковь в Кильсе-Дере, как уже отмечалось, датируется концом XIV — началом XV в.

Итак, все рассмотренные нами пещерные церкви Мангупа с большим или меньшим основанием определены как памятники времени княжества Феодоро, и, соответственно, в целом хронологический диапазон их существования приходится на середину XIV — третью четверть XV в. Чтобы прийти к такому заключению, были рассмотрены все имеющиеся в нашем распоряжении источники, к сожалению, в большинстве своем косвенные, что объясняется особенностями средневековой эпохи не только в истории Мангупа, но и Крыма в целом. Тем не менее, привлечение различных материалов позволяет продвинуться в решении трудной проблемы, которая, конечно, нуждается в дальнейшей разработке. И хотя архитектурный анализ, исследование технических приемов, экстраполяция письменных источников позволяют прийти к определенным выводам, тем не менее, очевидна необходимость их подкрепления археологическими материалами, связанными непосредственно с объектами нашего исследования. Вероятно, следует перенести их поиск на склоны, где можно ожидать находок сброшенных или смытых культурных остатков. Хотя очевидно, что и они могут получать неоднозначную интерпретацию. Остается также надежда на обнаружение обрушившихся еще в период функционирования пещерных помещений, а также комплексов, надежно связанных со стратиграфическими горизонтами. Данные археологических разведок показывают, что такая ситуация может быть выявлена в верховьях балки Капу-Дере, где визуально прослеживаются сильно заплывшие натечным грунтом пещеры с признаками храмов. Здесь не было условий для интенсивного уничтожения культурного слоя.

Примечания

1. Перевод с греческого С. Кургановой.