«Барон Вревский, генерал...»

Осень и зиму 1825 года мы мирно жили у себя в Тригорском. Пушкин, по обыкновению, бывал у нас почти каждый день, а если, бывало, заработается и засидится у себя дома, так и мы к нему с матушкой ездили... О наших наездах, впрочем, он сам вспоминает в своих стихотворениях.

Вот однажды, под вечер, зимой — сидели мы все в зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у этой самой печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсений. У нас был, извольте видеть, человек Арсений-повар. Обыкновенно, каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург; там эти яблоки и разную деревенскую провизию Арсений продавал и на вырученные деньги покупал сахар, чай, вино и т. п. нужные для деревни запасы. На этот раз он явился назад совершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привез, ничего на них не купив. Оказалось, что он в переполохе, приехал даже на почтовых. Что за оказия! Стали расспрашивать — Арсений рассказал, что в Петербурге бунт, что он страшно перепугался, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню.

Пушкин, услышав рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что о существовании тайного общества, но что именно — не помню.

Автопортрет А.С. Пушкина в окружении портретов декабристов. Тригорское. 1825 год

На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но, доехав до погоста В рева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным предзнаменованием, Пушкин отложил свою поездку в Петербург, а между тем подоспело известие о начавшихся в столице арестах, что окончательно отбило в нем желание ехать туда» [1].

Прочтя этот фрагмент, любой компетентный читатель скажет, что написан он кем-то из обитателей Три горского, что речь идет о Пушкине в Михайловской ссылке, о восстании декабристов и неудавшейся попытке поэта уехать в Петербург.

Принадлежа к многочисленной когорте читателей, попробую продолжить этот ряд. Автор фрагмента, Мария Ивановна Осипова (1820—1896), дочь хозяйки Тригорского П.А. Оси повой от ее второго брака, зафиксировала место, куда доехал Александр Сергеевич: «до погоста Врева». Для меня с этого начинается самое интересное.

Врев — Вревские. Полагаю, подобная ассоциация возникла у многих. Но не все знают, что история этой известной дворянской фамилии связана и с Пушкиным, и с Бахчисараем. Перенесемся мысленно в Крым и Бахчисарай 1855 года.

В городе и его окрестностях сохранилось немало мемориальных памятников периода Крымской войны 1853—1856 годов, в том числе погребений того времени. Их изучение представляет интерес не только в связи с историческим значением военной кампании. Важно исследовать характер деятельности погребенных, круг их общения, личные качества. Внимание посетителей монастыря неизменно привлекает единственный здесь семейный склеп. Изучение биографий погребенных в нем людей позволило проследить малоизвестные личные связи Пушкина, дополнить тему «Пушкин и Бахчисарай».

Генерал-адъютант Барон П.А. Вревский

Сравнительно недавно в балке Марьям-Дере, на территории, принадлежащей Успенскому православному пещерному монастырю, был восстановлен склеп барона Павла Александровича Вревского и его жены, баронессы Анастасии Сергеевны. Вревские — русский баронский род. Первые их представители были побочными детьми князя Б.А. Куракина. Поколение этой фамилии, к которому принадлежал барон Павел Александрович, оставило память о себе в русской культуре. По крайней мере двое Вревских — братья Борис и Степан входили в круг общения Пушкина. Как тут вновь не вспомнить известную фразу поэта о «странных сближениях». Первые представители рода получили фамилию «от Вревского погоста Островского уезда Псковской губернии» [2]. Места, где провел значительный отрезок жизни Пушкин, оказались, таким образом, связанными с историей рода Вревских.

Барон Павел Александрович Вревский (1808—1855) получил известность как придворный двух императоров и военный деятель Крымской войны. С молодых лет карьера его складывалась удачно. Некоторое время барон служил адъютантом военного министра А.И. Чернышева, директором его канцелярии. К началу Крымской войны он — генерал-адъютант императора, «один из тех блестящих придворных генералов, которые без всяких усилий и заслуг делали легкую военную карьеру в залах Зимнего дворца» [3]. Со смертью Николая I генерал-адъютант становится преданным слугой Александра II, отношение которого к ходу военной кампании значительно отличалось от отцовского.

Князь Михаил Дмитриевич Горчаков

Целью молодого императора был выход из войны с минимальными потерями. Достичь этого можно было, по его мнению, попытавшись в открытом бою «сбросить неприятеля с окрестных высот и заставить его снять осаду. Если же эта попытка не удастся, все-таки можно будет, по крайней мере сказать, что сделано было все, что в силах человеческих, — и после этого оставление Севастополя будет уже вполне оправдано». [4] Командующий войсками М.Д. Горчаков придерживался иной точки зрения. Зная это, царь стал оказывать давление на командующего через Павла Александровича Вревского, активного сторонника мнения Александра II. Барон был послан в Крым, чтобы оповестить двор о состоянии дел на фронте. Но главной, неофициальной миссией П.А. Вревского была обработка командования армии с тем, чтобы навязать волю императора.

В конце июля 1855 года М.Д. Горчаков получил письмо царя, заставившее его собрать военный совет: «Ежедневные потери неодолимого севастопольского гарнизона, все более ослабляющие численность войск Ваших, которые едва заменяются вновь прибывающими подкреплениями, заставляют меня возвратиться к мнению, выраженному в последнем моем письме о необходимости предпринять что-либо решительное, дабы положить конец ужасной войне». [5] Естественно, что на военном совете 29 июля 1855 года М.Д. Горчаков полностью подчинился влиянию императорского посланца, целью которого было, как подтверждают документы, «подействовать на князя Горчакова в смысле побуждения его к более решительным мерам». [6] Командующий вынужденно высказался за наступление. Вскоре, понимая всю гибельность принятого решения, он напишет военному министру: «Не следует обманываться. Я иду на неприятеля в отвратительных условиях. Его позиция очень сильна, на его правом фланге почти отвесная и очень укрепленная Гасфортова гора, по правую руку Федюхины горы, перед которыми глубокий наполненный водой канал, через который можно будет перейти только по мостам, наводимым под прямым огнем неприятеля. У меня 43 тысячи человек, если неприятель здравомыслен, он противопоставит мне 60 тысяч. Если, на что я надеюсь мало, счастье мне будет благоприятствовать, я позабочусь извлечь пользу из своего успеха. В противном случае нужно будет подчиниться воле божьей. Я отступлю на Мекензиеву гору и постараюсь эвакуировать Севастополь с возможно меньшим уроном. Благоволите вспомнить обещание, которое вы мне дали — оправдывать меня в нужное время в должном месте. Если дела примут худой оборот, в этом не моя вина. Я сделал все возможное». [7] Датой наступления назначено было 4 августа. Таким образом, задачу, возложенную на него Александром II, Вревский выполнил.

Вид Севастополя со стороны английских батарей. Литография В. Симпсона

По существу, бой, данный 4 августа 1855 года, обрек русских солдат на бессмысленную гибель. По официальным данным, потери русских в этот день составили до 10 тысяч человек. Л.Н. Толстой записал тогда в своем дневнике: «Сегодня, в 4 часа, было сражение. Ужасный день. Лучшие генералы и офицеры почти все ранены или убиты» [8]. В солдатских массах и офицерских кругах хорошо была известна истинная роль барона. Об этом свидетельствует солдатская песня:

«Барон Вревский, генерал —
К Горчакову приставал
Когда подшофе:
«Князь, возьми ты эти горы,
Не входи со мною в ссору.
Не то донесу» [9].

Многие из участников тех событий считали П.А. Вревского главным виновником трагической гибели тысяч людей. Но совершенно неожиданным было поведение самого генерал-адъютанта в ходе этого боя. Оно не позволяет навесить на этого сановного представителя придворных кругов ярлык обычного карьериста. Павел Александрович устремился в гущу боя, его видели в наиболее опасных местах. Под ним была убита лошадь. Он тут же пересел на другую. М.Д. Горчаков пытался удалить барона в безопасное место, на что Вревский не согласился. Другим ядром он был контужен, но с места не тронулся. Третьим ядром генерал-адъютанту раздробило голову.

Тело погибшего перевезли в тыл и похоронили на кладбище Успенского монастыря, расположенном у верхних монастырских пещер. Спустя некоторое время останки барона были перезахоронены в балке Марьям-Дере. В этом же склепе в 1889 году была похоронена его жена Анастасия Сергеевна, урожденная княжна Щербатова.

Братья Вревские остались в памяти потомков не только придворными аристократами. Они интересны еще и как люди, вошедшие в круг общения Пушкина, чьи контакты с ними были в 1830-х годах достаточно активными. Вероятны и более ранние встречи.

Высадка союзников в Камыш-Буруне. Литография В. Симпсона

Старший из трех братьев, Борис Александрович Вревский (1805—1888), воспитывался в благородном пансионе при Петербургском университете. В течение 5 лет (август 1817 г. — июль 1822 г.) он — соученик Льва Пушкина, Сергея Соболевского и Михаила Глинки. Это делает возможным контакты Б.А. Вревского с Пушкиным еще до мая 1820 года, когда поэт не раз бывал в пансионе, навещая брата. 29 июня 1831 года он поздравляет П.А. Осипову с предстоящим браком ее дочери Евпраксии с Борисом Вревским и желает «м-ль Евпраксии всего доступного на земле счастья, которого столь достойно такое благородное и нежное существо» [10].

Зизи, как называли домашние Евпраксию, Пушкин знал еще восьмилетней девочкой. Ей посвятил он стихотворение «К Зине» («Вот Зина, вам совет: играйте...»). Она же упоминается в романе «Евгений Онегин» (отрывок «Зизи, кристалл души моей...»). В 1835 году поэт подарил Евпраксии полное издание «Онегина». С Борисом Александровичем Вревским Пушкин встречался, приезжая в Михайловское 8—12 мая и 10 сентября 1835 года, а также в первой половине апреля 1836 года. Происходили их встречи в Тригорском, имении Вревских Голубово в 18 верстах от Тригорского.

Евпраксия Осипова. Портрет В. Багаева, 1834 год

Находясь там, Пушкин принимал участие в благоустройстве усадьбы, сажал деревья, рыл пруд. Б.А. Вревский писал Н.И. Павлищеву: «Евпраксия Николаевна была с покойным Александром Сергеевичем все последние дни его жизни. Она находит, что он счастлив что избавлен этих душевных страданий, которые так ужасно его мучили» [11]. С этой семьей поэт был очень дружен.

Степан Александрович Вревский (1806—1838) также принимал Пушкина у себя на квартире в Петербурге. Жил он на Васильевском острове (8-я линия, дом № 39). В январе 1837 года Е.Н. Вревская приехала в Петербург и остановилась у С.А. Вревского. Почти ежедневно она встречалась в этой квартире с Пушкиным.

Что касается Павла Александровича Вревского то, несомненно, живя в Петербурге, он многое знал о поэте и его семье, встречал его в столице. Об этом свидетельствует письмо Е.Н. Вревской брату А.Н. Вульфу от 25 января 1836 года о П.А. Вревском, сказавшем ей, что блистающая в свете Наталья Николаевна Пушкина «замечательнейшая из замечательнейших среди столичных красавиц» [12].

Могила барона П.А. Вревского, баронессы А.С. Вревской и генерал-майора П.В. Веймарна в Бахчисарайском Свято-Успенском монастыре. Фотография В.Н. Борисова. 2007 год

Барон ценил поэтическое мастерство Александра Сергеевича и сам не чужд был литературе. Сохранились переводы на французский язык стихотворения «Клеветникам России» и отрывка из поэмы «Полтава», сделанные П.А. Вревским. Прямых доказательств общения генерал-адъютанта и поэта нет, но в пользу такого допущения говорит многое: дружеские отношения Пушкина с братьями Павла Александровича, интерес самого П.А. Вревского к семье и творчеству поэта, общий круг знакомых, у которых они могли встречаться. Не следует также забывать о том, что Вревские находились в родстве с Осиповыми — Вульф, которых, в свою очередь, связывали с Ганнибалами, а через них и с поэтом, родственные отношения. Родная сестра П.А. Осиповой была замужем за Я.И. Ганнибалом, родственником матери Пушкина.

Возможно, в пачке писем Пушкина к Е.Н. Вревской, сожженной, по преданию, после ее смерти дочерью баронессы, были сведения, более полно раскрывающие связи поэта с П.А. Вревским. Таким образом, склеп с захоронением Павла Александровича и Анастасии Сергеевны Вревских представляет интерес в двух отношениях. Прежде всего — как мемориальный памятник Крымской войны 1853—1856 годов. Но не только: в определенной степени биографические данные П.А. Вревского дополняют разыскания в области некрополя пушкинского окружения.

Литература

1. Осипова М.И. Рассказы о Пушкине, записанные М.И. Семевским // А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. — М., 1985. — Т. 1. — С. 458—459.

2. Энциклопедический словарь. Изд. Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. — СПб., 1892. — Т. XI — С. 352.

3. Тарле Е.В. Крымская война. — М.—Л., 1952. — Т. 2. — С. 467.

4. Там же.

5. Русская старина. — СПб., 1883. — Июль. — С. 211—212.

6. Из воспоминаний А.Н. Супонева // Русский архив — М., 1895. — № 10. — С. 261.

7. Там же — С. 262.

8. Опульский А. Толстой в Крыму. — Симферополь, 1960. — С. 36.

9. Венюков М.И. Псалом и песня о Севастополе // Русская старина. — СПб., 1875. — Т. 13. — С. 442.

10. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти тт. — Т. 10. — М., 1996. — С. 840.

11. Пушкин и его современники. — Вып. 12. — С. 111. СПб., 1909.

12. Пушкин и его современники. — Вып. 19—20. — С. 107. ПГ., 1914.