Поцелуй на рассвете

Хан и калга осаждают Кан-Темира в Кефе — Крымская знать переходит на сторону Джанибека Герая — Поражение Мехмеда и Шахина Гераев при Кефе, их отступление — Шахин Герай просит польского короля о помощи — Польское правительство тайно приказывает казакам помочь крымским изгнанникам

Братья двинулись на Кефе во главе двух отрядов: впереди выступал Мехмед Герай с бейским ополчением, а чуть поодаль следовал Шахин Герай с украинскими союзниками. Казаки поднялись в поход с воодушевлением: им предстояло взять богатейший город, второй на Черном море после Стамбула, и в случае успеха это сулило огромное вознаграждение от калги в сто тысяч золотых.¹

Кан-Темир, ободрившись поддержкой паши и не желая, чтобы его, «как бабу, в городе застали», вышел из Кефинской крепости навстречу противнику. Его удаль дорого обошлась буджакцам: Шахин Герай с лету нанес им такой удар, что Кан-Темир бросился обратно в Кефе, его конь, загнанный до смерти, пал у городских ворот, и стражники едва успели захлопнуть двери крепости перед войском Шахина. В этом бою крымцы захватили многих буджакских мирз, а вместе с ними и сына Кан-Темира. Калга, с его пристрастием к устрашающим экзекуциям, казнил молодого мирзу на глазах у отца, который наблюдал за происходящим издали с крепостной стены.² Затем Шахин Герай разослал по Крыму своих всадников на поиски разбежавшихся буджакцев — и вражда между кланами вспыхнула с новой силой: если месяцем раньше орда Кан-Темира разграбляла селения крымцев, то теперь бейские воины истребляли буджакцев и жгли улусы крымских ногайцев.³

Тем временем Шахин Герай подступил к Кефе и потребовал от Мехмед-паши выдать Кан-Темира. Видя под городскими стенами большое войско, Кефинский наместник не посмел перечить. По словам бейлербея, он запустил степняков в город как раз для того, чтобы они не ушли от хана, — лишь пусть Шахин Герай подождет, пока об этом будет сообщено в Стамбул. (Надо сказать, что Мехмед-паша уже давно известил султана о происходящем, прибавив к этому просьбу скорее прислать нового хана — «так как теперешний оказался мятежником»). Калга вполне мог бы вырвать мирзу из города силой, тем более, что на немедленном штурме крепости настаивали и казаки, — но ему пришлось послушаться Мехмеда Герая, который, как и прежде, надеялся обойтись без вторжения в османские границы и не давал согласия на атаку.⁴

Паша ждал — а султан медлил с ответом. Похоже, Мурад IV, поглощенный тяжелой войной с Персией, растерялся: ведь могучий Кан-Темир, надежда падишаха, был дважды наголову разбит за последний месяц, и теперь сам нуждался в помощи.

Молчание Стамбула тревожило буджакского предводителя. В страхе перед внезапным штурмом Кефе он не рисковал ночевать в городе и каждый вечер отплывал на галере в море, где и проводил ночь. Возвращаясь поутру к Мехмед-паше, Кан-Темир настаивал, чтобы тот сыскал и казнил всех скрытых приверженцев Шахина. Враги мерещились ему повсюду: так, выдумав, что калга тайно принял христианство и что кефинские священники призывают его скорей захватить город, Кан-Темир потребовал истребить всех христианских священнослужителей в Кефе. Желая успокоить гостя, паша взял армянских и греческих священников под стражу, но все же не решился проливать кровь по столь вздорному навету и со временем выпустил их за крупную взятку.⁵

Начиная уже отчаиваться в успехе, Кан-Темир со своими мирзами стал продумывать путь к отступлению: в случае проигрыша он собирался увести всех ногайцев к Астрахани, там принять подданство русского царя и ударить на Крым вместе с московскими стрельцами.⁶ Платой за такую помощь стало бы подчинение Крыма Московии — но Кан-Темир был готов и на это, лишь бы стереть с лица земли своих ненавистных врагов, Мехмеда и Шахина.

Мехмед-паша с нетерпением вглядывался в морской горизонт, высматривая паруса османской эскадры. Порой, завидев вдали силуэты кораблей, идущих со стороны Стамбула, он торопился поднимать знамена и палить в воздух, приветствуя избавителей салютом⁷ — но каждый раз торжество оказывалось преждевременным: на прибывавших судах не было ни янычар, ни нового хана, и никто не мог точно сказать, когда же падишах пришлет подкрепление... Наконец, ожидание наместника было вознаграждено — к пристани причалили два корабля с долгожданной вестью: к Кефе движется большой османский флот с новым ханом на борту, готовьтесь встречать его ближе к ночи.

Так и сталось: незадолго до полуночи Кефинский порт наполнился десятками галер, янычары скатывали по сходням пушки, а Джанибек Герай, опасливо озираясь, вступил на крымский берег и вместе с Девлетом под усиленной охраной проследовал на ночлег. Шахин Герай понял, что пальба и гомон в крепости на этот раз — не ложная тревога, а сигнал к скорой битве. Это не только не испугало, но и обрадовало его: калга был уверен в своих силах и язвительно высмеивал давнего соперника, снова явившегося попытать счастья в борьбе за трон.⁸

Полный отваги и надежд, Шахин Герай дожидался рассвета, чтобы ринуться в бой, — но, как вскоре выяснилось, этому противостоянию суждено было разрешиться не звоном клинков и грохотом орудий, а перешептыванием темных фигур, сновавших во мраке от шатра к шатру в ханском лагере.

Утром 30 июня братьев потрясла ужасающая новость: стало известно, что на рассвете командиры крымского войска все как один отправились в Кефе к Джанибеку Гераю, поцеловали полу его халата и признали его своим законным правителем. Первым, кто поспешил засвидетельствовать свою покорность новому хану, стал Мемет-Шах-ага, командир отряда, что стоял ближе всех к городским стенам, а за ним на поклон к Джанибеку Гераю потянулись и все остальные.

Это была катастрофа.

Еще вчера вельможи были готовы сражаться вместе с калгою и ханом против Кан-Темира — но теперь в Кефе появился Джанибек, который был им гораздо милее Мехмеда Герая, а с Кан-Темиром можно будет поквитаться и при новом правителе. Что же до простых бойцов, то они сызмальства были приучены повиноваться прежде всего своим родовым старейшинам, и лишь затем — хану. Потому, выполняя волю беев, войско беспрекословно обернулось против своих прежних повелителей — и теперь братьям оставалось лишь спасаться от собственных подданных.

Мехмед Герай, не тратя ни минуты, бросил свой стан и с дюжиной верных слуг скрылся в горных лесах. Мирзы хотели схватить и Шахина Герая — но взять калгу было очень непросто: его окружало несколько тысяч казаков, не ждавших пощады и потому оборонявшихся с отчаянной яростью. Ощетинившись во все стороны пушечными стволами, казацкий табор стал медленно отползать от Кефе в сторону Арабата. Девлет Герай с Кан-Темиром вышли из крепости и накинулись на казацкий строй, но были отброшены назад пушечным огнем. Казакам удалось покинуть Крым без серьезных потерь: дойдя до Арабатской стрелки, они прошли по ней к переправе через мелкий морской пролив, вступили на материк и добрались до Запорожья.⁹

Вместе с казацким войском на Днепр прибыл и Шахин Герай. Он в одночасье лишился и власти, и родины, и брата (судьба Мехмеда Герая оставалась неизвестной: по Крыму ходили слухи, будто его убили, отыскав в лесу, родичи Кан-Темира¹⁰). Однако даже столь сокрушительное поражение не поколебало духа Шахина: утратив всё, что имел, он по-прежнему рвался в бой.

Поставив свой небольшой лагерь рядом с казацкими куренями, крымский изгнанник сел за письмо польскому королю. Это был трудный разговор для калги. Если даже в прежние дни, когда Шахин Герай был в силе, Зигмунт принимал его горячие призывы к союзу лишь с осторожной отстраненностью — то чем же теперь сможет склонить короля на свою сторону несчастный изгнанник? Но у Шахина Герая еще оставалась последняя, самая высокая, ставка — и он выложил ее перед королем.

Опыт показал, что как ни пытался Шахин Герай вызволить свою родину из-под османского господства, это ему не удалось. Новая эпоха уже не позволяла Крыму оставаться, как прежде, равной величиной между могучими соседями, и Мехмед Герай был по-своему прав, не отваживаясь воевать с султаном: стоит ли меряться силами с Османской империей, если даже схватка со степною ордой за месяц обратила в пепел пол-Крыма... Что ж, если малая страна в этом мире не может прожить вовсе без покровителя — то у нее, по крайней мере, остается возможность перейти под покровительство другого господина. Так поступил в свое время великий Хаджи Герай, так намеревался было поступить и Гази II Герай: оба они, отвергая ордынских и османских владык, обращали взоры к польско-литовскому престолу. Их примеру последовал и Шахин Герай.

«Всякому доводится пережить и счастье, и несчастье, — грустно начинал он свое письмо к королю. — Преданный собственными подданными, я с грустью покинул отчизну в поисках помощи и в ожидании лучших времен. Я решил прийти к Днепру, чтобы вместе со своими соратниками склониться под Вашу корону и защиту. Отправляю к Вам посла Исая с товарищами; с ним передал я письмо о своем желании подчиниться польской короне в числе прочих членов Речпосполитой и предложить себя к услугам Вашей Королевской Милости, дабы вы отомстили моим врагам за их несправедливости... Прошу заметить, что я обратился именно к вам, государю христианскому, помимо других государей, пусть и моих единоверцев, дабы враг наш не радовался бедствию моего отечества».¹¹

Шахин Герай хотел, чтобы король отрядил ему на помощь 12 тысяч казацкого войска: с такой силой он непременно вернет себе власть в Крыму — и тогда, обещал калга, Украина и вся Речпосполита забудут, что такое вторжения с южных границ!

Сами казаки, на чью помощь рассчитывал неукротимый калга, охотно бы вышли в новый поход: Крым оказался вовсе не столь неприступным, каким виделся раньше, и воспоминания об изобильном приморском городе (который уже почти что был у них в руках!) звали их снова попытать счастья на полуострове. Едва вернувшись на Запорожье из-под Кефе, казаки поведали о своих крымских приключениях коронному стражнику Стефану Хмелецкому и убеждали его, что Шахину Гераю непременно следует помочь. Тот согласился, что это может принести немалую пользу государству, и изложил свои соображения в письме к королю.¹²

Вскоре в Варшаву прибыли посыльные от коронного стражника, от казацкого войска и от Шахина Герая. Узнав от них обо всем, что происходило на юге в последние месяцы, королевский двор всерьез взялся за обсуждение крымского вопроса. От предложения Шахина Герая захватывало дух; казаки уверяли, что смогут завоевать Крым для короля этой же осенью; да и Хмелецкий предупреждал, что воцарение Джанибека Герая сулит Речпосполитой новые набеги и вторжения, тогда как Шахин Герай поклялся, что в случае его успеха «татарской ноги не будет в Польше».¹³ Эти известия вызвали воодушевление среди королевских советников, восклицавших: «Лучше бы не придумал и Юлий Цезарь! Это такая возможность, которой не имел ни один польский король!».

Правда, на пути смелого замысла вставало серьезное препятствие. Вступиться за крымского изгнанника означало объявить войну Турции, чего Польша, сражавшаяся ныне со шведами, никак не могла себе позволить. Но тут князь Збаражский подсказал, как помочь Шахину Гераю и в то же время не нарушить мирного договора с османами: польский двор не должен открыто вмешиваться в эту борьбу; пусть все выглядит так, будто казаки, как обычно, действуют без ведома короля.¹⁴

Зигмунт III последовал этому совету. Он заявил, что охотно принимает дружбу Шахина Герая и обещает ему свою королевскую милость — но, что касается принятия Крыма в состав Речпосполитой, то Польская держава не нуждается в этом: она настолько могущественна, что ее доходы за один день равны годовому доходу Крыма. Если же когда-нибудь Шахину Гераю посчастливится достичь власти в Крыму, то пусть он, как принято, просит утвердительную грамоту у падишаха, потому что король свято хранит мир со Стамбулом и не желает нарушать его.¹⁵

Однако эти слова, во всеуслышание провозглашавшиеся в залах аудиенций, предназначались лишь для того, дабы турецкие соглядатаи не выискали повода к войне. В тайных устных беседах с доверенными лицами польское правительство отдавало совершенно иные распоряжения: оказать Шахину Гераю всяческую помощь и поручить казакам сопровождать его в Крым. Если к реестровому отряду пожелают присоединиться выписчики — пусть гетман закроет на это глаза и позволит калге вербовать их самостоятельно. Главное — чтобы турки не получили улик против короля, а в остальном Зигмунт III полагается на опыт и рассудительность своих верных слуг: Стефана Хмелецкого и новоизбранного гетмана Григория Чорного.¹⁶

Между тем, пока в Варшаве шли переговоры, а Шахин Герай с нетерпением ожидал ответа короля, днепровский стан калги быстро разрастался вширь сотнями новых шатров. Каждый день сюда поодиночке и большими отрядами прибывали беженцы из Крыма: мирзы и простолюдины, скрывавшиеся от тех бедствий, что постигли Крым после изгнания братьев.¹⁷

Вскоре сюда прискакал и еще один всадник. Узнав его в лицо, весь лагерь взорвался ликованием: это был живой и невредимый Мехмед Герай! Как выяснилось, отступив от Кефе, хан сумел запутать следы и переждал погоню в лесах, а затем совершил стремительный бросок через весь полуостров, от гор до Перекопа. Пробившись через крепость Ор-Капы, Мехмед Герай выскочил на простор приднепровских степей и разыскал в них Шахина.¹⁸

Братья радостно обнялись. У них не было причин отчаиваться — напротив, все сулило скорую победу: польский государь обещал свою помощь, украинские друзья готовили пушки к походу, а соотечественники жаловались на бесчинства новой власти и звали своих прежних правителей вернуться на трон.

Борьба продолжалась.

Примечания

1. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 51.

2. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 8.

3. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 8; Л.М. Савелов, Посольство С.И. Тарбеева в Крым в 1626—1628 гг., с. 99.

4. Описание Черного моря и Татарии, с. 110—111.

5. Описание Черного моря и Татарии, с. 111—112. Подозрения Кан-Темира в неблагонадежности кефинских священников могли иметь некоторые основания: это подтверждает приведенная выше цитата армянского священнослужителя Хачатура Кафаеци, который с большим сочувствием писал о победе Мехмеда и Шахина Гераев над османами в 1624 г. Что же касалось подозрений об обращении Шахина Герая в христианство, то это было явным измышлением Кан-Темира. Сам Шахин Герай не давал поводов к подобному заключению и впоследствии не раз однозначно заявлял о себе как о мусульманине.

6. Л.М. Савелов, Посольство С. И. Тарбеева в Крым в 1626—1628 гг., с. 98—99.

7. E. Schütz, Eine armenische Chronik von Kaffa, s. 146—147.

8. Описание Черного моря и Татарии, с. 112.

9. Описание Черного моря и Татарии, с. 112; S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 8—9, 26—27, 51; E. Schütz, Eine armenische Chronik von Kaffa, s. 147; Л.М. Савелов, Посольство С.И. Тарбеева в Крым в 1626—1628 гг., с. 71; Материалы для истории Крымского ханства, извлеченные по распоряжению императорской Академии наук из Московского главного архива Министерства иностранных дел, изд. В.В. Вельяминов-Зернов, Санкт-Петербург 1864, с. 32.

10. Л.М. Савелов, Посольство С.И. Тарбеева в Крым в 1626—1628 гг., с. 99.

11. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 43—44.

12. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 24—26, 50—52.

13. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 28, 50—52.

14. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 38—39; М. Грушевський, Історія України—Руси, т. VIII, ч. I, с. 48—49.

15. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 44—45, 47—48. Приведенное королем соотношение доходов Польши и Крыма является сильным преувеличением. Хотя Речпосполита и была более крупным и населенным государством, чем Крымский Юрт, все же подобный разрыв в уровне их доходов был невозможен (тем более, что в начале XVII в. доходы польской казны сильно снизились: так, постоянной проблемой правительства стал критический недостаток средств на оборону южных границ, выплату жалования польским солдатам и украинским казакам). Это намеренное преувеличение в устах Зигмунта III служило лишь риторическим приемом, призванным без ущерба для государственного престижа отклонить принятие Крыма под верховенство польского короля (истинная же причина заключалась в опасении войны с Турцией, чего король, естественно, не желал признавать вслух).

16. М. Грушевський, Історія України—Руси, т. VIII, ч. I, с. 49—50; B. Baranowski, Polska a Tatarszczyzna w latach 1624—1629, s. 87. Прежний гетман, избранный в Крыму Мойженица, был казнен казаками при возвращении из крымского похода: выяснилось, что он присвоил средства из полковой казны, украв, видимо, часть вознаграждения, выплаченного казакам Шахином Гераем (S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 51). Подобное преступление считалось в казацком войске непростительным и каралось смертью (Д. І. Яворницький, Історія запорозьких козаків, т. І, Київ 1990, с. 188, 189).

17. S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 25, 28, 52; А.А. Новосельский, Борьба Московского государства с татарами, с. 136. Помимо крымцев, в войске Шахина Герая были также черкесы, ногайцы из Азака и молдаване. Молдавские отряды пришли на помощь Шахину Гераю по приказу господаря Мирона Бернавского. Хорошо зная и уважая Шахина Герая, Бернавский надеялся с его помощью освободить Молдову из-под турецкой зависимости. В своих письмах в Польшу он настаивал, чтобы король всемерно поддержал крымского изгнанника (S. Przyłęcki, Ukrainne sprawy, s. 30, 31; Л.Е. Семенова, Молдавия и Валахия в отношениях стран региона с османами (1618—1634 гг.), с. 122).

18. Описание Черного моря и Татарии, с. 112; Л.М. Савелов, Посольство С.И. Тарбеева в Крым в 1626—1628 гг., с. 93—94.